Страница 39 из 56
– Одно слово – и ты умрешь… Молчанием можешь сохранить себе жизнь. Иди за мной! – приказала тень, стоявшая позади.
Страх сковал ноги, отдался свербящей резью в животе – Нуры был ни жив ни мертв. Его грубо подтолкнули сзади; шагнув, он чуть не растянулся – колени одеревенели. Незваные визитеры подхватили его под руки, потащили, как чувал с золой. Вскоре Нуры зашагал сам и, опомнившись, стал озираться по сторонам. Властный голос предупредил его:
– Без глупостей! Крикнешь – ответа не услышишь, сразу шлепнем. Да ты не бойся, мы побеседуем и отпустим.
Шли долго. Наконец добрались до глубокой лощины, спускавшейся к реке. Рядом журчал Алтыяб, заглушавший своим говором людские голоса. Пристрелят как собаку, думал Нуры, и до самого утра никто не хватится. Разве только Айгуль? Куда она ночью кинется?
– Забыл о Джунаид-хане? О родном отце? – попытался шутить один из троих, ткнувший Нуры дулом револьвера. Он был коренастым, в тельпеке, надвинутом почти на самые глаза. Судя по властному тону, старший. – Думаешь, наступил час расплаты за трусость… Нет, ты будешь жить. Постарайся понять, что я тебе скажу… Мы родичи Таили Сердара. По закону кровной мести мы должны снять голову брату твоему Мовляму Байрамову. Его нет – ты в ответе… Так гласит закон чести предков! Не пугайся, с твоей головы и волоса не упадет. Нам нужна голова Мовляма. Рано или поздно мы ее добудем… Не мы сами, так наш повелитель Джунаид-хан, которого ты предал.
Коренастый попал в цель: при имени Джунаид-хана Нуры охватил озноб. Его ум, взбудораженный страхом, стал мыслить яснее, четче. В ту минуту он был готов на все, лишь бы остаться в живых.
– Мы пришли к тебе как друзья, – голос коренастого звучал строго и убедительно. – Мовлям – и твой враг. Да, не брат, а враг. Слушай… Как это ни больно, слушай… Айгуль блудит с Мовлямом. Да-да! А сводник их – Ашир, который сам за ней увивается. Чей у тебя родился сын? Едва прошло девять месяцев, и ты уже с наследником… Ха-ха-ха… Тебе нужны доказательства? Кто, кроме тебя, мужа, знает, что у твоей жены выше колена есть родинка? Мовлям хвастался своим друзьям: «Тело Айгуль белое-белое, как молоко, и источает запах душистого базилика. А пушочек на родинке мягонький-мягонький!» Это его слова…
Нуры застонал и бросился на коренастого, схватил его за грудки. Тот не сопротивлялся, не сдвинулись с места и его товарищи. Нуры обессиленно опустился на землю, долго молчал. Мысли об Айгуль, дикая ревность, опалившая все нутро, постепенно сменились беспокойством о себе: скорей бы уж отпустили… Неужели вот так по-доброму поговорят и уедут? А вдруг передумают…
– Сейчас ты уйдешь домой, – глухо произнес коренастый. Нуры тут же вскочил на ноги и в темноте, конечно, не видел, как тот презрительно улыбнулся. – Не вздумай устраивать жене сцену ревности. Ни сегодня, ни завтра… Дойдет это до Мовляма, и он договорится с Аширом, придумают что-нибудь, сделают так, что ты сгинешь с белого света. Сейчас все можно свалить на басмачей. Скоро Мовлям и Ашир приедут в Конгур… Вот тогда и поговори с женой, сведи ее с Мовлямом лицом к лицу – не отвертятся. Поступи так, как тебе подсказывает мужская гордость.
Нуры без приключений добрался домой. Бесшумно открыл дверь – Айгуль даже не пошевелилась, юркнул в постель и, благодаря Аллаха за милосердие, все-таки уснул.
Нуры терпеливо ждал Мовляма, ходил на работу сумрачный. По ночам не сразу засыпал, долго ворочаясь с боку на бок, вздыхая. Тревожно спала и Айгуль, казалось ей, что Нуры плакал, то ли во сне, то ли наяву. На расспросы жены отмалчивался, и, когда она особенно настаивала, Нуры прятал свое лицо на ее груди, до хруста косточек стискивал в своих объятиях ее тело и ласкал, страстно, горячо, как в медовый месяц, словно боялся, что ее отнимут, разлучат с нею навеки.
Два человека спорили в нем. Один говорил: «Айгуль чиста и непорочна, как стеклышко. Душа у нее светлая. Когда ей блудить-то?! Сам посуди: днем и ночью с тобой, с сыном, с матерью Мовляма. Айгуль предана тебе. Аллах ей судья…» Другой человек неотступно ходил за Нуры по пятам и твердил: «Если женщина захочет изменить мужу – ничто ее не сдержит. Даже смерть! Где твоя мужская честь? Ты туркмен… Тогда поменяй свою папаху на платок жены. Айгуль пусть щеголяет в твоем тельпеке, а тебя больше красит бабий платок. Ты, глупец, полагаешься на благоразумие и честность жены? Разве ты не замечал, как она переглядывалась с Аширом? Ты забыл, что она в день свадьбы шутила с Мовлямом? Забыл, как она ударила его сапогом? Давно известно, что женщина – это клубок всех страстей, клубок пороков и бед земных… Бойся ее!..»
На четвертый день, когда Айгуль собралась отвести малыша к матери Мовляма, Нуры пошел с нею вместе. Он с нескрываемой ненавистью смотрел на приветливо улыбающуюся старуху: старая сводница! Еще и улыбается… Наверное, насмехается. В день пять раз правоверной мусульманкой молится, а сын, наведываясь сюда, на глазах прелюбодействует с чужой женой. Видно, в молодости сама была не лучше… Недаром муж у нее умер, Аллах наказал.
Мовлям еще не приезжал. Старуха, судя по всему, о предстоящем приезде сына и не подозревала. Айгуль и Нуры, оставив сына, ушли в поле.
В полдень, когда супруги возвращались домой, соседка, возившаяся у тамдыра, крикнула им издали:
– Мовлям к вам заходил… Сказал, что хочет тебя видеть.
Нуры подозрительно взглянул на Айгуль. Ему показалось, что она покраснела и, чтобы не выдавать своего волнения, отвернулась.
– Дождалась-таки своего… любовника! – зло бросил Нуры, пропуская жену вперед, в мазанку.
– Что ты сказал?! – переспросила Айгуль, думая, что ослышалась.
– Любовника, говорю, дождалась! – злорадно повторил Нуры.
– Ты в своем уме?! – Айгуль вся вспыхнула от гнева и обиды. – Ты…
– Думала, я не узнаю? Давно замечал… Ты продажная тварь! Сука! Переглядывалась с Аширом…
– Как у тебя язык поворачивается! – У Айгуль на глазах навернулись слезы. – Только вчера ты ласкал меня… Как ты мог, если знал, что я… Что твоя жена… – Она не договорила страшных слов, проглотила слезы, горечь обиды и, огромным усилием воли взяв себя в руки, гневно бросила мужу: – Ты сам продажный… Трус! И я докажу, что ты трус.
Слова Айгуль хлестали его! Было почему-то обидно, но не больно. Нуры больше всего в своей жизпи страшился боли. Сызмальства, еще тогда, когда дрался мальчишкой.
– Ты знаешь, наш покойный старейшина рода Аннамурат-ага, да будет ему земля пухом, в молодости был аламаном, – возбужденно продолжала Айгуль. – Не ради наживы, а чтобы аул прокормить. Все его звали сердаром – вождем… Однажды со своими джигитами возвращался он из набега и решил заночевать неподалеку от родного аула. До аула рукой было подать, но вождю так захотелось испытать джигитов. Воля вождя закон. Укладываясь спать, он сочувственно, а может быть, полушутливо сказал своим товарищам: «Всем вам домой хочется, знаю!.. Ребята вы молодые. Давненько дома не были, у многих жены. Соскучились, поди… И все же переночуем здесь, в степи, а утречком двинемся в аул». И лег спать. Как ни был строг приказ, трое джигитов все-таки ослушались, в полночь тайком подались в аул, побывали у своих жен и спозаранку вернулись. Их отсутствие заметили, но никто их не выдал. Утром Аннамурат-ага выстроил воинов и стал спрашивать: «Сознайтесь честно, кто уходил ночью…» Из строя вышел один, за ним второй и, чуть помедлив, третий. «Ну и как, домой сходили?» «Пришел я домой, – начал первый джигит, – застал жену с любовником. Убил обоих и вернулся». «Я тоже застал жену на месте преступления, – горестно признался второй джигит. – Хотел убить обоих, да сбежали они, не поймал». «У моей жены тоже любовник ночевал, – рассмеялся третий. – Я выгнал его, побранился с женой да и забрался к ней под одеяло… А что?»
Айгуль помолчала, словно раздумывая, досказать ли быль? Она понимала, что концовка рассказа больно ранит Нуры. Да он уже незаслуженно оскорбил ее. Айгуль продолжала:
– Аннамурат-ага гневно посмотрел на третьего джигита: «Ты спал с женщиной, предавшей тебя… В тебе нет ни совести, ни чести! Такие люди обычно становятся предателями». И он приказал расстрелять малодушного человека за то, что тот ласкал жену, которая еще хранила тепло чужого тела, за то, что в нем не хватило мужества отвергнуть изменницу… Животная страсть в нем оказалась сильнее разума. Аламаны выполнили приказ вождя – расстреляли того, третьего…