Испытание

До чего же он любопытен в свои годы! И как любит новые знакомства! Подолгу сидит с гостями, приехавшими издалека, расспрашивает их дотошно и нудно, слушает с затаенным вниманием, и не уловить, что означают его частые кивки головой… Особая страсть у него к технике, машинам, тракторам, комбайнам. В молодости он не мог пройти мимо огненного коня, Доглядит на него сбоку — и через миг оказывается на нем. Это страстное желание поездить (на чем бы то ни было!) осталось у него до сих пор. Оседлал он и первый трактор, пригнанный Агубе из долины. А после этого и пошло: стоило какой-нибудь невиданной им доселе марки машины появиться в ауле, как Дзамболат оказывался тут же возле нее. И ни разу он не упустил такого случая. Все новые тракторы и комбайны подвергались его настырным набегам. Для этого он отправлялся и в. Нижний аул. Он упорно взбирался в кабину или на площадку и нетерпеливо понукал трактористами и комбайнерами. „Нива“ качалась по рытвинам поля, и в такт ей качалась белая борода старца. Степной корабль делал круг по полю, Дзамболат просил остановиться и, кряхтя, с нарочитыми вздохами и охами, ссылаясь на боль в пояснице, сползал на руки ожидавших его сельчан. И не дай аллах, кто-нибудь из не очень почтительных к старцам механизаторов пытался испробовать машину, не пригласив Дзамболата. Жестоко расправлялся он с ними. И речь на кувде посвятит неуважительному и всех его родственников пристыдит… Не постесняется это сделать и при гостях из соседних аулов да еще и в праздник! А бывает, и пригрозит сочинить песню на целую фамилию, которой принадлежит человек сей. И поверьте, в следующий раз, пригнав из города машину, механизатор направит ее не в колхозный парк, а сперва к дому Дзамболата, и слезно станет умолять его испытать машину и высказать свое веское мнение. И Дзамболат, в конце концов, смилостивится и уступит уговорам, но чего это стоит провинившемуся!..

…Прадед неожиданно поморщился, глухо произнес:

— Не знаете вы, молодые, прежней жизни. И счастье это ваше и… беда. Потому как не можете оценить нынешнюю. Да и молодежь пошла совсем не та. А почему? — задал Дзамболат вопрос и сам же живо откликнулся: — Потому что забияка не боится сдачи. Скажите, вы, люди ученые, почему слышим, что там-то кто-то кого-то ударил ножом, там подрались, а?

Савелий Сергеевич как сел напротив старца, так жадно и не сводил с него глаз, только слушал его голос и перевод Майрама.

— Не знаете? — обрадовался старец и загадочно улыбнулся. — А я вот знаю, — и выждав паузу, заявил: — В мое время каждый осетин был вооружен: на поясе кинжал, пистолет, под буркой винтовка… Попробовал бы кто-нибудь его обидеть. Да ром не прошло бы. Затевать ссору — значило играть не только чужой, но и своей жизнью. И не только своей. Если первая стычка и закончится для тебя хорошо, — все равно всю жизнь должен будешь опасаться кровной мести. И ты, и все твои родственники. И даже те, кто еще не родился! Люди знали это и избегали ссор. Выходит, оружие заставляло всех жить в мире и покое, не вспыхивать гневом по пустякам. Чужой кинжал сдерживал и задиристых. Э-э, в наше время кинжал был родным братом каждому горцу. Но вот люди перестали носить оружие — и появились хулиганы… Опять ты улыбаешься, Майрам! Неверно говорю, что ли?

Савелию Сергеевичу ничего не стоило опровергнуть доводы прадеда. Печальный опыт человечества свидетельствует о том, что оружие только до поры до времени является сдерживающим тормозом, но если его пускают в ход, то гибнут сотни и тысячи людей… Тоже мне оружие — кинжал! Как сравнить его с сегодняшним, что не разбирает мужчин, женщин, детей, стариков — всем несет гибель… Нет, лучше не иметь оружия под рукой — мало ли какие страсти могут разгореться из-за чепухи?! Вон Гагаевы даже и не помнили, из-за чего возникла кровная месть их с Додоевыми… Да и сам старец верит ли тому, что утверждает?

Видимо, об этом же подумал Майрам. Озорная мысль пришла ему в голову. Вспомнив огромный красавец-кинжал Дзамболата, он спросил невинно:

— Дада, где тот кинжал, что я любил? Почему не с вами? Старец весь раскраснелся от похвалы кинжалу, торжествен но заявил:

— Я его подарил Владимиру Тхапсаеву. Видел я его на сцене. Молодец, джигит! Настоящий нарт! Театр приезжал в аул, и мы после спектакля устроили артистам кувд. Володе понравился мой кинжал, и я преподнес его ему. Снял с пояса и подал на виду у всех. Когда он стал отнекиваться, я сказал: „Возьми, в театре он нужнее!“.

— Я видел кинжал на нем, когда он играл Сармата, — сказал Майрам.

— Вот-вот! — удовлетворенно закивал головой Дзамболат. — В театре он нужен. А мне зачем? Сейчас их никто не носит. А там пусть люди видят, какой кинжал был у моего деда, попавший ко мне по наследству, — хотя старец говорил весело, по лицу было видно, что ему жаль и кинжала, и воспоминаний, связанных с ним. — Я с этим кинжалом на всех свадьбах появлялся… — Он вдруг ошеломленно глянул на Майрама, потом на Конова, Степу и погрозил пальцем правнуку: — У-у, хитрец! Знаю, почему спросил меня о кинжале. Смеешься над старостью, Майрам? Мол, слово — одно, а дело — совсем другое? Может, ты и прав: кинжала у меня нет, а чувствую себя спокойно… Раньше так не могло быть…

Старец умолк. Конов и Степа молча ждали рассказа о Мурате. Но Дзамболат подозрительно притих. Майрам искоса поглядел на него. Прадед ссутулился, глаза его поблекли, заскучали, брови нахмурились. Годы будто разом навалились. Чтоб взбодрить его, Майрам прибег к верному, не раз проверенному средству.

— Неужели дядя Мурат, возвратись домой с гражданской войны, в течение семи лет ни словом не обмолвился о своих подвигах? — невинно спросил он.

Дзамболат задорно усмехнулся:

— Вот ты бы на его месте… Впереди себя пустил бы посыльных протрезвонить на весь мир о твоем геройстве, даже если бы ты возвращался домой не с фронта, а с городской ярмарки. Мурат, тот был другой…

Дзамболат прищурился, глянул на солнце, сверкнувшее из-за горных вершин. Он помнит, как тихо и скромно возвратился домой Мурат. Не было ни криков, ни бешеной скачки, ни стрельбы из винтовок в воздух, просыпайтесь, мол, люди, выходите из хадзаров, встречайте — я возвратился. Утром аульчане встали, глянули, а со двора Гагаевых направляется в поле, спокойно вышагивая рядом с отцом и одноногим Урузмагом, Мурат. Стыдясь своих очков, он коротко здоровался с односельчанами и, односложно ответив, что все в порядке, спешил отойти, чтоб не вдаваться в излишние подробности. И через несколько дней во время раздела земли, глядя на громко галдящих, с лихорадочным блеском в глазах аульчан, Мурат дивился, куда девалась с детства воспитываемая сдержанность горцев, и терпеливо ждал, когда и до него дойдет очередь. Напоследок вспомнили и о нем. Ему, неженатому, определили клочок земли на другом берегу речки. Он попросил разрешения использовать участок, который когда-то сами Гагаевы и создали, таская на спине землю в гору, тот самый террасный клочок, из-за которого погиб его брат Шамиль и который, не возьмись за его возделывание похищенная Зарема Дзугова, пропал бы. Мурат знал, что ему ежегодно придется дважды поправлять, а то и вовсе заново выстраивать ограждение, чтобы земля, видя мученья горца, не сбросилась с утеса в речку. Можно было, подобно многим соблазненным легкой жизнью, отправиться на равнину, где Советская власть выделяла беднякам плодородные участки. Но Мурат не пожелал покинуть Хохкау.

Шел уже тысяча девятьсот двадцать седьмой год. Март предвещал теплую весну, но апрель оказался на редкость капризным. После необычайно жарких дней, когда снежные покровы в горах стали исходить шумными ручьями, от обилия которых речка набухла, бурные воды ее захлестывали бревна, переброшенные с берега на берег, и все возвещало о торжестве солнца, вдруг поутру на ущелье опустилось невесть откуда взявшееся белесое покрывало, пошел мелкий дождь, к вечеру превратившийся в снег. Жесткая крупа больно хлестала по лицу брата Мурата, Умара, наводя на него тоску и отчаяние. Жара обманула нетерпеливого горца, и он, не дожидаясь общего решения земляков и традиционного праздника сева, бросился на поле и успел посадить кукурузу на доброй трети площади и теперь с трепетом всматривался в небо, боясь гибели семян. Мурат тоже поднялся на участок. Но не потому, что он тоже поспешил с севом, нет, он не только не поддался соблазну, но и пытался пристыдить брата, остановить его. Привело Мурата сюда желание уточнить, придется ли укреплять каменные ограждения террас, не позволяющие почве соскользнуть вниз с покатой плоскости горы. Он посмотрел на спину Умара, на его опущенные руки, и ему стало очень жаль брата. Но он не успокаивал его, понимая, что словами тут не поможешь. Единственная надежда, что ветер переменится и унесет грозную тучу…Снизу, из аула донесся тонкий голос. Мурат всмотрелся в маленькую фигурку. По тому, как неистово махал подросток шапкой, зажатой в кулаке, как от усердия в такт взмахам двигалась его голова, Мурат догадался: это Хаджумар, тринадцатилетний сын Умара. Кто еще может так азартно звать его? В груди Мурата точно прошелестел теплый весенний ветерок. Для всех других — и для взрослых, и для детворы, для горянок — Л1урат был молчаливым бобылем, посуровевшим за годы скитания и пребывания на фронте. Для всех аульчан, но только не для Хаджумара. Племянник знал, какой дядя задушевный и добрый человек. А как рассказывает разные истории! Не удивительно, что Хаджумар стал тенью Мурата, стремясь все время быть рядом с ним. И сейчас, не будь серьезной причины, он полез бы следом за дядей в гору. Хаджумар стоял на берегу реки и отчаянно махал шапкой, прося спуститься. Умар и Мурат переглянулись. Что могло случиться? Мурат перевел взгляд на свой дом и увидел во дворе спешившихся всадников. На головах их тускло поблескивали козырьками милицейские фуражки…