Испытание

Глава пятая

Днем Майрам зашел проведать Бабека Заурбековича. Илья был в это время на работе. Ветеран сидел у телевизора — шла передача «В мире животных». Но вот замелькали титры, а затем показалась диктор и одарила телезрителей улыбкой… Бабек Заурбекович повернулся всем телом к Майраму, который пристроился сзади на диване.

— О чем задумался, джигит?

Майрам нагнулся к нему, притронулся ладонью к его плечу.

— Почему так? Все есть у меня! Деньги — есть! Здоровье — есть! Дома — мать, сестра, брат. Любят меня — я их люблю. Работа? Тоже хорошая! Вокруг все хорошо! А вот в душе нехорошо! Не так все! Почему, а? — он посмотрел ему в глаза, стараясь выяснить, понял ли он.

Бабек Заурбекович изучающе поглядел на Майрам а, будто впервые увидел его лицо. Майрам открывался ему с неожиданной стороны.

— Скажите, почему так? — настаивал Майрам.

— Все есть, а нехорошо? — Бабек Заурбекович задумался. — Так бывает, когда человек… Как бы это сказать?.. Когда человек недоволен собой. Собой! Понимаешь?

— Собой я доволен, — возразил Майрам, в самом деле убежденный, что он ничего, и показал на себя: — Видите, какой я?

Вид его, конечно же, производил впечатление.

— Ты о моторе как судишь? — спросил Бабек Заурбекович. — По краске?

— Нет, — ответил Майрам.

— Во! Не по краске, а по тому, как внутри сердечко бьется, да?

— Да, — как Майраму было не согласиться с ним?

— И человек также! — убежденно заявил Бабек Заурбекович. — Ты можешь быть страшнее черта, а в душе — золото! Копить надо, чтоб душа светилась! Кто деньги копит, а кто — это! Иной и того не имеет, что ты имеешь, а счастлив…

— Но почему я такой? — искренне вопросил Майрам.

— Раз недоволен жизнью, на себя посмотреть должен. В других искать причину недовольства станет только слабый человек. А ты не из слабеньких… Копи! Копи — тебе говорю!.. Не деньги, а то, что делает людей волевыми…

— Что копить? — тоскливо переспросил Майрам. — Где взять это, чтоб душа светилась?

— У всех бери. У меня бери! У матери бери! У сестренки бери! У брата! Хорошие люди — не жадные, все отдадут. А ты бери! Не скромничай! Не теряйся… И еще знаешь, у кого бери? У Заремы! Да, да, у той, кого считают несчастной… — и он закричал: — Петя! Отдай Майраму продолжение повести…

«Форд», поблескивая на солнце никелированными крыльями, стремительно уносился к горизонту. Колеса его едва касались бетонного покрытия автострады. В салоне скорость не чувствовалась. Автомобиль лишь плавно покачивался, легко разбивая упругую стену воздуха. Ощущение полета усиливалось оттого, что дорога неправдоподобно прямой стрелой, выпущенной гигантской тетивой, мчалась вдаль, сливаясь со звенящей голубизной неба, а вместе с ней несся, точно оперение этой стрелы, белый лимузин.

Эта свинцовая лента, прорезавшая всю страну с востока на запад, казалось, рождена в споре человека с самим богом. Первый задумал создать несгибаемую, как луч, искрящуюся, как лезвие меча, впившегося в чрево земли, магистраль. А бог бросал на ее пути горы и пропасти, холмы и овраги, реки и болота… Но человек упрямо крушил камни, делал насыпи, осушал трясины, добиваясь своего, и дорога то ныряла в тоннель, пробитый сквозь гору, которую можно было бы, сделав крюк всего в два — три километра, легко обойти, то проносилась по невесомой эстакаде, повисшей над пропастью на кружевах-паутинах из тонких стальных нитей. В них скрежещут, визжа, высотные ветры. Нарезвившись вволю, они, распластавшись ласточкой вдоль склона, устремляются глубоко вниз, туда, где извилистым серпантином вьется еще одна дорога — прежняя, по которой карабкается старенький, доверху набитый ящиками грузовик. Надрывный стон мотора, заполонивший пропасть, сюда, наверх не доносится.

— Почему он поехал той дорогой? — неожиданно спросила Зарема.

Мистер Тонрад озадаченно взглянул на нее: он понял, что битые четверть часа говорил впустую — она не слушала его, думая о чем-то своем. Не отрывая рук от баранки, он искоса посмотрел вниз и снисходительно пожал плечами:

— Чудак хочет сэкономить несколько долларов, — и, видя, что его пассажирка не уловила смысла ответа, пояснил: — Мы едем по частной дороге, за которую надо платить. Тот простак, — он показал большим пальцем руки вниз, — думает, что он выгадывает, сохраняет деньги. Но это не так. Если сравнить, на сколько больше бензина уйдет у него на спуск и подъем, если учесть амортизацию мотора, коробки скоростей, тормозов, износ шин, остальных частей машины, которые на старой разбитой дороге подвергаются встряске, то легко угадать, кто из нас двоих в большей выгоде. Сегодня у него эти несколько долларов останутся в кармане, но завтра на ремонт машины он затратит намного больше. А я не миллионер, чтобы разбрасываться деньгами. Таких, как тот тип, у нас все меньше и меньше. Фирмы, строящие платные дороги, публикуют в газетах подсчеты, убедительно доказывающие преимущества частных трасс. О-о, они знают толк в цифрах!.. Если же меня спросят, чем хороши эти дороги, я отвечу: ехать по автостраде одна благодать. И еще — время! Мы будем в десяти милях отсюда, когда скупердяй толь ко вскарабкается наверх. — Он виновато покосился на Зарему. — Я его назвал скупердяем… А вдруг у него и в самом деле… — голос Тонрада дрогнул: —…нет денег…

Зарема попыталась заглянуть ему в глаза, но Тонрад, втянув голову в плечи, сурово смотрел вперед, на несущуюся навстречу трассу: впечатление было такое, будто дорога опрокидывалась на них, в последний миг ныряя под машину…

Зарема опять ушла в свои грустные мысли. Опять в голове ее забилась, затрепетала тяжкая боль…

Сын… Сын… Скажи, что произошла ошибка… Скажи!.. Молчишь?.. Как мне жить дальше? Как?..

Глядя на эти несущиеся строго в соответствии со скоростью, положенной для данной полосы дороги, автомобили разных марок, но непременно с вытянутым вперед акульим носом, грузовики с прицепами, громоздкие рефрижераторы, цистерны-молоковозы; окидывая взором мелькающие заправочные станции, дорожные рестораны, авторемонтные мастерские; всматриваясь в чистые, по-весеннему ярко-зеленые плантации маиса, пшеницы, сои, хлопка, в картинно раскинувшиеся в нескольких сот метрах от трассы мотели с непременными палисадниками, цветниками и лужайками, призывно манящими, вызывающими желание остановить машину и полежать на коротко остриженной травке, позабыв на время о тяготах дороги и житейских заботах; в застывшие в отдалении городки с аккуратными, ровными улицами, от которых к эстакаде бегут такие же добротно забетонированные дороги-притоки, замысловато ныряя под магистраль с таким расчетом, чтобы ни одна из них не пересекла основную трассу, не помешала быстрому бегу машин; наблюдая все эти картины жизни и быта, кричащие о покое и тишине, Зарема с трудом верила, что в мире еще есть такой идиллический уголок земли, где людям ничего не грозит, где нет грохота канонады, где не льется кровь, где не рушатся здания, обдавая руины клубами пыли с такой щедростью, точно стыдливо пытаясь поскорее скрыть от людских взоров содеянное со злым умыслом — остатки красавца-дома. За годы войны Зарема так привыкла к разрушительной стихии, властно уничтожавшей все живое и неживое, что не те, обдающие ужасом видения, а именно эти, мелькающие перед ее глазами, навевающие дремоту, блаженные пейзажи под глубокой синевой мирного, не дрожащего от гула моторов неба, казались нереальными. Нет, никак не могла она представить себе, что и эта страна принимала участие в войне. Так не выглядят города, поля и небеса страны, что воюет… И опять не стало слышно шороха шин, и опять в висках задергалась вена, болезненно перекликаясь с назойливо сверлящей душу мыслью…

Сын… Сын… Откликнись же… Подай свой голос… «Форд», догнав, поравнялся с «крайслером», который до предела был набит ребятишками от года до шестнадцати лет, чьи скуластые, озорные лица с широко открытыми в песне ртами мгновенно уставились на Зарему. Повернула в ее сторону голову и их мать. Неожиданно в окошко выглянула и длинноухая собака. Заметив, что Зарема с интересом смотрит на его потомство, загорелый пуэрториканец оторвал обе руки от руля и комично развел их в сторону, мол, так вот и живем, с песней и оравой сыновей и дочерей, и чем богаты, тем и рады…