Страница 48 из 359
Женское лицо склоняется над ним, светлые прозрачно-серые глаза, как тучи на осеннем небе, глядят строго и ласково.
- Не помню... - отвечает он этим глазам, - ничего не помню.
- Неужто матерь родную забыл?
- Мне запретили помнить...
- Сколько ж было тебе, как забрали?
- Пять...
- Сиротинушка значит,
- Ни матери, ни отца...
- На Рыжего звать будем.
- Не на карканье же это.
И протяжное монотонное пение, непонятные слова...
- Мать-Вода, Рыжего мимо бед пронеси, ты льдом крепка, ты паром легка, приди, Мать-Вода, пронеси мимо бед, не виноватый он в бедах своих...
Руки, гладящие, растирающие ему грудь... Вдруг комок исчезает, и он с всхлипом втягивает в себя воздух.
- Пришла, Мать-Вода
- Вижу, поворачивайте, там вся боль...
Его поворачивают на живот, и те же руки ложатся на его спину. Он вздрагивает, обречённо ждёт боли, но боли нет, она далекая, слабая, но опять становится тяжело дышать.
- Матуня, холодянки ему под лицо поставь.
- И виски смочи.
Прямо у лица прохлада, он, не открывая глаз, тянется к ней, окунает лицо в холодную воду.
- Смотри-ка, не захлёбывается, приняла его вода.
- Пить ему не давай, сердце зайдётся.
- Знаю. Ты не пей, Рыжий, нельзя, дай я тебе виски смочу.
Прохлада отодвигается, но маленькая рука смачивает ему виски, обтирает лицо, и он шевелит губами в беззвучной благодарности.
- Рыжий, Рыжий,- зовут его.
Он с трудом открывает глаза, разрывая слипшиеся от выступивших и мгновенно высохших слёз ресницы. И видит прямо перед собой лицо Матуни, но... но что не так?
- Повторяй, Рыжий, повторяй за мной. Вода-Вода, обмой меня, унеси горести прошлые, принеси радости будущие.
- Матуня, ему сильнее надо, - говорит над ним голос Матери.
- Рано ему Мать-Воду звать, - строго отвечает Матуня, - это в самый раз будет. Повторяй, Рыжий, повторяй за мной. Вода-вода, обмой меня...
Он послушно шевелит губами, выговаривая непонятные слова, и не сразу замечает, что его шёпот уже не отзывается болью в теле, что руки на его спине и ягодицах всё сильнее разминают, месят его тело, а боли нет, что он уже почти свободно дышит. Он вдруг осознаёт, что это душевая, он лежит на скамейке, а жарко от горячей воды, что бьёт из всех открытых до отказа кранов, а перед ним Матуня держит маленький пластиковый тазик с холодной водой. Он пытается высвободить руку - они почему-то как-то странно подвернуты у него под тело - и дотянуться до воды.
- Ну, вот и зашевелился, - смеется Матуня, - ты лежи, Рыжий, я подам.
Она окунает руку в воду и обтирает ему лицо, смачивает виски. Но... но Матуня голая. Что это? Его вдруг поворачивают на спину. Боли нет, но он видит вокруг себя матерей, всех шестерых, и они голые, что это? Что они делают? Он пытается прикрыться, но они властно убирают его руки.
- Промеж ног бил? - спрашивает Матуха.
- Да, - отвечает он, зажмурившись.
- Сейчас посмотрю, терпи.
Да, здесь боль ещё сильная, он даже вскрикивает, такой сильной она становится на мгновение.
- Ну что там у него?
- Обойдётся, не раздробил.
Лицо горит то ли от жара, то ли от стыда. Но на сопротивление нет ни желания, ни сил. Их руки, он уже понимает, что это они сняли, куда-то забрали боль, которая не давала ему дышать, есть, двигаться, продолжают гладить, растирать его грудь и живот.
- Дай-ка я ему живот помну.
- Вроде цело там.
- Да, не порвано, обошлось. Сядь, Рыжий.
Ему помогают сесть, и он невольно открывает глаза. Пять женщин стоят перед ним. Голые, с распущенными волосами, он никогда не видел такого, не знает, куда отвести глаза от вьющихся волос на их животах. А рядом садится Матуха и обнимает его со спины, прижимаясь щекой к его спине.
- Дыши, Рыжий. Больно дышать?
- Уже... нет... - отвечает он между выдохами.
- Покашляй.
Кашлять страшно, он ещё помнит, как это было больно, но послушно пытается. Кашель отзывается слабой далёкой болью, но это он может терпеть. Если б ещё они оделись... А то... Он склоняется вперед, горбится, закрываясь руками.
Рука Матери властно нажимает ему на голову, откидывая к стене,
- Мы Матери все, не стыдись, нас стыдиться нечего. Мы всё про вас знаем. Рожаем вас, видим, какие вы, зачинаем от вас, видим, какие есть, и обмываем, как в землю положить, тоже видим, какими стали. Подними глаза, Рыжий.
Он заставляет себя поднять веки и смотрит теперь им прямо в лицо.
- Приняла тебя Мать-Вода, не чужой ты нам. Понесёт тебя теперь Мать-Вода мимо горестей.
- Мать-Вода, - старательно повторяет он, - Кто это?
- Потом узнаешь, - улыбается Мать, - очунелся, вижу, любопытным стал.
Улыбаются остальные, смеётся Матуня.
- Ты Матерей не стыдись, - строго говорит Матуха, - нам всё знать можно. Кровь в моче увидишь, или кашлять с кровью станешь, сразу приходи.
Он кивает. Это понятно, но...
- А теперь ложись, сейчас мы тебя ещё раз, уже без заговора помнём. Матуня, воду выключи, пусть остывает, а то прохватит его.
Он послушно опускается на скамейку, вытягивается на животе, всё опять становится далеким и плохо различимым, но уже не страшным.
- Маманя, ты ему завтра отдельно размазни сделай плошку.
- И травки заварить какой?
- Я посмотрю у себя.
- Пусть побережётся первое время.
- Может, дневальным его оставить, полежит хоть.
- Нет, пусть ходит, да и кто завтра-то?
- Нет, этот не даст.
- Верно, пусть идёт. Он с Плешаком ведь?
- Плешак не подставит, пусть идёт.
Слова доходили издалека, он слышал и не слышал. Блаженное чувство расслабленности от массажа он знал, массажу их учили в училище, в госпитале он тогда попал на экспериментальный курс лечебного массажа - перед тем, как лечить офицеров, новый метод опробовали на рядовых, но сейчас... сейчас это совсем другое. И дело не в том, что это женщины, нет... он знает женские руки, это другие, как тогда... в лунном сияньи снег серебрится... нет, не сейчас, нет...
- Рыжий, что с тобой? - Матуня заглядывает ему в лицо и удивлённо говорит. - Плачет.
- Пусть плачет, - жёсткая рука Матери проводит по его волосам. - Слезой у человека горе выходит.
- Без матери рос, - качает головой Маанька, - а сердце живое, не выжгли ему сердце, значит.
- Видно, мать отмолила его.
Голоса становятся совсем далёкими, он опять уплывает в темноту, мягкую и тёплую темноту сна.
- Всё, бабы, - выпрямилась Мать, - давайте убирать.
- Вытащили, - улыбалась Матуха, отжимая волосы.
Они быстро вытерлись, надели рубашки, тщательно вытерли, растёрли его мокрое от пота и осевшего пара тело, подняли и поставили на ноги и повели, снова подпирая, поддерживая собой. Он, как и тогда, бессильно обвисал, мотая опущенной головой с закрытыми глазами, но уже не стонал, а чуть слышно всхлипывал от недавнего плача.
Когда они вышли в спальню, мужчины опять дружно отвели глаза, потупились, а Тарпан опять пригнул Тукмана к своим коленям. Никто не решился подсматривать, как они вели, поднимали на койку и укладывали большое крепкое тело. Мать взяла его одеяло с койки Полоши, накрыла и аккуратно подоткнула с боков и под ноги.
- Грудь ему открой, - тихо сказала Мамушка.
- Не надо, - так же тихо ответила Матуха, вглядываясь в бледное осунувшееся лицо, - прохватит. Теперь только Мать-Вода, или пронесёт его, или ко дну в Мать-Землю опустит.
Шесть женщин прошли к двери и вышли в пустой тихий коридор. В дверях Мать оглянулась на Старшего, и он, сразу вскочив на ноги, подошёл к ней.
- Если встанет утром, - Мать быстро закручивала себе волосы на макушке, - пусть идёт.
- А не дневальным? - спросил Старший.