Страница 74 из 93
Халлы Меле снова собрался за водой, захватив с собой фляг в два раза больше. Он благополучно добрался до колодца и, наполнив фляги, пополз назад. И когда до спасительной траншеи оставались считаные метры, раздалась дробь басмаческого пулемета – Халлы Меле как-то неестественно дернулся раз, другой, будто такыр нестерпимо обжигал его. Он собрался было подняться, но, обессилев, замер, держа в вытянутых руках мокрые фляги, которые будто протягивал изнывавшим от жажды товарищам. Пулеметная очередь прошила его всего, с головы до пят, пробила она и фляги. Теперь кровь, хлеставшая из головы, стекала в один ручеек с водой, выливавшейся из пробитых фляг. Бегматов вне себя открыл по врагу огонь и стрелял до тех пор, пока вновь не потерял сознание.
Когда комиссар пришел в себя, все было кончено. Басмачи, воспользовавшись тем, что пулемет на миг умолк, бросились в атаку и смяли оставшихся в живых, обессиленных защитников лагеря.
Бегматов услышал над собой голос Эшши-хана:
– Балбесы! Я сколько твердил – живьем брать всех. А вы тем двоим кишки выпустили. Эй! Комиссара тащите к юрте Мергена!
Игам чувствовал, как его грубо подхватили под мышки и поволокли, словно куль муки, – он снова потерял сознание.
– Эй, приведите в себя этого… – Эшши-хан грубо выругался, рассмеялся. – Он мне нужен живым… Таким трофеем, живым комиссаром, я думаю, за кордоном будут довольны. Ха-ха-ха…
Кто-то вылил на Бегматова ведро колодезной воды. Теперь, очнувшись, он хорошо видел, как к Эшши-хану подъехал всадник с кошачьими усами – это был Джапар Хороз – и что-то прошептал тому на ухо.
– Где русская учительница? – Эшши-хан повернулся к Мерген-аге, загородившему собой двери юрты.
– Зачем вам беззащитная женщина? Оставьте ее в покое.
– Она большевичка! Пусть выйдет!
– Она моя гостья.
Басмачи загоготали. Кто-то стрельнул в воздух.
Марина, Акча и Набат, думая, что басмачи застрелили Мерген-агу, выскочили из юрты. Марина – первой, в расшитом красном платье, с непокрытой головой.
– А она, русоволосая, и вправду красивая! – Эшши-хан нетерпеливо шлепал плетью по сапогам. – Пусть мои джигиты потешатся…
Бегматов встал и заплетающимся шагом направился в сторону Марины, но двое басмачей набросились на него, повалили на землю.
– Не дам. – Мерген-ага встал между Мариной и басмачами. – Опомнитесь! Лучше отрежьте мне бороду – нет для туркмена горше позора. Мало – голову снимите. Или вы не туркмены?!
– Ты нам зубы не заговаривай! И твою голову с козлиной бородой мы отрубим и без твоего согласия, – глаза Эшши-хана налились кровью. Свистнула плеть – на землю шлепнулась мохнатая папаха, свистнула второй раз – и на бритой голове старика появилась вмятина, на глазах она вздулась бледной полосой, засочившейся кровью.
– Лучше мою дочь возьмите! – крикнул в отчаянии Мерген-ага.
– А мы и не спросимся у тебя, борода! – Эшши-хан сидел на коне, подбоченясь…
Неожиданно послышался шакалий вой – басмаческий сигнал опасности. Бандиты разом кинулись к коням.
Вороной Эшши-хана кружился волчком. В его руках блеснул маузер. Откуда-то выскочил Аждар и с хриплым лаем бросился к коню, пытаясь вцепиться в ногу всадника. Конь испуганно метнулся в сторону. Эшши-хан выстрелил не целясь. На белой рубашке старика, у самого плеча, словно прожженная угольком, зачернела маленькая точка. Мерген-ага, не спуская глаз с удалявшегося басмаческого предводителя, медленно оседал.
– Я только ранен, – прошептал аксакал подбежавшим женщинам. – Бегматову помогите…
За ближним барханом завиднелись островерхие шлемы конников. Первым, с оголенной шашкой, птицей летел Ашир Таганов. За ним вслед на взмыленных конях несся эскадрон.
Приезд в Ашхабад Ивана Васильевича Касьянова, теперь курировавшего деятельность ГПУ республики по борьбе с басмачеством, совпал с возвращением сводного отряда из Каракумов. Близился бесславный конец политического бандитизма, в республике завершались последние приготовления по его окончательному разгрому.
И прибытие Касьянова в Туркмению было отнюдь не случайным. Еще в Москве Иван Васильевич живо интересовался действиями отряда «Свободные туркмены», знал о многих его операциях, проведенных под руководством Ашира Таганова. «Что ж, добрый человек и толковый чекист, видать, получился из Ашира», – не без гордости думал Касьянов о своем воспитаннике.
И когда Ивану Васильевичу сказали, что вечером в клубе состоится разбор проведенных отрядом операций, он пожелал принять участие в нем. Собрание решили провести для того, чтобы каждый участник критически проанализировал свое поведение в походе, как помогал товарищу, командованию, все ли сделал для того, чтобы отряд успешно справился с поставленными перед ним задачами.
А говорить и подумать было о чем…
В тот памятный день эскадрон Таганова спас Бегматова, Марину, раненых красноармейцев от верной гибели, предотвратил разграбление складов с боеприпасами и имуществом отряда, а главное – не отдал на поругание кочевой аул, который басмачи собирались обобрать и сжечь…
А ведь так могло случиться, если бы Игам Бегматов положился только на Стерлигова, который должен был вернуться с отрядом на четвертый день, а возвратился в урочище лишь через две недели.
– Почему же так произошло? – председательствующий собрания, председатель республиканского ГПУ Горбунов обратился к залу, где собрались все участники похода на Ярмамед. – Кто хочет взять слово?
Все выжидательно молчали. Касьянов, сидевший в президиуме, по соседству с председательствующим и Чары Назаровым, обвел глазами ряды и остановился на отрядном следопыте Шаммы Белете, ходившем в рейд вместе со Стерлиговым.
– Может, Шаммы-ага что скажет? – Касьянов улыбнулся глазами.
– Хочу, – Шаммы Белет поднялся с места, поправил на голове расшитую тюбетейку. – Душа горит.
– Вы проходите на трибуну, чтобы все вас видели.
– Я лучше отсюда, – смутился Шаммы Белет. – Пока до трибуны дойду, забуду, что надумал сказать… Те семеро джигитов, которых потерял наш отряд, сегодня могли бы быть с нами… Я говорил командиру и еще повторю. – Шаммы Белет осуждающе взглянул в сторону Стерлигова. – Он вел себя очень… непонятно. К советам не прислушивался, а сам действовал неправильно… Отряд напал на след сотни Эшши-хана. Полтора дня шли по следу. Потом банда разбилась на две группы. Я говорю командиру, что басмачи какую-то хитрость затеяли, а он мне: «Глупости мелешь, старик!» Но я ему точно сказал, в какой группе Эшши-хан, – там, где было семьдесят басмачей. Я след Эшши-хана знаю, у него походка отцовская, джунаидовская. Ходит, как будто землю придавить хочет, больше пятками вдавливается, а через три-четыре шага правым носком песок загребает. У каждого человека свой след. Ну вот, – Шаммы Белет снова стрельнул глазами в Стерлигова, тот заерзал на месте, – спрашиваю я командира: за какой группой пойдем? А он: «Будем преследовать малую группу!» Нам тоже следовало разделиться.… Зачем же упускать? Командир оборвал меня, дескать, ты – следопыт, занимайся своим делом, и объявил, что лучше сначала разгромить маленькую группу басмачей, а потом, мол, легче и с остальным справиться. Я все ж не утерпел и говорю – тогда уж лучше словить сначала Эшши-хана, иначе уйдет, ищи потом ветра в поле…
– Вы кое-что недоговариваете, товарищ Шаммы Белет! – Стерлигов, не утерпев, вскочил с места.
– Вы не перебивайте, – председательствующий поднял руку. – Мы дадим вам слово.
– Я все скажу, товарищ командир, – спокойно ответил Шаммы Белет. – Вот… Повстречался нам один чабан, прилизанный такой, руки холеные, как у нашего эскадронного писаря, глаза бегают, а нашему командиру пришелся по душе. Потому что говорил то, чего хотелось ему услышать. И этот самый… сказал, будто у той группы, которую мы преследуем, есть золото… Потому, мол, Эшши-хан разделил сотню, чтобы золото в руки красных не досталось. Не поверил я и командиру сказал о своих подозрениях: Эшши-хан не такой, умрет, а с золотом не расстанется… А командир и слушать меня не захотел. Почти до самого Куня-Ургенча дошли, а там басмачи рассыпались, как песок…