Испытание

— Это наш преподаватель физики, — встревожено пояснил юн. — Что он тебе?

— Ничего! — резко ответил Майрам и пошел сквозь толпу танцующих к выходу.

— Погоди! — бросился за ним Сослан.

Но Майрам не остановился. Какого черта его сюда занесло? Кто он им? Майрам рванул с шеи галстук…

Глава шестая

…Михаил Герасимович сделал невозможное. Затеречный укромный тупичок преобразился. Электрические столбы исчезли, дерево пересажено, забор убран, дома выкрашены в серый цвет, чтоб «пахло древностью», как выразился Савелий Сергеевич. Перед домом, прикрывая часть стены, вырос огромный камень, — лишь зайдя сбоку, убеждаешься, что он деревянный. Жители не ропщут — с пониманием отнеслись к нуждам киношников. Разрешили заменить электрические столбы времянкой. Какая разница, как получать электроэнергию, зато на зависть соседям на этой улице будет сниматься фильм.

Пора приступать к съемкам. Вторую неделю на каждое утро назначается съемка эпизода, но никто не выезжает на натуру, потому что в последнюю минуту следует отбой. Савелий Сергеевич и Вадим никак не могут оторваться от сценария. Киногруппа понимает, как важно, чтоб режиссер-постановщик и актеры одинаково представляли себе будущий фильм. Они должны быть единомышленниками. Но Мурата Вадим и Савелий Сергеевич видят каждый по-своему. При таких разногласиях приступать к съемкам никак невозможно. Многое в сценарии смущает актера. Савелий Сергеевич и Вадим сидят в гостиничном номере Сабурова, и Вадим беспрестанно листает страницы, в который раз перечитывая эпизоды и мучая Конова вопросами… А на площадке возле гостиницы в длинный ряд выстроились наготове машины, и киношники маются от безделья.

— Сходи ты, Степа, — попросил Михаил Герасимович опера тора.

— Вы директор — вы и уточняйте, едем на съемки или нет, — возразил Степа.

Но Михаил Герасимович знал, что сейчас в номере Вадима атмосфера накалена до предела, и появись он там, — Конов свое раздражение выместит на нем. И он обратился к Майраму:

— Слушай, друг, загляни к ним, выясни, что и как… Майрам покорно направился к гостинице…

…На сей раз Вадим придрался к эпизодам, рассказывающим о том, как, убедив командира отправить его отряд погулять па тылам интервентов и белогвардейцев, Мурат стал своевольничать…

— Ну, пошел он на риск: с девяноста пятью бойцами навел панику на полуторатысячную часть белых, захватил Сельцо, — так зачем же он стал раздавать трофеи населению? — спросил Вадим. — Разве он не знал о приказе: все захваченное у врага сдавать армии, которая сама голодна и боса?

— Знал, — терпеливо объяснял Савелий Сергеевич. — Да пожалел он голодавших людей.

— А почему не разрешил обыскать женщин из белогвардейского окружения? — пожал нервно плечами артист.

— Такое у него было представление об этике, — вздохнул Конов.

— Хорош же Мурат со своими представлениями о джентльменстве! — усмехнулся Сабуров. — А кто пострадал из-за этою? Матрос, которого женщина, утаив пистолет, застрелила…

— Так и было в самом деле, — покорно согласился режиссер. — И я не намерен обеливать Мурата и скрывать этот факт…

— Да, но как вы объясните, что он согнал крестьян и насильно заставил их прорубать через лес кратчайшую дорогу в соседнее село? Повторяю — насильно!

— Но вначале он их просил по-хорошему, добровольно выйти всем миром с топорами и пилами, — напомнил Конов.

— Какое ему дело до дороги между двумя селами? — возмутился Сабуров. — Тут война, а он взялся строить дорогу?!

— Для него это была не просто дорога. Это символ. Лес принадлежал графу, вот люди и боялись прорубать через него путь, мол, возвратится граф, спросит с них, — начал выходить из себя Конов. — Мурат этой дорогой хотел показать всем, что времена, графа прошли, что он изгнан навеки!..

— Но как мне все эти странности Мурата объединить в один образ: его героизм, добрые пожелания, которые ведут к беде к гибели людей, нелепые представления о деликатном отношении к женщине, которая является врагом, и его простодушие, — и в тоже время, чтоб он на экране выглядел мудрым борцом за счастье народное? Как?! Очень уж круты повороты в его образе. Поверит ли зритель?

— Поверит, если ты найдешь нужные краски, если ты будешь убедителен, — сказал Савелий Сергеевич. — То, что создала жизнь в своем парадоксальном проявлении, должно быть и на экране убедительно.

— В жизни не так много парадоксов, — покачал головой Вадим — Неправда! — неожиданно взвинтился режиссер. — Слепота! Глухота несчастная! Сказать так — значит, не видеть ничего вокруг. Жизнь полным полна парадоксов! Они на каждом шагу. Их уйма в биографии каждого человека. Пусть не столько, сколько было у Мурата, но тоже достаточно! Только надо видеть. ВИДЕТЬ, Вадимчик, ВИДЕТЬ! — Уставший от собственного крика, Савелий Сергеевич тяжело плюхнулся в кресло, утонув в нем, и очки его гневно сверлили красивое лицо Сабурова.

— Но кино не терпит парадоксов, — осмелился сказать Вадим.

— Опять неверно! Кино — это парадоксы! — закричал Савелий Сергеевич. — Фильм — это сплошная цепь парадоксов. И возникло кино тоже на парадоксальной основе, — он хмыкнул, — тени, движущиеся тени — вот что такое кино. А тень в народе всегда носила негативную окраску. Вспомни: это не человек, а тень его. Или: свет и тень… А мы оседлали ее, и с помощью тени создаем шедевры, пытаемся обмануть людей подобием правды жизни, завлечь их в сети своей надуманной истории. И заметь, Вадим; чем парадоксальней, необычней ситуация на экране — тем азартнее зритель следит за мелькающими перед его глазами тенями. Так было при возникновении кино, так происходит и сейчас!

— А реализм? — возмутился Вадим. — В этом же сила кино! Режиссер коршуном закружил вокруг актера, усевшегося с ногами на диван;

— Ты считаешь, что возражаешь мне этой репликой? Да? Ошибаешься! Твоя реплика прозвучала в поддержку моего тезиса. И я ярый реалист! И я создаю на экране жизнь, близкую действительности. Близкую! Фильм превратится в произведение искусства только тогда, когда ты подметишь самое существенное, самое острое, самое вещественное, — а оно проявляется в парадоксах. Вот тебе мой взгляд, моя теория. Не в тихом, маломеняющемся ритме движения жизни, а во взрывах — необычных, ярких, по-новому, неожиданно освещающих проблемы действительности, — наша сила. Жизнь по сути своей скучна в показе ее минута за минутой, час за часом, день за днем… Не забывай, что зрелищность также необходима кинофильму, как и мысль, образы… Если ты кинематографист, если ты верный служитель искусства, — тогда ты должен, обязан уловить этот парадокс в жизни и вытащить его на экран. И у тебя будет в картине и мысль, и образ, и зрелищность, и глубина познания действительности… Споря, они не заметили, как в номер вошел Майрам. При виде разгневанных, кричащих режиссера и актера, он замер, не осмеливаясь прервать их и задать вопрос, состоятся ли съемки. Непримиримо споря по поводу поступков героя будущего фильма, и Конов, и Сабуров для доказательств своей правоты стали цитировать корифеев кино и поочередно низвергали их с пьедестала…

— А вот… — Вадим назвал одного из видных режиссеров, — считает, что главное в кино — это…

— А кто он такой, чтоб вещать?! — не дал договорить актеру Савелий Сергеевич. — Что он такого сделал в кино, что я должен ему верить на слово?!

Они уходили в глубь теории, тащили себе на помощь эстетику, логику, философию, — и их спор продолжался добрые полчаса и в конце концов вылился в крик…

— Да ты просто не веришь в себя, в свою силу! — не выдержал Конов.

— Не в моих привычках халтурить и слепо идти на поводу у режиссера, каким бы именем он ни обладал, — оскорбился Вадим и лихорадочно стал собирать чемодан.

Майрам выскочил из номера. Прибежали Степан, ассистент оператора, нервно рванул на себя ручку двери Михаил Герасимович. Они бросились успокаивать Вадима, уговаривать его остаться, извинялись за режиссера. А Конов, стоя в углу комнаты, подбрасывая дровишки в огонь, яростно крича: