Тени «Желтого доминиона»

Хивинский Исфендиар-хан, хотя оставался на троне, покорился Джунаид-хану, безропотно исполнял всякую его волю. Чуть позже, осенью того же года, Джунаид-хан, расправившись с Исфендиаром руками своих сыновей, передал ханский престол Сейиду Абдулле, человеку ничтожному и безвольному, а сам продолжал оставаться диктатором Хивы. Править бы да жить припеваючи, властвовать да повелевать бы ему людьми именем Всевышнего, но ниспослал Аллах на землю дьявола, кару под обличьем Октябрьской революции, эхо которой уже дошло и до этих мест.

Лучше бы сказали, что мир перевернулся, что на белом свете воцарились злые аждарханы – драконы. Такое еще можно было бы понять, а то – революция!.. Народ!.. Пролетариат!.. Диктатура! И мир обезумел. И он, Джунаид-хан, изо всех сил пытался остановить это безумие. Аллах всемилостив, услышал мольбы правоверных…

Летом 1918 года на землю Закаспия – так тогда называли Туркмению – ступили батальоны солдат в пробковых шлемах, власть захватили контрреволюционные силы, в Асхабаде само объявилось буржуазно-националистическое правительство, в которое вошли также друзья и единомышленники Джунаид-хана.

Эта весть обрадовала Джунаид-хана, вселила в его сердце надежду на возвращение старых, добрых времен, и он отрядил в Асхабад караван с зерном, одеждой, оружием и боеприпасами. Но вскоре прибыл гонец – хана самого вызывали в Асхабад. Он тут же собрался в дорогу, подался через Каракумы, на юг… Мог бы ослушаться, не поехать, да ему самому эта поездка была нужна, как никогда. Ханская разведка уже знала, что английские войска стоят и на железнодорожной станции Каахка, куда часто наезжал генерал Маллесон, глава британской военной миссии в Закаспии.

Маленький отряд во главе с Джунаид-ханом приближался к Каахка. На всадников неожиданно дохнуло трупным смрадом, и они, не останавливая коней, хотели проскочить то место, откуда доносился тяжкий дух, но любопытство пересилило брезгливость. Конники свернули – взору предстала узкая лощина, вся усеянная трупами. Судя по всему, здесь днями шел кровопролитный бой, настолько тяжелый, что, видимо, в живых никого не осталось. Если и были раненые, то и они, беспомощные, истекли кровью или погибли от жажды.

Всадники спешились. Среди убитых больше красноармейцев в вылинявших гимнастерках, в старых шинелях, дайхан в драных халатах, рядом валялись старые русские трехлинейки, допотопные берданки, бутылки, обшитые кошмой. Поодаль – в гордом одиночестве – тела нескольких сипаев и богато одетого английского офицера, который будто собрался не на бой, а на званый обед. Сипаи тоже выглядели красочно – в новеньких френчах цвета хаки, в коричневых пробковых шлемах, в желтых кожаных крагах. Тут же винчестеры, маузер, легкий пулемет, не расстрелявший всей ленты… Ветер пустыни завывал в горлышке пустой фляги.

Кто-то позарился на флягу, поднял ее и торопливо сунул в хорджун.

– Что, Курре, фляжка понравилась? – спросил всадник в рыжей лисьей шапке. – Англичане, брат, народ культурный… Поди, здорово их потрепали, что и трупы своих не предали земле. Перенги есть перенги – это европеец! Англичане тоже умирают в новых нарядах. Как наши джигиты – в добрых кумачовых халатах.

– Да, хан-ага… – ответил Курре, но, увидев в глазах хозяина лисьей шапки тень недовольства, осекся.

– Сколько можно говорить тебе, Курре?! Не величай меня так, пока не доберемся до своих… Там можешь так называть, а сейчас забудь мое звание, имя… Не ровен час, рыщут вокруг красные. Труса праздновать не пристало, но поберечься не грех…

Курре молча склонил голову.

– Эшши, Эймир, Непес! – Джунаид-хан повел вокруг камчой. – Подберите-ка оружие, английское только, а к хламу кизыл аскеров не прикасайтесь… Свои нам поверят, а если на большевиков нарвемся, скажем, что англичан обезоружили.

Каахка встретила всадников рядами окопов, ощетинившихся колючей проволокой, пулеметами, пушками. На железнодорожных путях, сверкая свежей краской, стояли под парами два бронепоезда – «Три мушкетера» и «Стерегущий». По маленькому станционному поселку прогуливались солдаты в нарукавных повязках, выкрашенных в три цвета – белый, синий и красный. Сипаи, сопровождаемые важными английскими сержантами, в отличие от своих союзников-белогвардейцев шествовали четким строем, явно бравируя безукоризненной выправкой и шагом.

Джунаид-хан торжествующе поглядывал на своих спутников – дескать, знай наших – будто сам устраивал им смотр. Спокойствие, царившее в Каахка, грозный вид боевых орудий, парных английских патрулей тешили сердце Джунаид-хана, укрепляли его уверенность в предпринятой им опасной акции – встретиться с генерал-майором Маллесоном, заверить его в своей преданности британской короне. Сейчас у англичан – сила! Недаром хан проделал такой далекий путь, недаром привез Маллесону в своем хорджуне награду самого эмира – орден «Бухарская Звезда I степени». И еще эмир передал ему под строгим секретом письмо, о котором Джунаид-хан боялся признаться даже самому себе. Послание эмира предназначалось только ротмистру Сеитмураду Овезбаеву и считаным офицерам из «туркменского командования», числившимся в штабе полковника Ораз Сердара, командующего белогвардейскими войсками в Закаспии.

Остерегался хан и англичан и большевиков – сколько страха от них натерпелся! Да разве только от них? Белые его тоже не жалели, требовали непосильное. Выше себя не прыгнешь…

В том памятном восемнадцатом году ханские нукеры схватили на базаре в Хиве бродягу, оборванного и замызганного, показавшегося больно подозрительным, – голубоглазый, под мохнатой шапкой чуть отросшие светлые волосы, похож на русского и по-русски бойко разговаривал. Никак красный шпион! Но при людях не пожелал он говорить с Джунаид-ханом, хотя и шел на встречу с ним. Когда их оставили вдвоем – за ширмой, правда, стояли настороже Эшши и Непес Джелат, – бродяга огляделся по сторонам и откуда-то из-под лохмотьев достал бумажку, подал ее хану. Тот, повертев ее в руках, кликнул Эшши и, не обращая внимания на протестующие знаки бродяги, приказал сыну прочесть, что там написано.

Письмо было очень коротким. Ханский сын прочел дважды, но ничего не понял, зато Джунаид-хан тут же уразумел, что человек, сидевший перед ним в обличье бродяги, – англичанин. Бумажка заговорила языком Маллесона, который приказывал поднять в тылу красных мятеж, захватить город Петро-Александровск, чтобы после навалиться на Чарджуй: его рабочие и дайхане, удерживая Закаспийский фронт, мешали наступлению английских войск на восток, на Ташкент. Приказ определял и дату выступления ханских отрядов.

В один из погожих дней ноября Джунаид-хан осадил город, но взять его не сумел: на помощь осажденным из Чарджуя по Амударье подоспел на пароходе красный отряд. Большевики свалились как снег на голову, разбили в бою ханских всадников, рассеяли их по пустыне.

Беда не ходит одна. В Ташкенте и в других городах Средней Азии чекисты разгромили контрреволюционную «Туркестанскую военную организацию», созданную английской разведкой. Эта глубоко законспирированная организация, состоявшая из офицеров бывшей царской армии, разработала план уничтожения советской власти во всем Туркестане. Мятеж вспыхнул в нескольких городах Средней Азии, но свергнуть Советы удалось лишь в Закаспии, и то с помощью английских штыков. Во многих туркменских городах и селах на полтора года воцарилась власть англичан, белогвардейцев и буржуазных националистов. Контрреволюция, лелея мечту о захвате всего Туркестана, рвалась на восток, но путь ей преградил Чарджуй, под которым, вернее, у станции Равнина, стояли насмерть красные отряды.

Вот когда хозяева снова вспомнили о Джунаид-хане, пожелали лицезреть хваленого хивинского владыку, который почему-то сколько ни тужился, так и не выполнил приказа, не смог захватить Петро-Александровск. Овладей он городом – а это входило в планы мятежников, – как пить дать, пал бы и Чарджуй, а там и Ташкент…

И Джунаид-хан спешил в Асхабад, где находилась резиденция британской военной миссии. Туда из Хивы можно добраться напрямик, есть дорога покороче, но хан решил все же заехать в Каахка. А вдруг Маллесон там?..