Испытание

— Здравствуйте, мистер Тонрад! Здравствуйте, миссис! Входите. Багаж внесут. Через десять минут номера ваши будут приготовлены. — Усадив их в холле, она поспешила заверить Заре му: — Хотя наш отель и не указан в справочнике, он не уступит первоклассным. У нас воздух лесной. У нас…

— Стоп, Мэри! — прервал ее Тонрад и, блеснув глазом на Дзугову, спросил: — Чего вам не хватает для счастья?

— Увы, многого… Например, машины такой, как у вас, — серьезно ответила она.

— Все! Больше ни слова не произносите, Мэри, — усмехнулся Тонрад и обернулся к Дзуговой: — Я первый раз прибыл сюда на этой машине. И Мэри уже нужна такая же. Вот что зависть делает.

— Не осуждайте меня, мистер Тонрад. Я и так вас боюсь.

— Говорящего правду всегда боятся, — парировал Тонрад. Поблизости раздался выстрел.

— Это муж, — многозначительно пояснила Мэри. — Охота — его хобби.

— Как-то он и меня приглашал поохотиться, — вспомнил Тонрад и опять обратился к Дзуговой: — Для существования человека, для продления его жизни не так уж и много требуется. Все мы строим свой дом счастья — и каждый по-своему. Мэри, расскажите, как вы строили свой. Это поучительно…

— Расскажу, — согласилась Мэри. — У нас редко бывают люди, с кем можно отвести душу… Мы поженились, когда мужу было сорок, а мне восемнадцать. Жадный до жизни, он и меня покорил этим. На третий день знакомства сказал: «Я женюсь на вас, Мэри». Он хотел иметь сына, но мы не сразу смогли себе это позволить. К счастью, мистер Тонрад но доброте своей помог нам уплатить взнос за этот участок земли. У нас денег не было — свой труд вкладывали. Все стены возведены нами: я подавала кирпич, а муж клал стены. Он у меня и каменщик, и столяр, и маляр… Я даже не знаю, чего он не умеет. Самолеты не водит, и то потому, что не пробовал, — горько пошутила она.

— Ну, теперь уже все невзгоды позади, — окинула взглядом отель Дзугова.

— Нет, — огорченно поджала губы Мэри; — Бог к нам повернулся спиной. В Корионе нашли минеральную воду. Это в сорока километрах отсюда. Кто же станет останавливаться у нас, если можно возле источника? Не перенесешь же отель! Мужу уже за пятьдесят, но он еще крепкий. Нанялся на конеферму. Тем и живем, — и без паузы деловито спросила: — Не желаете принять ванну? Я включу газ…

— Видите как? — произнес Тонрад. — Всю жизнь корпеть, а что приобрести? Ничего! Не лучше было жить тихо, без суеты?

— Хотелось как лучше, — смиренно призналась Мэри.

— Мама! Мама! — послышался веселый голосок. По лестнице спускался, бренча на гитаре, девятилетний мальчуган в ослепительно белом костюме, с галстуком-бабочкой на шее, задорно спросил: — У нас гости? Добрый день!

— Это и есть Пит, — сказала Мэри, обращаясь к Зареме.

— Я погляжу, как идет охота, — сказал Тонрад. — Вы, Мэри, позаботьтесь о номерах. А ты, Пит, тем временем спой гостье.

Когда Тонрад и Мэри ушли, Пит дружески спросил у Заремы:

— Вы любите песни под гитару?

— Больше под гармонь.

— Не знаю — не слышал, — Пит стал настраивать гитару.

— Чернобровый ты, — усмехнулась Зарема. — А мать яркая блондинка.

— Во мне много примесей, — легко и охотно заговорил Пит: — Со стороны матери настоящий коктейль: один дед — белый швед, второй — рыжий немец, одна бабка — светлая ирландка, вторая — скуластая эстонка. А со стороны отца — одна кровь. И она победила! — засмеялся он. — Вот я и чернявый. Меня здесь кое-кто итальяшкой дразнит. Но я им не даю спуску. В жизни нельзя прощать обид — женщиной станешь.

— Кем мечтаешь быть?

— У отца спросите. Он решает. — Пит как заправский гита рист поставил ногу на кресло, чтоб колено служило упором для гитары. — Сыграть вам?

Он в нетерпении провел медиатором по струнам, те ахнули, звуки взметнулись к потолку, ударили в стекла окон, ища выход на простор…

Но что это? Почему мелодия затрепетала сладкой болью в груди Заремы? Отчего душа ее стоном отозвалась на плач гитары? Почему вдруг перед ее глазами всплыли горы, аул, узкое дно реки? Почему зримо возникли валун, нависший над бурным потоком, близкое кавказское небо, тонкая девичья фигурка, мелькавшая на самом гребне горы? Пит выводил мелодию, а из тридцатипятилетней туманной дали легко выплывали полузабытые слова песни… Ее, Зареминой, песни… Родившейся в ее груди, вырвавшейся наружу много лет назад…

…Звуки гитары заполонили холл отеля, били в стекла окон… Пит упоенно играл… Что за сила в этой гитаре, если она вдруг сумела так разворошить далекое прошлое? Зарема оторвалась от грез, прислушалась и поразилась: да, да, ей не показалось, Пит действительно выводил мелодию ЕЕ песни, той, что много лет назад родилась в ее груди и вырвалась наружу, огласив звонким девичьим голоском ущелье. Но откуда он ее знает, эту песню? Зарема ухватила за руку Пита:

— Что это ты играешь?

— Отец научил, — ответил мальчуган. — Когда ему грустно, — просит меня сыграть эту мелодию. У нее есть и слова. Хотел я на английский перевести, да отец не разрешил: говорит, что эта последнее, что у него осталось от родины, — и не надо ее американизировать. Я знаю слова, но вы не поймете…

— Спой, — глядя на Пита во все глаза, тихо попросила она, и недоброе предчувствие охватило ее. — Пит, спой!

Он еще не произнес ни одного слова, но она уже знала, она уже была убеждена, что сейчас зазвучат знакомые слова той самой песни, что исполняла ТОЛЬКО она и ТОЛЬКО в своем Хохкау. И слышал эту песню ТОЛЬКО один человек, ее Таймураз. Она помнила, как пела ему и как эхо возвращало ей слова…

Пит запел. Это была она, ЕЕ песня!..

Но как она могла оказаться здесь, в стране, что расположена за много тысяч километров от ее Осетии?! Зарема лихорадочно думала. Ей хотелось прервать Пита, расспросить, но она боялась, что видение исчезнет…

Хлопнула дверь, и Пит опустил гитару. В холле показался крепкий чернобровый мужчина. И опять Заремой овладело такое ощущение, будто она в Осетии. И мужчина показался ей знакомым!

— Гостье надо отдыхать, а ты со своей гитарой, — сердито выговорил он Питу; он произносил английские слова с сильным осетинским акцентом… Или это наваждение?..

— Вам нравится, не правда ли, миссис? — спросил Пит. — Я по лицу вижу.

— Очень знакомая песня, — не спуская глаз с мужчины, произнесла Зарема.

— Ошибаетесь, — обрезал он. — Эту песню вы не могли слышать. На, сын, — протянул он мальчику застреленного зайца.

— Ого! С одного выстрела, отец? — нарочито громко восхитился Пит.

Зарема невольно посмотрела на зайца.

— Полчаса побродил — и вот, — произнес хозяин. — При желании славно можно поохотиться, — вымолвил он и обратился к ней: — Это вы прибыли с мистером Тонрадом? — он был явно разочарован тем, что ученый оказался женщиной и заяц не вызвал у нее того интереса, на который он рассчитывал, но все-таки добавил: — И рыбу у нас половить можно. И в крикет поиграть. В этом отеле учтут все ваши привычки, — эти фразы он произнес весьма правильно и даже без акцента, он их явно тщательно прорепетировал. — И сад имеется, — хозяин кивнул на сына. — Пит о нем заботится.

— У меня немало забот, — заявил Пит и рассудительно добавил: — Жаловаться грешно — все это станет моим. Рано или поздно. Отец, я понес трофей на кухню.

— А потом отведи гостью в ее номер, — приказал отец и обратился к Зареме: — Надеюсь, вам здесь понравится и вы бу дете рекомендовать наш отель своим знакомым…

Тревожное чувство не покинуло Зарему и в номере. Усидеть в нем ей было не под силу. Ее тянуло в холл, ей необходимо было еще раз взглянуть на хозяина. Она была убеждена, что встречалась с ним, что слышала этот голос. Но где? Когда? Из холла донесся глухой телефонный звонок. Зарема торопливо открыла дверь номера.

— Мэри! Мэри! — кричал со двора хозяин отеля; он приближался со стороны гаража, на ходу вытирая руку о комбинезон, чтоб не запачкать телефонную трубку; — Куда все запропастились?.. Алло!.. Отель… Охотно… Встретим. Окэй! — положив трубку, он энергично закричал: — Эй, Мэри! Пит! Где вы, черт побери?!