Испытание

Идею Мурата одобрили, особенно то, что он хотел вручить коней самому Исса Плиеву.

Путь, на который в мирное время уходило три-четыре дня, занял три недели. Хорошо, что сено взяли с запасом. Помогла и колоритная фигура Мурата, его орден Красного Знамени. Входя к начальнику станции, Мурат не просил — приказывал подцепить три вагона к проходящему воинскому составу, упрямо повторяя, что кони — такой же важный груз, как и танки, самолеты, орудия… Иногда, чтоб добиться своего, приходилось хвататься и за кинжал, а то и шашкой размахивать… Но через двести-триста километров, где-нибудь на стоянке, вдруг оказывалось, что их. опять отцепили, взамен отправив важный стратегический груз. И Дзастемир вновь запрягал коня, а Мурат отправлялся на поиски железнодорожного начальства. Полк, которым командовал Исса Плиев, постоянно перебрасывали с одного участка фронта, на другой, и они уже потеряли всякую надежду вручить лошадей, своему земляку и мечтали добраться до любой кавалерийской части…

…Начало светать, когда состав резко остановился. Послышались команды. Кто-то прикладом винтовки громко забарабанил по двери теплушки. Дзастемир отодвинул засов. Из состава высыпали солдаты, торопливо вытаскивали пулеметы, сворачивали в скатки шинели… Скорее! Скорее! Вдоль состава двигалась группа командиров. Мурат встал на пути впереди идущего: «Послушай, дорогой. Эти кони должны ехать дальше…» — «Дальше?! — возмутился командир: — Дальше — немцы! Ты, джигит, ищешь фронт? Через час-другой он будет проходить здесь, — показал он рукой на пшеничное поле. — Сгружай коней!» — «С десяток бы, нам, разведке», — торопливо попросил один из командиров.

…Эшелон еще не ушел, когда со стороны городка показались немецкие танки, и начался бой…

Через несколько дней одноногий Дзастемир, которого определили в конюхи при лошадях разведки, проболтался, кто такой Мурат, и о нем доложили по инстанции. Пришел приказ: немедленно откомандировать героя гражданской войны в тыл. Но к этому времени быстрый на выдумки и военные хитрости Мурат доказал, что его давний опыт дерзких партизанских вылазок в тыл врага в архангельских лесах полезен и на Смоленщине. И он бы еще не одного «языка» доставил через линию фронта, не угоди их взвод разведки в засаду. Они возвращались тем же оврагом, которым проникли в расположение немцев, и несколько ослабили бдительность. Их внезапно забросали гранатами и стали поливать пулеметными очередями. Одна из гранат взорвалась слева от Мурата, осколки вонзились в плечо, руку, бок. К счастью, коня не задело, и 01н вынес хозяина из оврага.

Раненого Мурата отправили в Осетию в сопровождении Дзастемира. Хирурги спасли руку Мурату, но двигать ею он уже не мог; искореженная, она бессильно свисала вдоль тела. Мурат стеснялся ее уродства и, чтоб оно не бросалось в глаза людям, он, усаживаясь на стул, укладывал руку таким образом, чтоб кисть покоилась на рукоятке кинжала. Густые усы и поблескивающие очки придавали ему суровый вид.

Казалось, отвоевался Мурат. Но ему еще раз пришлось понюхать пороха. Когда враг приблизился к Кавказу, было принято решение эвакуировать городское население в Закавказье и в Среднюю Азию. Мурат категорически отказался покидать Осетию, на все уговоры твердя: «Только в Хохкау!..»

…Отсюда, из Хохкау, это выглядело игрой, забавной и невинной. Самолеты шли строго один за другим, вытянувшись в длинный полукруг. В одном и том же месте неба каждый из них вдруг заваливался на крыло, так что казалось, он падает, потом пикировал носом вниз с натяжным, режущим звуком. Что происходило дальше с бомбардировщиком, не было видно, потому что гора скрывала его. Спустя мгновенье он опять появлялся, уже с другой стороны, и пристраивался к хвосту самолета, идущего последним, а передний в это время начинал заваливаться набок, чтоб повторить маневр. Шум моторов то утихал, то вновь поднимался до визгливой ноты. Бомбардировщики выглядели птицами, затеявшими замысловатую игру…

Старики, задрав головы и приставив ладони ко лбу, скорбно смотрели в небо, где крошки-самолеты продолжали делать круг за кругом. Худой, внезапно за какие-то полгода вытянувшийся сын Таиры Бабек, сжав кулаки, гневно шептал:

— Гады! Гады! Гады!

Было ему семнадцать лет, и он понимал, что в небе затеяна кровавая игра, что в Алагире она отзывается взрывами бомб и предсмертными стонами жителей. И оттого, что самолеты действовали, как на ученье, веря в свою безнаказанность, ибо в небе не было ни одного нашего истребителя, атаки на мирный город фашистских летчиков выглядели еще преступнее. Там ГИБЛИ люди, а горцы Хохкау видели это и были бессильны помочь алагирцам, — что может быть более тяжким?..

— Гады! Гады! Гады! — шептали побелевшие в гневе губы Бабека.

— Гады! Гады! Гады! — отзывалось негодование в груди старцев.

У каждого из жителей Хохкау были родственники в Алагире, женщины с плачем выскакивали из хадзаров и посылали проклятья стервятникам, грозили им кулаками, причитая, уговаривали святых наказать убийц…

— Почему наших летчиков не видно? Почему?! — воскликнул: в сердцах Иналык, выискивая глазами краснозвездную птицу..

Ох и много почему вертелось на языке! Ожидали быстрой победы, а враг добрался до нашего дома, безнаказанно бомбит города и аулы. И некого больше послать остановить его, отогнать прочь. Остались в ауле одни старцы и Бабек…

— Уходят! — обрадовано показал рукой в небо Бабек. Самолеты вытянулись в линию и пошли на запад. И вдруг из-за гор показалась новая цепь бомбардировщиков: точно таких же, так же идущих, по тому же маршруту, что и предыдущие, и точно так же, и в том же месте каждый из самолетов опрокидывался набок, чтоб спикировать с воем и выпустить свой смертоносный груз.

— Гады!!! Гады!!! Гады!!! — застонал Бабек…

Они еще дважды прилетали, самолеты-убийцы, бомбя город, раскинувшийся в ущелье гор…

… К вечеру следующего дня в Хохкау въехала бричка, набитая доверху скарбом. Горянки и дети окружили бричку, удивленно поглядывали на незнакомых пожилого горца, усталую женщину и укутанных в башлыки троих малышей.

— Всем советую уходить дальше в горы. Они всегда нас выручали и сейчас спасут. — Горец взмахнул кнутом, и усталые лошади потащили бричку на подъем…

… Четверо старцев: Хамат, Иналык, Дзамболат и Мурат да Бабек держали совет. Четверо старцев и четыре разных мнения: ждать терпеливо, как развернутся события, сняться с места и перебраться через перевал в Грузию, последовать совету горца… Мурат же просто сказал:

— Дать бой надо, — и ковырнул табак в трубке.

— Не пускать немцев в Хохкау, — нетерпеливо перебил его обрадовавшийся предстоящей возможности принять участие в бою Бабек.

— Точно, — подтвердил Мурат. — Танки сюда не пойдут, да и пушкам требуется дорога. Так что можно отстоять Хохкау. Вам, Хамат и Иналык, годы не позволят на скалы вскарабкаться, да мы с отцом сами управимся…

Ночью Дзамболат и Мурат заняли облюбованные ими позиции на выступе горы. Часа через два со стороны аула послышался шум мотора. Трактор свернул в их сторону, на поляну, раскинувшуюся у подножья горы. Вскоре старцы услышали тяжелое дыхание: это Бабек карабкался наверх…

Солнце поднялось над торами и ослепило глаза. Бабек указал на дорогу:

— Идут!..

Они подпустили немцев так близко, что стали видны их лица. Мурата поразило, как спокойны враги. Казалось, что впереди их ждут одни радости и вокруг — никакой опасности. Когда раздались выстрелы, они не сразу поверили в это. Две фигуры упали на землю… Часа четыре пытались немцы пробиться по узкой дороге. Они беспрерывно осыпали горы автоматными очередями, но достать укрывшихся за скалами было трудно. К тому же Мурат часто менял позиции и бил наверняка. Потеряв еще двоих, враг стал медленно уползать по дороге…

Глава четвертая

… В дождь такси нарасхват. К тебе бегут из подворотен, магазинов, кафе, столовых, подъездов… Бегут прямо под колеса, того и гляди собьешь. Лезут без спроса, заляпывают ногами салон, оставляют на сиденье мокрый след разных размеров и конфигураций… Зато гонишь по улицам города на большой скорости, разбрасывая в стороны брызги, врезаясь в лужи, так что машину покачивает от напора воды. В такую погоду хорошо и то, что пассажиру не видно, каким путем гонишь — коротким или длинным. Можно и план поправить. Особенно с таким пассажиром в добротном костюме из светлого материала — не надо ощупывать пальцами: и так видно, что из дорогого. И шляпа совсем новенькая. В общем, не рассчитывал товарищ на ненастье. Майрам всматривался сквозь оставляемые «дворниками» на стекле борозды в наступающую тьму, кося взглядом, с удовольствием: отмечал, что пассажир спокоен, не обращал внимания на мелькавшие улицы, площади, дома. Не замечал он и того, что они уже в третий раз мчались мимо здания с афишей фильма «Отец солдата». И слепой заметит эту афишу: она у самого угла, на перекрестке двух улиц, бросается в глаза. Но пассажира не интересовало, где он и каким путем добирается до своего дома. Было ясно, что и денежки у него водятся в таких суммах, когда не обращаешь внимания на рублики, если они не исчисляются двухзначными цифрами. На таком выполнить государственный план греха нет.