Обида

— Я и не знаю, как её оформлять, — испуганно сказал Василий Петрович. Испугался он совершенно искренне не за своё здоровье, а за свою заветную работу: теперь придётся отрываться от неё на врачей, на эту дурацкую карту. — Не надо мне никаких курортов! Пойду в отпуск, отдохну, и всё наладится.

— Ладно, ладно, — дружелюбно и снисходительно, будто маленькому, сказал начальник цеха. — Делай, что тебе говорят. Это мой тебе приказ. — И, обняв Василия Петровича за талию, нежно похлопав на прощанье по спине, он проводил его до самой двери кабинета, а когда вернулся за свой стол, то долго ещё улыбался.

Тем временем Василий Петрович с совершенно потерянным видом брёл по коридору управления и думал, как бы ему избавиться от ненужных благ, свалившихся на него по его собственной глупости. Ни о каком санатории и речи, разумеется, быть не могло. Однако санаторную карту его всё-таки вынудили оформить. Ничего тут он поделать не смог. Хорошо, что у него ещё хватило ума скрыть всё это от домашних, а то, как бы он выкручивался дальше, неизвестно.

Здоровье у него, слава богу, оказалось в порядке, и дотошные врачи нашли у него только нервное переутомление. Путёвку ему дали бесплатную — в неврологический санаторий или в какой-то другой в этом роде. Её он порвал через пятнадцать минут после получения, зайдя специально для этой цели в какой-то подъезд. Почти все отпускные он отдал Зине и не мешкая спустился в сарайчик.

Спустя три дня он пожалел, что отдал слишком много денег.

Спустя ещё три дня он отложил скарпельку и кувалду и вышел на свет божий…

Никогда раньше хозяйственными магазинами Василий Петрович не интересовался. Во-первых, считал это не мужским делом, во-вторых, был крайне непривередлив в быту. Хозяйством ведала Зина, и он полагал, что оно существует само по себе и ни в обновлении, ни в добавлении не нуждается. Теперь же вдруг стал получать от этого несказанное удовольствие.

Первым делом он зашёл в хозяйственный, но, потолкавшись там с полчаса, отправился в электротовары. Перед ним стояла очень нелёгкая задача. И вот почему: ему очень понравился электрический чайник. Он со смаком дважды перечитал инструкцию, особенно то место, в котором гарантировалось закипание двух литров воды за семь минут. Это же быстрее, чем на газе, подумал он. Но ведь в чайнике пельмени не сваришь и яичницу не поджаришь… С огромным сожалением, вздыхая, отставил он чайник в сторону и спросил себе двухконфорочную электроплиту.

Стоя в очереди в кассу, он рассматривал всевозможные светильники, развешанные по потолку и по стенам, и с удивлением обнаружил, что продаются свободно лампы дневного света.

А он-то всю жизнь думал, что продаются они в специальных магазинах и только организациям.

С завёрнутой плитой под мышкой он зашёл в хозяйственный магазин, где приобрёл литровую кастрюльку, с ручкой и крышкой, алюминиевый чайник, маленькую сковородку, заварочный чайник — к сожалению, металлический, — нож, ложку большую, ложку маленькую и вилку В соседнем отделе нашёл себе очень удобную, небьющуюся металлическую мисочку, наподобие столовых, и такую же тарелку. Кружку выбрал точно такую, какая была у него дома. Он очень любил свою кружку, и ему было очень приятно, что в мастерской он будет пить чай из такой же.

Разложив своё добро на верстаке, Василий Петрович понял, что без специальной полочки ему не обойтись. Быстро и азартно он соорудил её. Столярный инструмент буквально заиграл в его руках, — может быть, никогда в жизни он с такой скоростью ничего не делал. Зато полочка получилась, как бы это сказать поточнее, не то чтобы скороспелая пли небрежная, он ничего не делал небрежно, а совершенно сухая. Без полёта полочка, без того маленького штришка, который обыкновенную поделку делает весёлой и игривой.

Но не в полочке, в конце концов, было дело. Важно, что разместил он в ней весь свой скарб и закрыл дверцы. Подумал, подумал и поднялся к Зине на четвёртый этаж. И надо же — удача; её не оказалось дома. Василий Петрович отсыпал себе и сахару и заварки чуть ли не на неделю. А то каждый раз подниматься на четвёртый, когда захочешь чайку попить, — занятие глупое и отнимает много времени. Заодно он прихватил с собой бидончик с водой.

Отпуск пролетел в один миг. Трудился Василий Петрович не разгибая спины все двадцать четыре положенных ему по закону рабочих дня. И никогда в жизни не был так доволен своим отпуском. Даже на работу пошёл с удовольствием. Конечно, радости в ней теперь для него было мало, но зато кончилась его зависимость от Зины. А то, смешно сказать, за каждой щепоткой чая приходилось идти к ней на поклон. Ей-то не втолкуешь, что ему удобнее иной раз чайку попить в мастерской, да и перекусить там, ей же легче: не греть каждый раз, на стол не накрывать. А то вечно разговоры, как опоздаешь к обеду…

Да и работать на фабрике Василий Петрович стал пошустрее. Раз надо, мол, количество, так будет вам количество. Не беспокойтесь. А уж вы, будьте добры, прогрессивочку… Был он спокоен оттого, что покуда в его мастерской дела шли как по маслу Кончилась пора исканий, настал черёд спокойной и приятной работы. За отпуск он много успел. Хотя пока гранитная глыба оставалась ещё заготовкой, но в общих чертах уже приобрела коническую форму и очень ему нравилась.

И начальник цеха Борис Владимирович был очень доволен. С этих пор он часто повторял на закрытых совещаниях у директора фабрики, что дисциплина дисциплиной, но особенное внимание нужно обращать на здоровье работников, на нравственную атмосферу коллектива. Он даже придумал специальную формулировку и с большим вкусом каждый раз её произносил. Звучала она так: «Чуткость к подчинённым экономична». И добавлял: «Да, да, товарищи, не улыбайтесь». И приводил в пример Василия Петровича. Естественно, что при доброжелательном внимании начальства и при том, что Василий Петрович совершенно добросовестно зарабатывал прогрессивку, его портрет в скором времени вновь попал на Доску передовиков производства. Прошла одна получка, за ней аванс, потом другая, и Василий Петрович, что-то уж слишком много в последнее время размышлявший о деньгах и о своей финансовой зависимости, вдруг додумался до необыкновенных вещей. «С какой стати, — думал он, — я отдаю в семью все деньги, кроме прогрессивки? Дети уже самостоятельные, на жизнь себе, слава богу, зарабатывают. У Нины муж шофёр и получает побольше моего, Петька ни в чём не нуждается, Зине в её прачечной прибавили, тоже больше полутора сотен приносит. Куда столько денег девать? В еде я непривередлив. Одеваться гоголем-моголем тоже не люблю. Что есть из носильных вещей — того и хватит, а подкупить, скажем, ботинки — недорого. И куда столько деньжищ уходит? А мне вот нужно купить то одно, то другое, третье для моей работы, как я из семейных денег возьму? Каждый раз если не скандал, то молчание в ответ. У неё же, у Зины, выросли потребности: вместо полуботинок за двадцать рублей — сапоги за семьдесят, так я не возражаю, а мне лишнюю книжку по скульптуре или новый инструмент — так это баловство. Несправедливо! Или задержусь в мастерской, перекусить надо, так, пожалуйста, — деньги на чай с бутербродами чуть ли не украдкой экономлю. А того она, глупая, не понимает, что раз я в мастерской поужинал, то дома не стану. Ведь не два же у меня желудка!» И решил Василий Петрович отдавать жене только сто рублей, необходимые на содержание, остальное оставлять на свои нужды. Зина, когда услышала о таком решении, проплакала три дня, а потом окончательно замкнулась. Стала чаще бывать у Нины и с Петькой сошлась ближе и теплее.

Глубокой осенью, когда вовсе уже задули ветры, а по утрам камни, мокрые от вечной измороси, седели от инея, закончил Василий Петрович свою пирамидку. Пришёл однажды вечером в сарайчик, включил свет, отогрел руки над электрической плитой, снял мешковину, укрывающую памятник, и понял, что делать-то больше нечего. Хотел было подправить кое-где буковки — показалось, что сусальное золото легло плохо, но пригляделся и решил, что сделано по высшему разряду. Памятник был готов.