Страница 6 из 56
– Нечего смотреть назад! Кто оглянулся в бою – погиб. Хорошенько запомни это, сынок…
Нуры послушно отвернулся от зарева. Впереди черной стеной стояла ночь. Она прикрыла собой басмаческие отряды и всех, кто шел в их обозе.
А в ауле в это время красноармейцы помогали тушить пожар, разбирали догоравшие юрты, перевязывали раненых – военных, местных жителей, расставляли вокруг аула боевое охранение, засады.
Таган, с темным, опаленным лицом, в обгоревшем халате, нес на руках младшую дочурку – маленькую Бостан. Стоны умирающих, причитания над убитыми наводили неописуемую жуть. Казалось, аул и его оставшиеся в живых обитатели никогда не дождутся рассвета и земля не сумеет сбросить с себя это чувство тоскливо-беспокойного страха. В ушах Тагана стоял дикий визг юзбаша, безысходный крик бедняжки Джемал, забившейся в лапах басмача, когда тот подхватил ее на седло.
Рядом с Таганом шла жена, прикрывая опухшее от слез лицо платком, по другую сторону – Ашир с большим багровым синяком под глазом. Красноармейцы расступились перед ними.
Семейство подошло к освещенному факелами медпункту, где русский фельдшер с засученными по локти рукавами гимнастерки делал перевязки раненым и обожженным. Таган приблизился к нему, переступая через лежащих на земле. Фельдшер склонился над умирающим старейшиной рода Аннамуратом. Простреленная грудь старика тяжело вздымалась при каждом вздохе. Бритая голова была откинута, помутневшие глаза открыты. Он был еще в сознании. Увидев Тагана с девочкой на руках, он пытался что-то сказать, губы его задергались, он наконец зашептал:
– Таган, отомсти… Отомсти ему… за аул…
Изо рта показалась тоненькая струйка крови. Старик судорожно вздохнул и захрипел. Узкая грудь выгнулась последний раз и безжизненно опала. Фельдшер закрыл Аннамурату глаза и медленно встал.
Таган недвижно стоял с девочкой на руках. Он не сразу понял, что сказал ему фельдшер.
– Ну, ну, давайте вашу красавицу… Что с ней? Обожжена? Ранена? – Фельдшер обратился к туркменам красноармейцам, стоявшим рядом. – Скажите же ему кто-нибудь, чтобы отдал девочку. Нельзя терять времени…
До Тагана наконец дошел смысл слов, он бережно передал дочку на руки фельдшеру и тревожно смотрел, как тот уносил Бостан, приказывая на ходу:
– Теплой воды! Марли!
И только когда увидел, что следом за фельдшером бросилась плачущая Огульгерек, Таган повернулся и ушел.
Он шагал между догорающих костров, не разбирая дороги, низко опустив голову. Иногда задевал кого-то плечом, спотыкался о лежащие на земле предметы, но не произносил ни слова, не оборачивался. Ашир едва успевал за отцом. Так они подошли к толпе мужчин, слушавших двух красноармейцев. Молодого коренастого туркмена в высокой папахе с красной лентой наискосок звали Чары Назаров, а второго, в черном бушлате и бескозырке, русского матроса, – Иваном Касьяновым.
Таган огляделся вокруг: здесь снова собрались те, кто несколько часов назад слушал Джунаид-хана. Только их теперь было гораздо меньше. Говорил молодой коренастый туркмен с командирскими нашивками на рукаве:
– Что же будем делать, земляки? Похороним погибших, вернем из песков и гор отары, поставим новые юрты… А дальше? Станем ждать, когда вернется Джунаид и все повторится сначала?
Один из стариков возразил ему:
– Мы хотим только одного – чтобы нас не трогали. Мы сами уйдем в пески…
– Вы будете бродить по пескам, как обездоленные, и ваши дети умрут от голода, болезней и жажды! Как стаи шакалов, набросятся на вас мелкие банды басмачей!..
– Что же нам делать, если новая власть не может защитить от бандитов?
– Новая власть – вы сами: ты, я, вот он… Нам неоткуда ждать защиты. Ни от Аллаха, ни от человека. Мы должны защитить своих жен и сестер, стариков и детей, свою землю. Советская власть…
Таган, протиснувшийся в первый ряд, неожиданно перебил его:
– Ты кто такой?
– Я? – Чары Назаров немного растерялся. – Командир авангарда…
– Спрашиваю тебя, кто ты?
– Чары из Теджена. Это ты хотел знать?
– Кто твой отец?
Матрос, который все это время был занят своей трубкой – набивал ее табаком, наклонялся, чтобы взять уголек с пепелища, раскуривал, – теперь тревожно поглядывал то на Тагана, то на Назарова.
– Что он говорит? – спрашивал матрос.
Но Чары не отвечал ему: он был занят Таганом.
– Мой отец Назар, по прозвищу Нищий. Самый бедный человек в Теджене. Он убит в шестнадцатом году царскими карателями…
Таган тяжело смотрел на матроса.
– А теперь ты воюешь за русских? – спросил Таган и, сделав шаг вперед, все так же не сводил неприязненного взгляда с матроса.
Ашир тоже вынырнул из толпы, но держался позади отца.
Касьянов настойчиво дергал Чары за рукав:
– Объясни по-русски, о чем он говорит?
– Ты, Чары из Теджена, – презрительно продолжал Таган, – сын Назара Нищего, убитого русскими солдатами, ты теперь вместе с русскими убиваешь туркмен?
Матрос, нетерпеливо сверкая серыми, чуть навыкате глазами, тряс Чары:
– Что он тебе говорит, братишка? Что?!
– Это мое дело, – Назаров отстранил матроса и сделал шаг навстречу Тагану. – Почему ты не ушел с Джунаид-ханом? Там твое место! Ты рассуждаешь как басмач!..
– Я не басмач, но и не собака, которая ищет хозяина! Мы не пошли с Джунаид-ханом и не пойдем с русскими, мы свободные туркмены!..
Чары опустил голову. Его добродушное широкоскулое лицо густо залила краска, она даже выступила на загорелой крепкой шее. Избегая смотреть матросу в глаза, он сказал по-русски:
– Мне стыдно за них, братишка…
– Не объясняй! – оборвал его матрос. – Я усек, что он сказал… Тумкаю малость.
Матрос неожиданно снял с себя бушлат, бросил его на землю, следом туда же полетела тельняшка. Касьянов остался голый по пояс, будто собирался вызвать кого-то на борьбу.
Матрос подошел вплотную к туркменам, невольно залюбовавшимся его атлетическим сложением. На его мощной широкой спине отчетливо отпечатались багровые рубцы, оставленные шпицрутенами. Зубы матроса были плотно сжаты, на скулах играли желваки, взгляд исподлобья, прямой и жесткий…
Касьянов резко повернулся спиной к Тагану:
– Смотри, туркменец! Это сделали русские, наши, русские беляки.
Касьянов медленно, вразвалку, словно на палубе, покачиваемой штормом, шел вдоль первого ряда. Люди молча смотрели на его спину.
– Это сделали казаки русского генерала Деникина… Того самого, чьи живодеры здесь, на вашей земле, закапывали живьем и русского, и туркмена… Про Павла Полторацкого слышали? Его растерзали в Мерве… А про Павла Бесшапочного? Это мой земляк, воронежский мужик, такой же крестьянин, как вы. Его зарыли заживо под Красноводском… Кто? Русское офицерье, белогвардейские гады… А кто такой Овезберды Кулиев, знаете? Первый туркмен – командир красногвардейского отряда. Англичане увезли его в Индию… Белогвардейское офицерье не разбиралось, туркменец ты или русак, всю непокорную бедноту к стенке! А вот этими руками… – Касьянов повернулся лицом к толпе и протянул ладонями вверх тяжелые матросские руки. – Вот этими руками я задушил русского офицера, буржуйского сынка, сволочь… И пока есть в них сила, я буду бить буржуев, баев, какой бы масти они ни были, брюнеты или там блондины, потому что масть у этих гадов одна – буржуйская.
Касьянов проворно вскочил на остатки развалившегося тамдыра. В отблеске догорающего пожарища полуголая фигура матроса казалась огромной…
– Туркменцы! Братишки! – хрипло кричал матрос. – Пролетарии, все бедняки, все, кому нечего жрать и нечего надеть, должны собраться в один кулак и ударить этим кулаком по шее мировой буржуазии, чтобы от нее осталось мокрое место!
Он замолк, скорбно опустил голову, потому что в это время мимо толпы проносили на самодельных носилках тело убитого Аннамурата. Все молча провожали его взглядом. Смотрели и Таган, и маленький Ашир, и Касьянов, и Чары Назаров… Четверо вооруженных красноармейцев-туркмен держали на плечах носилки с убитым.