Шутки в сторону

Благо бы охраняли тайну следствия или боялись посеять панику среди населения, какое там! Просто предпочитали прятаться за оградой секретности, дабы не выносить сор из казенной избы. Но всегда находится тот самый мальчик, который произносит: «А король-то голый!» И тогда начинается такой кавардак! Словно сопливый пацан не просто констатировал то, что видели все, а сделал настоящее открытие. Именно так и произошло с той статьей в «Курьере», в которой молодая журналистка назвала вещи своими именами, чем вызвала жуткий переполох в сплоченных рядах стражей порядка. По прокуратуре даже разнесся негласный приказ: С. Коноплеву и на порог, что называется, не пущать.

Огородников аккуратно сложил в пока еще тощий скоросшиватель немногочисленные бумаги по делу Михаила Васнецова и, откинувшись на спинку стула, рассеянно уставился на свои худые долговязые нога, облаченные в мятые серые брюки, на старые коричневые ботинки с выступившими на потрескавшейся коже солевыми разводами. Но это бы еще ничего, хуже, что в подошвах ботинок образовались дыры, а значит, неизбежна совершенно непредвиденная трата. «Хоть бы морозы подольше подержались, — с тоской подумал Огородников, — тогда бы, может, еще доходил в них до марта».

Деньги в его большом семействе не задерживались, улетучивались буквально на глазах. Его зарплата оказывалась полностью распределенной задолго до ее получения. У мальчишек — а их у него было трое, включая двух сыновей жены от первого брака, — одежда и обувь буквально горели, на аппетит они тоже не жаловались, а жаловались исключительно на то, что не могли себе позволить джинсы «Келвин Кляйн». Впрочем, не так уж они и роптали, в отличие от жены, которая уже через неделю после получки то там, то здесь перехватывала в долг.

— Ну почему другие живут, а мы прозябаем? — выговаривала она ему, когда Огородников попадался ей под горячую руку. — Я тоже хочу ходить в натуральной шубе, ну чем я хуже других?

Что на это мог ответить Огородников? Действительно, его Лидия была ничем не хуже других. И он ее по-своему любил и жалел. Для него не было секретом, что сослуживцы считали его полным неудачником, потому что, по их мнению, только полный неудачник и слепец мог жениться на некрасивой и немолодой женщине с двумя детьми. Его мать тогда пришла в ужас: «Шура, одумайся, что та в ней нашел?» Вопрос был поставлен некорректно, потому что Огородников ничего и не искал, поскольку поиск подразумевает хоть какой-то, но выбор. А у Огородникова случилось так: зашел в гастроном и, расплачиваясь за покупку, заметил, какие грустные глаза у кассирши. А что он еще мог разглядеть в стеклянной клетке, где она сидела, к тому же наполовину скрытая огромным кассовым аппаратом? Только глаза и кружевную наколку в волосах.

У нее тоже не было выбора (у разведенной-то и с двумя пацанами!). Впереди ей светила перспектива состариться в своей коммуналке без всякой надежды на мужское внимание. А потому она пропустила мимо ушей ехидные замечания продавщиц из гастронома насчет невзрачности и неразговорчивости неожиданного поклонника. Поначалу она была даже счастлива, потому что тогда, на самом закате развитого социализма, Огородников, в одночасье ставший главой солидной семьи, получил трехкомнатную квартиру, и ехидные товарки ей позавидовали. Еще бы, ее социальный статус резко менялся к лучшему! Но прошли годы, и одного статуса оказалось мало, а что еще мог ей предложить честный трудяга и идеалист Огородников, который не брал взяток и отказывался от выгодных предложений?

Кстати, о предложениях. Хорошо, что жена о них не знала, иначе то призрачное равновесие, что еще сохранялось в их отношениях, было бы утрачено навсегда. Согласись он на одно из них, у Лидии уже была бы натуральная шуба, а у сыновей вожделенные джинсы. Между прочим, последнее предложение поступило всего неделю назад: Огородникова звали юрисконсультом в частную фирму, причем с таким головокружительным окладом и заманчивыми премиальными, отказаться от которых мог только такой идиот, как он. Он сказал свое решительное «нет», а фирмачи улыбнулись и предложили:

— Подумайте еще, мы вас не торопим.

Значит, высоко оценивали, несмотря на заношенное пальто и дырявые ботинки, оценивали как профессионала, знали, что с ним не пропадут, ибо следователь Огородников за двадцать лет работы собаку съел на юридических тонкостях. Стольких преступников и ловчил вывел на чистую воду, столько узелков распутал, что при желании сам без труда обойдет любой закон и сделает это так, что комар носа не подточит.

Огородников догадывался, какого рода услуг ждали от него потенциальные работодатели за свои кровные, а потому отказывался с брезгливостью и отвращением. В последний раз он даже не удержался от комментария:

— Боитесь, что однажды я до вас доберусь, потому хотите заблаговременно перекупить?

С явившегося к нему хорошо «прикинутого» хлыща мгновенно слетела спесь, а от хороших манер остались лишь ностальгические воспоминания.

— Слушай ты, легавый, — прошипел он, — зря ты хорохоришься. На твоем месте я бы соглашался, пока приглашают, а то ведь мы можем и по-другому договориться…

Естественно, Огородников достаточно разъяснил наглецу собственное понимание того, где чье место, и вытолкал его в шею.

Вытолкать-то вытолкал, да только что он мог один? Когда и в милиции, и в прокуратуре в основном работали случайные люди, а профессионалы ушли либо в юрисконсульты, либо в охранники. Хуже того, Огородников имел серьезные основания думать, что в органах давно образовалась «пятая колонна», почти в открытую обслуживающая интересы тех, в чьих руках счастливо сосредоточились капиталы, а следовательно, и власть. Потому они как бы все вместе играли по одним нотам, даже он, непримиримый и несговорчивый Огородников, тоже волей-неволей выводил свою мелодию в унисон общей. Не потому, что этого хотел, а потому, что весь оркестр играл под фонограмму…

Дверь кабинета распахнулась. Огородников невольно поморщился и спрятал свои заскорузлые ботинки под стол. Пришел его молодой помощник Сергей Булавинцев. Помощники у Огородникова менялись едва ли не ежесезонно: во-первых, никто особо не задерживался на такой собачьей работе, а во-вторых, если переходить на персоналии, кто же долго сработается с таким занудой шефом.

Было заметно, что Булавинцев основательно продрог, что, впрочем, немудрено, если провести целый день на морозе. Серега сегодня хоронил Кота, а точнее, вел наружное наблюдение на кладбище. Вместо того чтобы докладывать, первым делом ринулся включать электрический чайник. Пребывающий в некоторой меланхолии Огородников не стал его торопить.

Наконец Булавинцев принялся рассказывать.

— Ну, Александр Васильевич, как вы сами понимаете, мероприятие прошло по высшему разряду: гроб из красного дерева, безутешная вдова, убитые горем родственники, весь высший свет в глубоком трауре, отпевание в церкви, — Серега частил, как пономарь. — Да, кстати. Кот и после своей безвременной кончины заготовил сюрприз. Усопшего со всеми почестями похоронили, в церковной ограде как добропорядочного прихожанина, регулярно жертвовавшего церкви из своих «честных» доходов. Неплохо, да? Нас-то с вами небось похоронят где-нибудь на болотце или спалят в крематории.

Булавинцев отклонялся от темы, но Огородников его не прерывал. У Серега, на его взгляд, еще имелся шанс выбиться «в люди», в то время как ему рассчитывать на нечто большее, нежели урна в колумбарии не приходилось. Ну и плевать, каждому свое.

— Присутствовал весь бомонд, — продолжал свой отчет Булавинцев, — иномарок нагнали столько, что ногу поставить было некуда. Ну а вообще мероприятие прошло на высшем уровне, жаль, на банкет не позвали. — Он посмотрел на часы: — Между прочим, поминки проходят в эти минуты в ресторане «Русский дворик».

— Братва была?

— Само собой, куча кожаных мальчиков. Но вели себя чинно и степенно, не придерешься, прямо как на дипломатическом приеме.

— А от властей кто присутствовал?

— Ну, мэра, конечно, не было, зато все его замы. Кстати, и все претенденты на высокую должность, ну, в смысле, кандидаты…