Смерть после бала

— Его оглушили.

— Оглушили! Почему вы не сказали этого раньше? Ну, конечно, я своей болтовней не дал вам возможности. Понятно. А потом тихо задушили? Ужасно, но в то же время довольно изобретательно.

— Состояние его здоровья могло упростить задачу?

— Я бы сказал, что это не вызывает сомнений. — Неожиданно Дэвидсон небрежно провел рукой по своим безупречно уложенным волосам. — Я даже не предполагал, что это ужасное, отвратительное преступление до такой степени взволнует меня. Мистер Аллейн, я глубоко уважал лорда Роберта. Трудно преувеличить мое уважение к нему. Возможно, временами он казался довольно комичным, эдакий аристократический бездельник с необычайным обаянием. Но он не был бездельником. У него был острый ум. Когда вы разговаривали с ним, он понимал все, что было недосказано, настолько он был умным и тонким собеседником. Я человек простой, я искренне привязан к своим друзьям, я понимаю — Cristo Mio[19], еще как понимаю! — своих великосветских пациентов, но, в глубине души, я не чувствую себя непринужденно в их обществе. С лордом Робертом же я чувствовал себя непринужденно. Я мог пускать пыль в глаза, я говорил все, что мне приходило в голову, и мне потом не было стыдно.

— Если бы он мог слышать вас, он расценил бы ваши слова как самый большой комплимент, — медленно произнес Аллейн.

— А разве это не так? Послушайте. Если бы речь шла о ком-нибудь другом, знаете, что бы я сделал? Я сидел бы тихо и говорил себе: «Il ne faut pas reveiller le chat qui dort»[20], — и надеялся бы при этом, что никто не вспомнит, что поздно ночью — или рано утром — я стоял в холле Марсдон-Хауса и смотрел, как лорд Роберт спускается по ступенькам… И после того как в результате мучительных раздумий я набираюсь мужества и обращаюсь к вам, выясняется, что вам и так все уже известно! Gros-Jean en remontre a son cure[21]!

— Ну, не стоит так огорчаться, — заметил Аллейн. — Нельзя сказать, что ваша информация une vieille histoire[22]. Вас должно радовать сознание выполненного долга. К тому же я искренне жажду услышать ваш рассказ об этих последних минутах в холле. Нам известны кое-какие факты, но хотелось бы иметь целостное представление. Вы не могли бы дать нам микроскопически точный отчет о том, что именно там происходило?

— А! — Дэвидсон нахмурился. — Дайте мне минуту, чтобы я мог сосредоточиться. Микроскопически точный отчет! Ну что ж, попробую.

Он закрыл глаза и правой рукой стал любовно поглаживать резную поверхность пресс-папье. Эти ласкающие движения привлекали внимание Аллейна. Кончики пальцев так нежно касались нефрита, словно камень был теплым и живым. «Он очень любит свои сокровища», — подумал Аллейн. Он решил разузнать побольше об этом позере, который называет себя простым человеком и щедро пересыпает свою речь итальянскими и французскими фразами, который в одно и то же время так откровенно театрален и театрально откровенен.

Дэвидсон внезапно открыл глаза. Эффект был поразительным. Это были удивительные глаза. Необычайно большая светло-серая радужная оболочка с темной каймой и яркими блестящими зрачками. «Готов поспорить, он часто использует этот маневр, чтобы произвести впечатление на своих пациентов, и, без сомнения, ему это удается», — подумал Аллейн и вдруг заметил, что Дэвидсон улыбается. «Черт бы его побрал, он догадался, о чем я думаю!» И Аллейн обнаружил, что улыбается в ответ, словно у них была какая-то общая маленькая тайна.

— Я прошу вас записывать, Фокс, — сказал Аллейн.

— Слушаюсь, сэр, — ответил Фокс.

— Как вы, наверное, уже успели заметить, я питаю слабость к театральным эффектам, — начал Дэвидсон. — Разрешите мне описать вам эту сцену так, словно мы наблюдаем ее из зрительного зала. Я прощаюсь с хозяевами на лестничной площадке у входа в бальный зал. Затем я начинаю спускаться вниз по левой лестнице, сетуя на свои преклонные годы и мечтая как можно скорее очутиться дома, в постели. В холле небольшими группками стоят последние гости, собирающиеся уходить. Некоторые из них одеты в пальто, некоторые — в плащи и накидки. Даже сам огромный дом кажется утомленным и немного неприбранным. Цветы в вазах увяли, в воздухе стоит запах выдохшегося шампанского. Время уходить домой. Среди гостей, направляющихся к выходу, я замечаю одну пожилую даму, встречи с которой мне очень хотелось бы избежать. Она весьма богата, одна из моих самых состоятельных пациенток, но главная ее болезнь — хронический словесный понос, протекающий с периодическими осложнениями. Весь вечер мне пришлось переносить очередной ее приступ, поэтому меня охватывает ужас при мысли о том, что она может предложить подвезти меня, и я молниеносно скрываюсь в мужском гардеробе. Я специально засекаю время и провожу там несколько минут. При этом я чувствую себя крайне неловко, так как два других джентльмена, находящихся там, по-видимому, заняты беседой чрезвычайно личного характера.

— Кто это были? — спросил Аллейн.

— Некий капитан Уизерс, недавно появившийся в обществе, и этот приятный молодой человек, Дональд Поттер. При моем появлении они оба замолкают и недовольно смотрят в мою сторону. Я начинаю долго возиться со своим пальто и цилиндром, потом даю на чай гардеробщику и затеваю с ним разговор. Потом я обращаюсь с каким-то замечанием к Дональду Поттеру, но встречаю весьма холодный прием и просто вынужден удалиться, чтобы не показаться бестактным. А Люси Лорример — tiens, проболтался!

— Неважно, — сказал Аллейн. — Я отлично знаю, что из себя представляет Люси Лорример.

— Какая женщина! В холле все еще разносится ее пронзительный голос. Я прикрываю лицо шарфом, останавливаюсь в дверях гардероба, стараясь остаться незамеченным, и жду, когда же она наконец уедет. От нечего делать я наблюдаю за собравшимися в холле. У подножия лестницы стоит grand seigneur[23] желудка.

— Кто?

— Тот самый человек, который заправляет всем на подобных мероприятиях. Как, бишь, его имя?

— Даймитри?

— Да, именно он. У него такой вид, словно он на время выступает в роли хозяина. Компания молодых людей покидает дом и выходит на улицу. Затем по лестнице спускается женщина постарше, одна, незаметно выскальзывает из дверей и сразу же исчезает в тумане. Очень странно, такой сильный туман в это время года.

— Этой женщиной была миссис Холкат-Хэккет?

— Да, это была она, — ответил Дэвидсон как-то слишком небрежно.

— Сэр Даниэль, миссис Холкат-Хэккет ваша пациентка?

— Признаться, да.

— Почему она вышла из дома одна? А где же был ее муж, и разве она не привозила на этот бал какую-то молоденькую девушку?

— Ее протеже, к сожалению, une jeune fille un peu farouche[24], пала жертвой зубной боли в начале вечера, и генерал увез ее домой. Я слышал, как лорд Роберт предлагал миссис Холкат-Хэккет проводить ее.

— Почему же он не сделал этого?

— Возможно, они просто разминулись.

— Послушайте, сэр Даниэль, ведь вы сами в это не верите.

— Конечно, нет, но я не желаю сплетничать о своих пациентах.

— Надеюсь, мне не нужно убеждать вас, что мы приложим все усилия, чтобы избежать огласки? К тому же вспомните, что вы только что говорили о своем отношении к этому делу.

— Я помню. Ну, хорошо. Только, пожалуйста, если можно будет не упоминать мое имя во время последующих интервью, я буду более чем признателен. Итак, я продолжаю свой рассказ. Миссис Холкат-Хэккет, закутанная в горностаевое манто, бросает быстрый взгляд по сторонам и выскальзывает из дверей в объятия ночи. Что-то в ее манере привлекает мое внимание, и, пока я стою, задумчиво глядя ей вслед, кто-то толкает меня с такой силой, что я теряю равновесие и едва не падаю. Это капитан Уизерс, который выскакивает из гардероба позади меня. Я поворачиваюсь, чтобы выслушать его извинения, и обнаруживаю, что он, плотно сжав губы и вытаращив свои отвратительные глазки — я не доверяю людям с бесцветными ресницами, — смотрит куда-то вверх, в направлении лестницы. Он даже не заметил своей грубости, его внимание полностью поглощено лордом Робертом Госпеллом, который как раз в этот момент начал спускаться по ступенькам. Выражение лица капитана Уизерса настолько необычно, что я тут же забываю про наше столкновение. Я чувствую, как он затаил дыхание. Наступает небольшая пауза, а затем он, расталкивая молодежь, толпящуюся в холле, быстро пробирается к выходу и исчезает на улице.

19

Мой Бог! (итал.).

20

Не буди лиха, пока лихо спит (фр.).

21

Яйца курицу не учат (фр.).

22

Здесь: сильно устарела (фр.).

23

Повелитель, господин, вельможа (фр.).

24

Несколько нелюдимая молодая особа (фр.).