Страница 88 из 93
– А что мне там делать? – Джунаид-хан усмехнулся. – В одном котле столько голов. Одна другой умней…
– Да, тагсыр, их и впрямь много, а Джунаид-хан один. Нам всем, владыка вы наш, нужна одна рука, но крепкая, одна голова, но мудрейшая. Мы все готовы встать, как прежде, под ваше победное знамя. Так мне велено передать советом аксакалов и сердаров.
Джунаид-хан довольно крякнул – старику явно льстила речь бывшего сподвижника. Как сладко его слушать…
И Джунаид-хан, опустив седую голову, призадумался так надолго, что гость беспокойно заерзал на месте: не уснул ли хозяин? Но он не спал и не дремал… Нет, уж слишком нелегкую задачу предстояло ему решить. Ходок из Каракумов сидел как на иголках, ждал его, ханского, решения, даже шею вытянул, застыл, как гончая на охоте.
Хмуро и цепко взглянул Джунаид-хан на своего собеседника – холодно стало тому от такого взгляда. Постой, погоди, говорили глаза хана, кажись, он однажды уже слышал об этой организации. Вот от кого только? Кто же ему говорил?.. Ах да, Лоуренс! Тогда были живы Халта-ших, Балта Батыр. Они и верховодили. Неужто подпольщики так долго чекистов за нос водят? Если так – молодцы! А может быть, ее, той организации, вовсе нет? Выловили или распалась… Может, это другая… А что, если согласиться? Но что скажет Кейли, когда узнает о визите бывшего ханского юзбаши? А как Мадер отнесется к поездке хана в Туркменистан? В одном Джунаид-хан был уверен: ни англичанин, ни немец не будут отговаривать его, наоборот, начнут подзуживать, наставлять, поучать, всяк на свой лад, ибо у каждого из них свой интерес за кордоном. И все же надо немедля сообщить им о визите гостя из Каракумов…
Ох, как замечутся Кейли и Мадер, чего только не будут плести, чтобы разговорить хана, выведать у него имена и еще раз имена… А он им не скажет всего сразу, только часть того, что знает. Во все подробности он посвятит Эшши-хана – пусть он обладает тайной подполья, ему ведь жить, отцовское имя продолжать, смотришь, запродаст с выгодой… С паршивого гяура хоть волосинку – и то польза.
И он на миг представил, что стоит ему лишь кивнуть, согласиться с заманчивым предложением своих соратников, тогда он свяжет себя словом. Там его будут ждать, надеяться, как тогда, когда вместо него поехал Эшши-хан и так бесславно вернулся. А если бы сам поехал? На чем вернулся бы – на коне или на щите? О Аллах, такого позора он больше не переживет. Джунаид-хан поднял глаза на своего бывшего юзбаши, словно мысленно советуясь с ним, спрашивая его: если соглашусь, значит, снова хлопотливые сборы, снова поход, мучительный переход границы, перестрелка с кизыл аскерами, может быть, и погоня… Даже если пограничники и не засекут его отряд, – а в зто он мало верил, ибо такое случалось очень редко, – удастся спокойно перейти границу, то выдержит ли он сам, с его здоровьем, столь дальний переход…
Молчание затянулось надолго. Бывший юзбаши исподлобья взглянул на хозяина дома и, заметив его пристальный взгляд, вздрогнул – в рысьих глазах хана мелькнул огонек недоверия и тут же потух, но голос звучал твердо и непреклонно:
– Передай моим верным сподвижникам и единомышленникам глубокий поклон за доверие и честь… Скажи, что непосильную ношу задумали они возложить на мои старческие плечи. От борьбы с Советами, с большевиками, которых я ненавижу лютой ненавистью, не откажусь до последнего своего вздоха. Но поехать в Туркменистан и вновь возглавить движение воинства ислама выше сил моих… Видит Аллах всемилостивый. Я уже стар, мне покой нужен. Живу я безвылазно в Герате, и сына Эшши-хана тоже послать не могу. Торговлей он занят, часто в разъездах бывает – то в Белуджистане, то в Иране… Да и безвластен я тут. В Туркменистан с сотней-другой нукеров податься бы и надо, да здешние туркмены не повинуются мне, под афганской властью ходят, и сам я под нею. Но огонь ненависти к Советам в моем сердце не потух… Этот жар ничем не залить. Я готов стать нищим, отдать все свое состояние, чтобы изгнать большевиков отовсюду – из Каракумов, из Хивы… Только и знаю, что тоскую и плачу обо всем, что отняли у меня большевики. Такое не забывается, такая обида не прощается. Но из Герата я никуда не двинусь! Передай друзьям мое благословение, пусть все до единого поднимаются на священный бой с Советами… Мусульманский мир непобедим. И еще скажи, что ислам никогда не боялся крови, ибо он родился в крови и кровь его колыбель… Чтобы править чернью, называемой народом, надо держать в одной руке Коран, в другой – саблю, которой беспощадно карать вероотступников, всех, кто покушается на наше святое дело… Не жалейте ни крови, ни людских жизней во имя победы нашего зеленого знамени… Да удесятерит Аллах силы правоверных в борьбе с нечистью неверной! Аминь!
Ответ Джунаид-хана не был неожиданным, но бывший юзбаши, продолжая уговаривать своего бывшего хозяина, просил не торопиться с окончательным решением, подумать, еще раз взвесить. Видя непреклонность хана, он выбросил свой последний козырь.
– Я исполню вашу волю, тагсыр, – гость покорно наклонил голову. – Но если верить людям, то вы уже собрали много верных джигитов под ружье и давно готовы…
– Случаем, ты не чекистами подослан? – Джунаид-хан подозрительно ощупал глазами своего собеседника. – А может, афганским королем?.. Если бы я не знал тебя хорошо, то отдал бы на потеху Непесу Джелату… Кто сказал тебе такую чушь?
– Земля слухом полнится, мой тагсыр, – смутился бывший юзбаши. – По пути в Герат я заночевал в караван-сарае Хошрабат… Там и услышал от одного караванщика из Мешхеда… Да простит меня мой тагсыр великодушно, если мой язык наплел непотребное. – Гость, учтиво раскланиваясь, попятился к порогу и оттуда вежливо бросил: – Будем считать, мой тагсыр, что вы еще не приняли решения… Время подумать еще есть… Я позволю себе побеспокоить вас на третий день и тогда, надеюсь, услышу ваш окончательный ответ.
Джунаид-хан своего решения так и не изменил. И бывший джунаидовский юзбаши, возвращаясь обратно в Туркмению, мучительно раздумывал: чем объяснить, что Джунаид-хан отказался от такого заманчивого предложения? Неужели заподозрил? Ведь в таких случаях хан скор на расправу, и заподозренному тогда не выбраться живым из его дома. Но откуда Джунаид-хану знать, что его бывший сподвижник порвал со своим басмаческим прошлым и, чтобы искупить свою вину, согласился помочь органам ГПУ, поехать по их заданию в Герат. И все, что рассказал хану добровольный помощник чекистов, была лишь «легенда», рассчитанная на то, чтобы выведать дальнейшие планы эмигрантских кругов и, если удастся, выманить из Афганистана Джунаид-хана, ярого вдохновителя басмаческого движения, на территорию Туркменистана и арестовать его.
Джунаид-хан, проводив гостя, не находил себе места, чувствовал себя, словно охотник, видевший дичь, но не сумевший ее добыть. Так неодолимо было желание бросить боевой клич и с сотней нукеров, которых ему удалось собрать под ружье, броситься напролом через границу, а оттуда через Каракумы на север Туркменистана, поближе к Ташаузу, к Хиве, где его дожидаются свои, верные люди… Он готов умереть в походе, на коне – чем не красна смерть для джигита, хотя и старого. Но от решительных действий сдерживала несговорчивость афганских властей. Днями Джунаид-хана и Эшши-хана вызвал к себе губернатор Абдураим-хан и после долгих словесных околичностей передал категорический приказ афганского короля – немедленно распустить по домам собранных ими джигитов. Джунаид-хан, притворившись, хотел отделаться общими разговорами, но Абдураим-хан лишь хитровато улыбался. Усадив отца и сына за стол, он пригласил к себе кятиба – секретаря, продиктовал текст подписки, в которой говорилось, что Джунаид-хан и его сын Эшши-хан обязуются не совершать с территории Афганистана никаких враждебных выступлений против СССР, а также дают слово, что немедленно распустят всех вооруженных джигитов, собранных ими в Афганистане и в Иране.
…Джунаид-хан выпятил губу, словно собираясь что-то сказать, как вдруг в дверь вошел Эшши-хан и вопросительно взглянул на отца.