Испытание

— Не вы ли говорили, что главный, агроном шепелявит? Просили заменить, — возразил мужчина. И Майрам узнал его — это был председатель колхоза Казбек Дрисович Датаев. — Вот вам с хорошей дикцией.

— Но он же фантазер! — взревел режиссер и застонал: — Почему никто не утихомирит его?!

— …Только сегодня празднуете успех, а могли десятки лет назад! — взвился в небо голос Сослана.

— Но мы-то при чем? — шагнул было к нему бригадир. — У нас же успех…

— Пусть говорит, — хмуро посмотрел на бригадира пожилой полевод с густыми насупленными бровями, и Майрам с удивлением увидел, что слова Сослана заставили задуматься колхозников. И не только их. Дзамболат, вначале с усмешкой поглядывавший на Сослана, теперь подался вперед, чтоб лучше его слышать.

— Да разве я только вас обвиняю? — сказал Сослан, обращаясь к колхозникам. — Я и главного агронома обвиняю, и председателя колхоза, и себя! Все мы виноваты. Виноваты все, кто хвалил, когда надо было бить!..

Страшно знакомым, недавно пережитым повеяло на Майрама от Сослана. Разгорячившийся, непримиримый, настырный, он ему напоминал кого-то очень знакомого. Но кого? И вдруг до Майрама дошло, и он ахнул… Где ты, Савелий Сергеевич, мой дорогой режиссер? Тебя бы сейчас сюда! Я нашел тебе того, кого ты искал во мне. Вот он, кто сумеет сыграть Мурата! Как похож Сослан на героя твоего будущего фильма! В нем и праведный гнев Мурата, и его обостренное чувство справедливости, и азарт, И готовность первым ринуться в атаку, и отчаянная решимость выступить против любого, кто не видит истины…

— Вы просто выполняли все предписания агронома и получили высокий урожай, — продолжал Сослан. — А другие бригады работали по старинке — вот у них и пшик…

— Все! Дальше некуда! — прошептал упавшим голосом режиссер и заявил: — Я принимаю решение прекратить передачу. Да, я прекращаю ее! — и гневно закричал: — Ассистент, вырубай эфир! Вырубай!

Утопая огромными сапогами в рыхлой почве, оставляя глубокие следы-впадины, Датаев устремился к Сослану; тот, окруженный сердито кричащими, упрекавшими его телевизионщиками, молча направлялся к дороге, Казбека Дрисовича возмущало, что этот птенчик, не ставший еще специалистом, бросил вызов ему, знатному председателю колхоза, замахнулся на его престиж, вместо того, чтобы присмотреться и перенять опыт, накопленный им за многие годы работы. Но что этому молокососу награды и восторженные отзывы, которыми щедро осыпан Казбек Дрисович? Он гнет свою линию, хочет подчинить воле колхозника все: и погоду, и сорняк, и влажность, и сами семена… Нетерпеливый, Сослан желает уже сегодня изменить и отношение к земле и делу всех, чтобы каждый стал и мыслить, и действовать, иначе. Что ему привычка, веками укоренившаяся в крестьянском взгляде на свой труд? Он и слышать ничего не хочет о стечении обстоятельств, связанных с не вовремя шедшими дождями, с ветерком, обрушившимся на молодые побеги, с засушливой неделей, с почвой, которой не хватает удобрений, — да мало ли что еще влияет на рост растений, на своевременное созревание зерна?! Зелен еще Сослан, зелен. Не понимает, как сложен труд полевода… Датаев, встав у него на пути, жестко спросил:

— Доволен? Я знал, что рано или поздно, но ты раскроешь свою душу, но чтоб та-ак… Ты уверяешь, что каждая бригада может добиться подобного урожая?

— Может, — подтвердил Сослан.

— А ты спроси у них, — обвел рукой окруживших их полеводов Датаев. — Они тебе скажут, сколько потов сошло с них, пока они вырастили этот чудо-урожай.

— Много пота пролили, — вздохнул бригадир.

— Слышал? А ты их охаиваешь, — грозно обвинил Сослана Казбек. — В чем они виноваты? В том, что вкалывали с утра до ночи? Эх, ты… Кто тебя тянул за язык? Тебе чего не хватает? Другой воспользовался бы тем, что дали ему возможность слово сказать по телевидению, умные мысли извлек бы из своей головы, внимание начальства привлек бы к себе… А ты? Опозорил и себя, и всех нас, и колхоз!..

По тому, как резко повернулся к нему Сослан, как сузились у него глаза, Майрам понял, что он еще не высказался, не поделился с ним до конца тем, что у него давно в душе накопилось.

— Опозорил?! Я опозорил вас? Да как можно опозорить правдой?! — срывающимся голосом закричал Сослан. — Значит, мне восхищаться цифрами, одаривать улыбками героев дня, весь подвиг которых в том, что они послушны науке? Не стану! Потому что я знаю: цифры сами по себе ни о чем не говорят, пока их не сравнишь с истинными возможностями, заложенными в земле, технике, науке, людях…

Датаев оторопел от гневного потока слов. Как смеет практикант так разговаривать с ним, видным председателем колхоза?.. Но почему вместе с негодованием, которое вызвало поведение Сослана, в груди Казбека возникло и другое чувство? Почему вдруг перед ним возникли те, ставшие уже далекими дни, когда Казбек впервые появился в колхозе в роли агронома? Не потому ли, что и ему тогда хотелось поскорее использовать все знания, накопленные за годы учебы, и добиться сразу, чтоб урожай стал выше? И он был тогда полон замыслов. И ему казалось, что теперь, когда он знает, что, когда и как надо делать — обрабатывать поле, готовить семена, вносить удобрения — и при этом все делать только в лучшие сроки, проверенные наукой! — непременно произойдет настоящая революция в колхозе, и он станет передовым не только в районе, но и во всей республике… Но дни складывались в месяцы, в годы, и с ними к Казбеку приходили опыт и — увы! — спокойствие… Рос его стаж работы — повышалась и его должность. И вот ныне он вынужден признаться себе, что пришло не только успокоение в душу, но и вкралось чувство какого-то безразличия, когда человек твердит себе: надо быть терпеливым и ждать — земля и природа сделают свое дело, и урожай будет таким, насколько они расщедрятся. Нет, он не говорил об этом вслух, напротив, разгильдяям и прогульщикам доставалось от него сильно. Но в душе затаилось подленькое чувство, что все в поле происходит так, как ему предназначено, конечно, не судьбой, а стечением обстоятельств, которые зачастую не зависят от тебя лично…

— Нет, не стану я так жить, — тряхнул головой Сослан. — Не хочу спокойствия и разумного поведения, когда вижу, что не так надо. — Сослан не на шутку разошелся. Он свирепо бросал обвинения не только председателю колхоза, но и режиссеру передачи, репортеру и даже… человечеству. — Разве леность мысли и духа, умиление цифрами и пустыми фразами — не настоящая беда? Люди дружно восхваляют свои дела, не замечая, что земля и природа дают лишь сотую долю своих щедрот. В партийных документах ясно заявлено: нам надо учиться получать от земли и машин все. И человек обязан отдавать все свои силы и знания…

В его сверкающих глазах, резких порывистых движениях Майрам вдруг увидел одержимость и увлеченность Мурата, те черты, которые так искал в Майраме Савелий Сергеевич. Майрам во все глаза смотрел на брата, а видел Мурата, жестоко побитого жизнью за рыцарство, за приверженность к справедливости, но не потерявшего веру в правду, в ее конечную победу… Где же ты, где, Савелий Сергеевич?!

— Не глуши криком — я тоже могу, — прервал его Датаев и обратился к старцу, приблизившемуся к ним. — Не повезло тебе, уважаемый Дзамболат, с правнуками. Один походил в актерах, теперь второй красуется на людях, — и обрушился на Сослана: — Помню, ты и в детстве таким же был: глаз не сводил с вершин гор, а что под ногами, — не замечал. Пора тебе за ум браться. Я помогу! Набирай себе кого хочешь в бригаду. Бери любой участок земли. Сей, удобряй, семена подбирай… Делай, что вздумаешь и когда захочешь… Но чтоб получил такой же урожай, как они, — показал он на полеводов. — Вот и проверим, каждый ли может добиться рекорда! — он смахнул с головы шляпу, аккуратно побритый череп его засверкал под лучами солнца. — Добьешься, я без шапки ходить буду! И летом, и зимой! Но если не дотянешься до их результата, ты через год вот здесь же все свои дрянные слова возьмешь назад. Ясно?

И тут шагнул вперед пожилой полевод, отвел руку председателя колхоза в сторону, насупив свои пышные брови, укоризненно сказал: