Античные хроники

– Ага! – обрадовался Аякс. – Значит, не все олимпийцы пропали.

– Значит, не все, – грустно согласился Софоклюс, – но большинство.

– Это что ж теперь будет? – ужаснулся Агамемнон.

– Да ничего не будет. – Историк беззаботно зевнул. – Новые боги появятся.

– Это как?

– А вот поживем – увидим. Помолчали.

Легкий приморский ветерок разносил над берегом тяжелый смрад горящих папоротников.

– У вас в костре кто-то умер? – задал Софоклюс мучивший его последние полчаса вопрос.

Собственно, он и пришел-то к костру героев, чтобы это у них выяснить.

– Да, – гордо кивнул Аякс, – там умер поэт. Но вскоре он снова возродится из пепла, и его дух воспарит к далеким вершинам Парнаса.

– Эка тебя, приятель, занесло. – Историк хитро ухмыльнулся. – Записать твой словесный перл, что ли? Эх, было бы у меня время, рассказал бы я вам, как я с Гераклом по Греции путешествовал, подвиги его знаменитые на дощечки записывал. Вот была героическая эпоха, не то что сейчас… Но вижу, вы уплывать от нас собрались?

Софоклюс осторожно покосился на болтающийся на морских волнах плот, для надежности привязанный веревкой к правой ноге Аякса.

– Так и есть, – кивнул Агамемнон. – Если великий Рок того захочет, уплывем завтра вечером к сатировой матери, как можно дальше от этого проклятого нарыва на теле Аттики.

– Так уж и нарыва? – противно рассмеялся историк. – Видеть во всем зло ошибочно. Кто знает, может, слава об острове Лесбос дойдет до самых дальних наших потомков и через тысячу лет, а имена таких греческих героев, как царь Агамемнон и Аякс, сын Оилея, сотрутся, погребенные под пылью веков.

Аякс с Агамемноном снова переглянулись.

– Эй, вы чего? – испуганно прохрипел историк, но было поздно.

Аякс мгновенно сграбастал худого старикашку своими могучими ручищами, секунда – и Софоклюс, получив под зад громадной сандалией, улетел в соседние кусты, как раз туда, где прятались сумасшедшие фемины. Раздался женский визг и приглушенный отборный (древнегреческий) мат историка.

Агамемнон с Аяксом, схватившись за животы, издевательски заржали.

Густые кусты затрепетали, и из них показалась всклокоченная козлиная бороденка Софоклюса. Бороденка стояла дыбом и при этом гневно тряслась от обиды вместе с хозяином.

– Ну вы у меня еще получите! – противно завизжал историк. – А я еще, дурак старый, думал вам в своей «Великой истории» по главе уделить. У-у-у-у… сатирово племя. Теперь в моей книге вашими именами будут называться греческие отхожие места. Учтите, потомки будут учить историю по моим книгам, да, именно по моим…

Аякс невозмутимо подобрал с земли увесистый камень, и всклокоченная бороденка Софоклюса мгновенно исчезла.

– Фальсификатор проклятый, – сжав кулаки, зло прошептал Агамемнон.

– Да не принимай ты это все так близко к сердцу, – добродушно пробасил Аякс, щедро подкла-дывая в дымящий костер сухого папоротника. – Завтра в это же время мы будем далеко отсюда.

– Знаешь, я очень на это надеюсь, – проворчал Агамемнон, с тревогой вглядываясь в фаллосообразную тень над горизонтом.

Слава Зевсу, ночь прошла спокойно.

Воинственные фемины так и не решились напасть на отщепенцев. Ободренные этим, Агамемнон и Аякс с первыми лучами солнца принялись прилаживать к своему плоту парус.

Парус был сшит лично Агамемноном из набедренных повязок одичавших героев. Свой срам они

прикрывали теперь преимущественно фиговыми листочками, которые были намного удобней набедренных повязок. Пока догонишь понравившуюся даму, пока завалишь ее куда-нибудь в кусты, пока размотаешь эту сатирову повязку… так и всякое желание может пропасть. А тут сорвал легким движением руки фиговый листочек – и в бой…

В обломках корабля отщепенцам посчастливилось отыскать практически целое, не сгнившее весло, которое и стало удобным рулем для их ненадежного плавательного средства.

– Ох, чует мое сердце, перевернемся мы, – скептически заявил Агамемнон, недовольно рассматривая готовый плот.

– Не бойся, дружище, – весело рассмеялся Аякс, – я сочиню небольшую элегию и посвящу ее Посейдону. Море будет спокойным, а ветер попутным.

– Ну-ну… – Агамемнон в замешательстве поскреб бороду. – Как бы Посейдон после твоей элегии нас не потопил прямо у берега.

– Да нет никакого Посейдона, – нагло прокричал появившийся из густых зарослей Софоклюс. – Можешь, Аякс, не стараться, твоя элегия будет богам до фени.

– Ты, кажется, собирался назвать нашими именами отхожие места? – недружелюбно напомнил историку Агамемнон.

– Я передумал, – улыбнулся Софоклюс, подойдя к уже спущенному на воду плоту, – решил вот вас проводить, а то на острове ни одной сволочи это в голову не придет. Благодарите судьбу, что я незлопамятен. Кстати, я решил оказать вам небольшую услугу.

– Чего?!! – удивился Аякс, уже измысливши первую строчку своего нового стихотворения.

– Я поговорил с восточным ветром Эвром, он быстро домчит ваш плот куда надо. Вот такой я, Софоклюс, загадочный человек.

Герои недоверчиво посмотрели на историка, поступки которого были столь же противоречивы, как и его сочинения.

– Ну что ж, спасибо тебе, если правду говоришь, – пробасил Аякс, куском угля выводя на парусе какие-то кошмарные каракули. – Вот послушайте…

Герой прокашлялся:

Владыка моря Посейдон,

Могучий повелитель он.

На дне морском его чертоги,

Кому угодно обломает Колебатель роги…

– О великий Тартар, снова началось, – тихо простонал Агамемнон.

– Да, – обрадованно заявил Аякс, – ко мне наконец-то вернулся поэтический дар. Поэт было умер, но тут же воскрес.

– Да он в тебе даже не рождался, – противно захихикал Софоклюс. – Подобной бездарщины я отродясь не слышал, и именно поэтому, мой друг, тебя ждет бешеная популярность. Уверен, твои элегии уже распевают моряки во всех питейных заведениях Аттики.

Первая часть тирады историка Аяксу очень не понравилась, и он уже примерился открутить наглецу голову, но вот слова по поводу популярности могучему герою пришлись по душе, и он решил отложить убийство Софоклюса на потом.

– Ты бы лучше что-нибудь этакое про Эвра сочинил, – посоветовал историк, – из четырех строк, не больше…

Аякс призадумался.

В последнее время он стал это делать уж слишком часто, и голова порою не выдерживала и сопротивлялась, отвечая мыслителю тупой болью в затылке.

– А сатир ее побери, – Аякс скривился, тряхнув черепушкой, – снова эта проклятая мигрень.

– Ты бы шлем свой медный снял, – посоветовал Софоклюс, – глядишь и боль пройдет.

– А он не может, – басом заржал Агамемнон.

– Как это не может? – опешил историк.

– А вот так. После того как ему под стенами Трои кто-то копьем по башке дал, шлем не снимается.

– Да не копьем, не копьем, не надо врать, – сразу же обиделся Аякс. – Это случилось, когда я головой с разбега стену пробил. Ну, когда стало известно, что Зевс Илион изничтожит.

– Да, дела, – кивнул Софоклюс, – наверное, котелок теперь у тебя с трудом варит, то-то я смотрю, ты стихи стал сочинять.

– А что такое?! – взвился Аякс. – Чем тебе не нравятся мои стихи? Сам-то небось и рифму придумать не можешь. А ну-ка подбери мне рифму к слову «историк».

– Ну… э… э… – Софоклюс замялся.

– Алкоголик, – быстро выпалил Агамемнон. – Чудесная рифма и по форме, и по содержанию.

Но Софоклюс совсем не обиделся, он лишь записал что-то на своей верной вощаной дощечке.

«Наверное, снова решил назвать нашими именами отхожие места», – подумал Агамемнон.

А Аякс достал из-за пазухи чудом сохранившийся у него в целости и сохранности бараний рог (??? – Авт.).

Умудренный горьким опытом, Агамемнон поспешно заткнул пальцами уши.

Набрав в могучую грудь как можно больше воздуха, Аякс торжественно затрубил. У не ожидавшего подобной звуковой атаки Софоклюса глаза чуть не вылезли из орбит. Оттрубив, могучий герой прочитал первые две строчки только что сочиненного стихотворения, посвященного восточному ветру Эвру.