Страница 23 из 93
– Но кто из нас будет отвечать за разработку операции?
– Ответственным назначен Касьянов. – Чары Назаров прикусил нижнюю губу, он сдерживал улыбку. – Вы старше опытом. Тут ваше слово. Таганов хорошо знает людей, местные обычаи. Пережил горечь утраты Аманли Белета. Как говорится, за одного битого двух небитых дают.
Стерлигов обиженно поджал рот. Вскоре Таганов спросил коллегу:
– Может, обговорим задание? У меня кое-что есть…
– Что вы, батенька! Времени у меня не было.
Таганов недоуменно пожал плечами: после отъезда Назарова прошло почти два дня.
– Я, батенька мой, на пирах и балах не думаю о делах. – Стерлигов выразительно взглянул на Таганова: – Не подумайте плохого, ни на какой гулянке я не был. Есть у меня непреложное правило: кончилось рабочее время – прочь дела! Пусть хоть горит! – И тут же поправился: – Для пользы же дела… Стоит ли голову по вечерам ломать? Утро вечера-то мудренее…
Таганов вышел из кабинета, рабочий день близился к концу, и ему хотелось пройтись пешком, побыть наедине с собою. Он поймал себя на мысли, что думает о Стерлигове… Вспомнился Новокшонов… Но тот был враг. Обжегшись на молоке, надо ли дуть на воду? Касьянов, хорошо знавший Стерлигова, его родственников, рассказывал как-то о новом работнике.
Стерлигов родился и вырос в семье революционеров-народников. Отца его судили по делу знаменитого в России народовольца Германа Лопатина, приговорили к смертной казни, которая перед самым исполнением была заменена пожизненной каторгой. Глухие сибирские поселения, серые арестантские рубища, холодные казематы, мрачные бараки – вот что увидел в далеком детстве Вася Стерлигов.
И вдруг, как гром среди ясного неба, в колонне ссыльных, вернувшейся из тайги, стража недосчитала одного человека, – им оказался Родион Стерлигов. Об исчезнувшем говорили всякое: медведь задрал, в пропасть угодил, горная река поглотила… Местное жандармское начальство, чтобы не держать ответа перед дотошными чиновниками департамента политической полиции, отписало в столицу: «Утоп ссыльный».
Вскоре маленький Вася с матерью собрались в Петербург, домой, но семье «опасного преступника и смутьяна, взбунтовавшегося супротив самодержца всея Руси», в столице поселиться не позволили; пришлось ехать в Казань, где жили родители Родиона Стерлигова, люди богатые, торговавшие с местными башкирами и татарами, а через них поддерживавшие связь и с влиятельными крымскими ханами, купцами. Правда, дед Федосей, то есть Стерлигов-старший, не очень распространялся о своем «заблудшем сыне, ударившемся в революцию», но местное общество знало о том, осуждало Стерлиговых, хотя и втихомолку: богач умел затыкать рты.
Через год, когда юный Вася смирился с потерей отца, мать неожиданно стала собираться в дорогу, за границу.
И они поехали в Париж, где на вокзале их встретил… отец. Живой и невредимый, только чуть располневший, с усиками и бородкой, совсем не похожий на Родиона, месившего грязь по сибирским трактам.
Из Парижа они отправились в Константинополь, к голубым босфорским водам, где в живописной бухте раскинулся город.
Когда же в России в 1917 году свершилась революция, слетел двуглавый орел, вернуться на родину Родион все же не решился: в ушах у него по-прежнему стоял кандальный звон и чавкающие непролазной грязью таежные дороги, мерещились голубые мундиры жандармов… Но Василия он отпустил. И прежде чем тот собрался в путь, они о чем-то долго говорили, не день и не два…
О чем могли говорить перед дальней дорогой отец и сын?
…Таганов и Стерлигов жили в ведомственном доме, дверь в дверь, и окна их выходили в большой двор, засаженный акациями. Они в одно время выходили из дому и вместе шли на работу, случалось, что и возвращались вдвоем.
Ашир, шагая рядом со Стерлиговым, ловил себя на том, что его почему-то забавляла картинная внешность коллеги, его нарочитая горделивость, размеренная походка, манера разговаривать, не стирая с лица улыбки. Вообще чем-то он напоминал артиста, репетирующего новую роль.
Они шли подле друг друга, точнее, Стерлигов на полкорпуса впереди, высокий, лысоватый. Иногда он, как конь, вскидывал голову, оглядывая синь утреннего неба, изумрудную зелень ашхабадских улиц, и, казалось, каждой своей клеточкой осязал бодрящую свежесть ветерка и тепло первых солнечных лучей. С безмятежной улыбкой он входил в здание управления, открывал дверь кабинета, садился на свое рабочее место и, тяжко вздыхая, нехотя открывал ящик стола. В рабочее время, особенно после обеда, Стерлигов часто поглядывал на часы. Как только стрелки показывали конец трудового дня, торопливо собирал бумаги, опечатывал сейф и, не дожидаясь Таганова, уходил домой. Прежде чем выйти из кабинета, он придирчиво оглядывал себя. Внешне все безукоризненно: белоснежный подворотничок, глянцево выбрит, сапоги вычищены до блеска – глядись, как в зеркало.
Однажды, доставая из кармана завернутую в бумажку бархотку, Стерлигов спросил у Таганова: «Читали Чарлза Диккенса? Советую! Есть у него один герой, как я, умудренный жизнью… Он любил поучать своего юного друга, что блестящую карьеру можно сделать только с начищенными до блеска башмаками. Это так запало в мою память, что я надраиваю свою обувь с самой гимназической поры. Но, как видите, батенька, карьеры еще не сделал… В таком возрасте моя должность – это, как говорится, не Рио-де-Жанейро… Видать, не фортуна!» – И Стерлигов делано засмеялся, поджав большой рот. Он так делал каждый раз, когда злился.
Спустя дня два Таганов вновь завел разговор о задании начальника отдела, и Стерлигов с готовностью изложил план организации чекистского отряда «Свободные туркмены»…
Ашир, выслушав коллегу, не поскупился на похвалу, – действительно, замысел операции отличался простотой, оригинальностью решения. Стерлигов удовлетворенно заулыбался, хотя идея создания отряда принадлежала самому Чары Назарову. Но Стерлигов развил, дополнил ее деталями. Ашир уже было искренне пожалел, упрекая себя в несправедливости по отношению к своему товарищу, но обратил внимание, что в докладной, подготовленной Стерлиговым, где обстоятельно излагался порядок проведения операции, не называлась кандидатура командира отряда «Свободные туркмены».
– Думал я, батенька, и над этим. Есть на примете один человечище! Это он знает о вашей сестренке.
– Ему можно верить? – Ашир недоверчиво сузил глаза. – Кто такой?
– Да басмач басмачом, батенька! Но его можно… к ноготку. Будет прислуживать как миленький. Жить небось хочет…
– Откуда его родичи? Когда в басмачах ходил? Какой национальности?..
– О родичах, батенька, мне ничего не ведомо. Да и не любопытствовал я – ни к чему! Контрабандист. Его имя в миру басмаческом известно. При чем тут его национальность?! Перс он, мусульманин.
– Вам лучше его знать, Василий Родионович, но, думается мне, много мы с ним не наработаем. В таком серьезном деле нам нужен человек преданный, совестливый. Другое дело, если он осознал свою ошибку, сам пришел к мысли, что должен помочь советской власти… А не после того, как его прижмут к ноготку…
– Вы, батенька, красно глаголете. – Стерлигов заерзал на стуле, затем заходил по кабинету, не сводя глаз с Ашира; в его глазах мелькнула неприязнь. – Мы-то ведь одни, зачем разводить демаго… зачем краснобайствовать.
– Вот вы говорите, что предлагаете мусульманина, – Таганов пропустил мимо ушей реплику Стерлигова. – А ведь «наши» басмачи – сунниты, а «ваш» перс – наверняка шиит. Это, знаете, равносильно тому, что примирить ярого католика и ревностного православного, хотя они исповедуют одну религию – христианство. Басмачи не поверят шииту.
– Да вы никак пичкаете меня прописными истинами, – нетерпеливо перебил Стерлигов. – Я это давно усвоил.
– Согласен, – примирительно улыбнулся Таганов. – Но я не утверждаю категорически, что мои суждения идеальны… Феодалы, родовые вожди, страшившиеся единения народов, всегда пренебрежительно отзывались о других народах. Ненависть, неприязнь они прививали и к персам, давая им презрительные клички. Это подогревали и духовники. Так из века в век, из поколения в поколение… При формировании отряда с этим не считаться нельзя. Придется учесть и другое… Племенные и родовые отношения. У туркмен, как вы знаете, еще существуют племена, роды, даже колена. Так вот, если в отряде будет много иомудов, то придется во главе ставить представителя из племени иомудов. Над текинцами должен стоять «главарь» из племени теке. И здесь есть одна тонкость: текинцы бывают марыйские, ахальские, тедженские. Для нас, большевиков, это не имеет ровно никакого значения. А у басмачей родовые отношения на первом плане. Мы знаем – Джунаид-хан рубил головы людям только потому, что они родились текинцами, а не иомудами, как он. У него было в привычке оскорблять текинцев… Правда, в презрительных кличках текинцы тоже не оставались в долгу. Да и между самими текинцами тоже свара… Стоит послушать иного марыйского феодала, так он и ахальского текинца не считает за туркмена: дескать, истинные туркмены – это марыйские, ибо они «белая кость», «голубых кровей», и так далее, и тому подобное. Конечно, такая рознь была на руку феодалам, родовым вождям, которые страшились объединения туркменских племен, простых людей.