Искусство творения

Мальчик жадно тянулся к миру растений, любил бродить по лесам и полям, наблюдать, как набухает зернышко, зеленеют, пробиваясь из почвы, листочки, как родятся стебелек и цветок. Ходил ли он по роще, пас ли овец и свиней или летом возвращался с ночного, — при нем была неизменно лопата. Выкопает на досуге деревце, выберет корешки и долго их будет разглядывать. Накопает кустов малины и вишен и высадит эту поросль у отца во дворе. Пятнадцати лет парнишка проводит прививки в саду, искусно подражает сельскому садовнику. За шесть лет он насадил шестьдесят корней яблонь, триста вишен и столько же слив, обратив отцовскую усадьбу в сплошной сад.

Сын крестьянина мечтал о настоящей учебе. Он мысленно видел себя в Сельскохозяйственной академии, первым агрономом в районе. Мечтам не дано было осуществиться: семья нуждалась в помощнике, некому было поддерживать ее. Да и где уж так поздно поступать в семилетку: ему будет стыдно в шестнадцать лет сидеть в пятом классе рядом с двенадцатилетними.

Призванный в армию, Филиппов сумел там тоже обнаружить способности: он сконструировал невиданную пирамиду для лыж, стол для чистки винтовок с мудреной механикой и усовершенствовал сигнализацию. Командование отметило таланты бойца и послало его учиться. Он был немолод для пятого класса, ему шел двадцать первый год. Двадцати шести лет Филиппов окончил рабфак и поступил в Сельскохозяйственную академию.

Случилось, что с четвертого курса его направили на практику к Лысенко, тогда уже президенту Академии сельскохозяйственных наук имени Ленина. Филиппов много слышал об известном экспериментаторе и мечтал познакомиться с ним. Ученый перестраивает наследственные свойства организмов, перековывает их природу, словно орудует за наковальней и верстаком, — мог ли такой мастер его не увлечь? В ту пору Лысенко только что провел свой замечательный опыт: обратил «кооператорку», озимую пшеницу, в яровую; изгнал из ее природы склонность к морозам и вселил тяготение к теплу. Работа эта стоила всех премудростей мира, всего, что видел Филиппов на своем веку.

Первая встреча ученого с практикантом носила несколько странный характер. Молодой человек копался в вазонах, вернее, священнодействовал с «кооператоркой», когда в дверях показался Лысенко. Было позднее время, в теплицах никого уже не оставалось: ушли ассистенты, лаборанты, рабочие. Ученый сердито взглянул на студента и, недовольный, спросил:

— Что вы тут делаете так поздно?

— Кончаю работу, — смущенно заметил студент.

Ответ, видимо, не удовлетворил Лысенко.

— Сверхурочно работать не надо.

Не надо? Кому он здесь, в теплице, мешает? Что значит «не надо»? А если день слишком короток и хочется его немного продлить? Не всякую работу отложишь, не с каждым делом расстаться легко.

Назавтра они встретились там же, и Лысенко его снова спросил:

— Что вы здесь делаете так поздно?

— Кончаю работу, — последовал стереотипный ответ.

Ученый был опять недоволен тем, что застал практиканта в теплице.

При следующей встрече Лысенко уже ничего не сказал. Он примирился с присутствием постороннего в момент, когда ему хотелось быть одному.

Шли дни. Ученый неизменно находил практиканта на месте, и между ними установилась своеобразная связь. Один бродил между стеллажами, рассматривал зеленеющую поросль и размышлял вслух, а другой напряженно слушал его. Ученому явно пришелся по вкусу молчаливый студент, ворочающий большие вазоны и ни одного его слова не пропускающий мимо ушей.

Они изрядно походили друг на друга — учитель и его ученик. Оба задумчивые, сосредоточенные, с мечтательным взором, устремленным вдаль. Ученый говорил отрывисто, коротко, студент мучительно долго цедил слова, но понять их постороннему было одинаково трудно. Их руки непринужденно зарывались в землю, нежно перебирая каждый росточек, чуть заметный в земле корешок. Оба были в невзрачных костюмах: без галстуков и воротничков; и тот и другой не очень заботились о внешности. И еще чем походили они друг на друга — их одинаково осеняла счастливая улыбка при всякой удаче и готова была прорваться бурная радость, до поры затаенная весьма глубоко.

Однажды практикант по заданию ученого проводил на поле эксперименты. Он кастрировал пшеницу, лишив растения способности оплодотворяться собственной пыльцой, и рядом поставил другие растения, прикрыв те и другие одним стеклянным колпаком. Кастраты, по мысли экспериментатора, должны были опылиться чужой пыльцой.

Лысенко, проверив обстановку эксперимента, заметил:

— Под вашим колпаком нет движения воздуха. Пыльца скорее осыплется, чем попадет на соседний колосок.

Назавтра ученый с удивлением увидел, что внутри колпака вырос высокий откованный прут, увенчанный снаружи флюгером. Флюгер вращался от движения ветра и приводил в действие вентилятор под колпаком.

— Что это? — спросил Лысенко, догадываясь о затее студента.

— Для ветра поставил, — объяснил тот: — вы вчера говорили, что пыльца на колосок не попадает.

— Ну, а арматуру где раздобыли? — смеялся ученый.

— В кузне отковал, — признался студент, — и лопасти и прут там же заготовил.

Филиппов вернулся с практики в свою академию, и, верный привычке все проделывать своими руками, задумал обратить яровую пшеницу в озимую. Лысенко, заинтересованный пятикурсником, навещал его. Кто знает, как далеко эти работы зашли бы, если бы студент не окончил в то время академию и не перешел аспирантом к Лысенко.

Для Филиппова это было неожиданностью. Ученый выложил пред ним горсть корней кок-сагыза, мелких и щуплых, как мышиные хвосты, и сказал:

— Посадите их в землю, посмотрим, как они растут.

Как растет кок-сагыз? Превосходно, это также интересует и его. Наконец-то у него будет своя работа! В последнее время он сиживал подолгу в бывшем гербовом зале академии под геральдическими львами и щитами я слушал речи учителя, обращенные к ученикам. Рядом с ним на диване, у самых дверей, сидели сотрудники, занятые тем же, чем и он. Время шло незаметно, на душе было радостно, легко, только руки его ныли и тосковали по труду.

— Расскажите, как вы будете вести свои опыты? — начал было Лысенко экзаменовать аспиранта, но спохватился и заговорил по-другому. — Надо сделать кок-сагыз культурным растением, выяснить, отчего гибнут в колхозах посевы и почему так низок урожай. Если вам для этой цели придется стать химиком, понадобятся знания механизатора, становитесь тем и другим. У вас одна лишь задача: привить кок-сагызу аппетит и вырастить крупные корни.

Нагрузив помощника задачами и загадками, ученый не удержался и все-таки принялся его экзаменовать:

— Вы займетесь, конечно, отбором, будете среди тысяч искать лучший корешок, чтоб получить от него семена на потомство? Так ведь, я угадал?

У аспиранта был опыт, он недаром провел время в гербовом зале. Вопрос заставил его насторожиться.

— Обязательно отбором, — согласился он.

— Точно так, как отбирали сахарную свеклу? Искать случайные полезные изменения в корнях?

Филиппов знал, что до сих пор именно так велась работа над кок-сагызом. Селекционеры высевали миллионы семян и отбирали крупные корни, чтобы получить совершенное потомство. Сеяли густо, не учитывая нужд организма. Наследственные свойства, полагали экспериментаторы, проявят себя независимо от питания и условий среды. Слишком добрая почва может помешать правильному отбору; селекционер примет временное за неизменное, случайный рост корня под влиянием удобрения — за его стойкие наследственные свойства.

При таком методе отбора человечеству понадобилось почти двести лет, чтобы из дикого корня вывести нынешнюю сахарную свеклу.

Филиппов обо всем этом успел подумать, прежде чем ответить ученому. Провал грозил аспиранту насмешкой, и он решительно увернулся от ловко расставленной западни:

— Вы учили, Трофим Денисович, что полезные признаки следует не искать, а строить. Прямо-таки планировать. Откармливая кок-сагыз на хорошей земле, удобренной всем необходимым, мы получим более сытые растения, у которых и корни будут больше и каучука достаточно.