Страница 4 из 14
...Мы сидим за столом вместе с женщиной, которая в этом мире является моей матерью, и мне становится не по себе. Ей ведь даже нет тридцати. А выглядит она так, что на моей родной планете сто двадцатилетние женщины ей могут дать вперёд тысячу очков форы. Ранние морщинки возле глаз, бесцветное от недоедания лицо, плоская обвисшая грудь, высохшие, словно лапки цапли, кисти рук, украшенные пигментными пятнами и шрамами от давних обморожений. Чувствую, как внутри закипает холодное бешенство. Особенно, когда она выуживает из своей плошки с кашей единственный кусочек мяса величиной с мизинец, и перекладывает его мне.
- Мама!
Я действительно взбешён, но она виновато опускает глаза и отвечает, не поняв причину моего гнева:
- Прости, Атти... Но больше у нас ничего нет.
Умолкаю, решительно подхватываю столовым прибором этот кусок и возвращаю ей.
- Перестань.
На её лице недоумение:
- Но тебе же надо питаться лучше после болезни. Вон ты какой худенький...
- Перестань, мам. Я же мужчина. Значит, обязан, прежде всего, заботиться о тебе.
...Я не играю. Это слова, что идут из глубины души. Мне искренне жаль несчастную женщину, никогда не видевшую нормальной жизни. Через десять лет её судьба перевернётся, но сейчас я тоже должен сделать всё, что могу, чтобы облегчить её жизнь. Да и мне нужно как-то прожить эти годы. И, желательно, нормально и спокойно... Аруанн медленно жуёт несчастный кусочек, блаженно щурясь. Она даже не замечает своей счастливой улыбки, а я думаю, отчего она так улыбается - то ли от наслаждения мясом, то ли от того, что сын проявил заботу о ней... Наконец трапеза заканчивается, и я поднимаюсь из-за стола. Доса зовёт слугу, и тот уносит посуду, а я подхожу к ней и увлекаю к окну, слегка обнимаю её за плечи.
- Мама...
- Что, милый?
- Как я понимаю, мы очень бедны?
Она вздрагивает, но отвечает честно.
- До нищеты, сынок.
- Но ведь должно быть чего-то, что у нас много?
Она пытается пожать плечами ужасающей худобы, но на них лежат мои руки. Отвечает негромко, но каждое слово я различаю чётко:
- Лес... Но кому он нужен? Глина? Её полно у соседей, да она и не гончарная, синяя. Ещё, пожалуй, вино. Его очень много. Но оно, по большей части, прокисло. У соседей его немеряно, а наши сорта в Парда очень плохие...
...Много вина?..
- А сколько это, много? Можно посмотреть?
- Зачем тебе?
- Ну, мама...
Противно, но приходится играть капризного мальчика, ещё не оправившегося до конца от болезни. Аруанн тихо вздыхает, потом извлекает из-под фартука, поскольку одета совсем просто и ничем теперь не отличается от обычных крепостных-простолюдинок - единственное парадное платье, которое она одевала, когда прибыл покойный монах, давно убрано в сундук, связку громадных неуклюжих ключей. Потом мягко высвобождается из моих рук и говорит:
- Пойдём, покажу...
...Мы спускаемся в неожиданно большой подвал, где в громадных дубовых бочках я вижу... Мне кажется, или я действительно это вижу?! Да это же клад! Самый настоящий!.. На моих губах появляется довольная улыбка, и я задаю вопрос:
- Найдётся у нас кузнец?
- Да, Саматха умеет работать с железом.
...Это наш конюший, который ухаживает за единственной лошадью замка, старой клячей неопределённой породы и столь же неопределённого возраста.
- Отлично. Вода у нас есть. Глина тоже. Огонь - само собой. Итак, мама, давай проделаем некоторый опыт.
- А что это?
- Скажем, попробуем приготовить из этого кислого вина нечто нормальное...
Не откладывая дела в долгий ящик, веду её на кухню, где мы находим то, что нам необходимо - большой таз, который я наполняю водой, нечто вроде кастрюли с плоским дном. Её я кое-как подвешиваю в очаге, чтобы та висела ровно. Так что Саматха пока нам не нужен. Выливаю в кастрюлю два кувшина кислого вина, ставлю внутрь три чистых камешка, на которые пристраиваю плошку. Наполняю таз ледяной водой из колодца и раскочегариваю огонь. Некоторое время ничего не происходит, и доса Аруанн, неподвижно сидящая в уголке пустой кухни, с тревогой посматривает на меня - не повредился ли её сынок после болезни в уме? Во всяком случае, забыл то Атти очень и очень много, если не сказать честно - всё. Я же занят тем, что подкидываю в огонь свежие дрова, благо их достаточно, пробую воду в тазу на ощупь. Как только та начинает нагреваться - меняю. Проходит несколько таких смен и почти час времени. Матушка со вздохом поднимается, но я уже подхватываю тазик с водой тряпками и выплёскиваю воду в дыру, сделанную специально для таких вот случаев. Потом осторожно вынимаю из кастрюли с вином плошку, до половины наполненную прозрачной жидкостью с резким запахом, который мгновенно определит любой алкоголик со стажем. Аруанн с опаской смотрит на полученный мной самогон, потом опускает в него кончик пальца и осторожно лижет языком:
- Ой... Жжётся...
Я довольно киваю - так и должно быть. Опускаю в жидкость тоненькую лучинку с намотанной на ней льняной ниткой, выдернутой из подола рубахи, поскольку ваты здесь не имеется, сую в огонь очага. Нитка вспыхивает ровным синим пламенем горящего спирта... Есть! Градусов шестьдесят точно! Если не больше! А если устроить вторую, или паче того, третью возгонку... Кидаю лучину в очаг, подхватываю матушку за руку и увлекаю её в пляс вокруг стола:
- Получилось, мама! Получилось!
- Что получилось?
Она со всё возрастающим страхом смотрит на веселящегося непонятно почему сына, приходится прервать радость и продолжить ликвидацию пробела в знаниях:
- Мам, ты только не обижайся...
Наливаю чуть-чуть, на палец, в маленькую кружку полученный экстракт, отрезаю от краюхи хлеба, лежащей здесь же, кусочек, кладу перед кружкой. В сосуд побольше размером, набираю обычной холодной воды:
- Ну, дорогая матушка, пробуйте. Сам бы оценил, да мал ещё. И вам с непривычки много не наливаю. Пить всё за один раз, не дыша. Как употребишь - сразу запей водой, потом съешь хлеб.
Доса медлит, и я начинаю канючить:
- Мама... Ну, попробуй хоть... Ты же видела - тут кроме вина ничего нет. Просто вкус другой...
А про себя добавляю мысленно - и крепость... Матушка решительно берётся за кружку с самогоном, я успеваю сказать:
- Выдохни и не дыши!
Она, словно заправский питух со стажем шумно выдыхает воздух из лёгких, потом вливает в себя жидкость, торопливо пьёт воду, затем жуёт хлеб, наконец, делает первый вдох... Её ноги подкашиваются, и женщина без сил плюхается на лавку:
- Ой... Голова побежала... Это что?!
Я широко, насколько могу, улыбаюсь в ответ, и отвечаю вопросом на вопрос:
- Ты никогда про такое не слышала?
Она пытается мотнуть головой, но едва не падает с лавки, заплетающимся языком кое-как выговаривает:
- Не-а...
- Это, мам, твоё скисшее вино, которого у нас много... Очень даже много.
- Ага...
Она икает, сконфуженно прикрыв рот рукой. Ну, ей так кажется. Улыбка не сходит с моего лица, я ей поясняю:
- Два кувшина крепкого вина. Вот сколько ты сейчас выпила.
- Ах...
Её глаза становятся почти круглыми, и я вдруг понимаю, что в юности женщина была очень красивой девушкой... Только вот юности у неё, как таковой, и не было... Подхожу к ней, осторожно поднимаю её с лавки, веду в хозяйские покои и бережно укладываю на койку. Окидываю в очередной раз её покои хозяйским взглядом - нет, матушка достойна лучшего, и, клянусь, вскоре всё изменится!..
К вечеру Аруанн проспалась, и даже смогла выйти во двор самостоятельно. На кухне же кипела работа - беспрерывно подтаскивали дрова, вино, воду. Через маленькую воронку в кувшины сливали полученный продукт и тщательно запечатывали. Стоял жуткий смрадный запах, и потому все окна и двери были распахнуты. Атти, заглядывая внутрь с улицы, время от времени командовал, что делать. Завидев мать, торопливо вернулся в строение и вывел её наружу: