Повесть о хлорелле

Порадоваться этим ответом Свиридову не пришлось. В ушах его отчетливо прозвучали знакомые слова: «Передвиньте ближе грядущее, сделайте будущее настоящим». Непрошеная мысль нисколько не смутила его. «Спасибо, Александра Александровна, за добрый совет, — мысленно ответил он, — пусть это сделают другие. Поздно мне заново начинать». Легко себе представить, как встретила бы его согласие жена. Уж она бы над ним посмеялась, поздравила бы с новым увлечением и обязательно нашла бы аналогию в прошлом…

Письмо ленинградского ученого не переубедило Свиридова, но странным образом отразилось на его душевном состоянии. Куда-то исчезли все недуги, а с ними и мысли о близкой смерти. Он не заметил этого и тогда, когда всем уже было ясно, что с ним что-то произошло. Как бы сами по себе стали излишни лекарства и процедуры, и жена убрала все склянки со стола. Дочь сочла нужным поздравить отца с выздоровлением и пожелать ему успеха в космических делах. Свиридов вначале рассердился, затем отделался шуткой:

— Так бывало всегда, — сказал он, — кому на земле не везло, искал реванша в царствии небесном…

Следующая встреча с Рудневым произошла в ботаническом саду, и совершенно неожиданно для Свиридова. Он пришел в сумерках, нашел ученого в теплице, и тут же они разговорились. На нем был опрятный костюм, не очень поношенный, цвет галстука не совпадал ни с цветом рубашки, ни с цветом пиджака, но зато был выглажен и аккуратно подвязан. Еще заметил Свиридов, что на этот раз Иван Федотович выглядел несколько более спокойным и уверенным.

Он извинился, что пришел поздно, и сразу же заговорил о письме профессора Павлова.

— Вы, надеюсь, прочитали его? Мне очень не терпелось услышать ваше мнение о нем.

Руднев мог этого не говорить, взволнованность и нетерпение сказались сразу же, едва он произнес первые слова. Ученому не хотелось начинать с письма разговор, ничего хорошего он сказать секретарю горкома не мог. Кто еще знает, как секретарь отнесется к его строгой критике.

— Профессор Павлов но единственный, запланировавший перемены на земном шаре, — сказал Свиридов, — таких людей много, и незачем далеко их искать.

Понял ли Руднев, кого Свиридов имел в виду, или, занятый собственными мыслями, не придал этой откровенности значения, — трудно сказать. Оба сразу же умолкли и долго, вероятно, промолчали бы, если бы в теплицу не вошла Анна Ильинична. Ученый представил ее Рудневу, разговор оживился, и, когда она оставила их, они к прежнему разговору больше не возвращались. Иван Федотович внимательно выслушал все восемнадцать страниц нового письма Павлова и сказал:

— Сознайтесь, что вы ничего не потеряли и даже выиграли от этой переписки. — Глаза его блестели, лицо выражало удовольствие. Осталась лишь скорбная складка у рта, удивительно даже, как она уцелела.

Ученый не стал возражать, письмо действительно доставило ему много приятных минут. Он не раз еще прочтет его.

— Хотите, чтобы я поблагодарил вас за совет? — с лукавой усмешкой спросил Свиридов.

— Нет, — ответил Руднев, — я хотел бы, чтобы вы поехали в Ленинград и выяснили, следует ли вам потрудиться для астронавтов.

— А если бы я согласился, — с притворной готовностью проговорил ученый, — чего бы еще потребовали вы от меня?

— Пока ничего больше, — совершенно серьезно ответил Руднев.

Самсон Данилович кивнул головой. Ему это будет нетрудно.

— Придется уступить, — с той же притворной готовностью согласился Свиридов, — что поделаешь, придется… Когда прикажете собираться в путь? У меня, кстати, сейчас и дел немного…

Руднев подавил усмешку, он прекрасно понимал, что Свиридов никуда ехать не намерен, никакие приказы ему не нужны. Пусть тешится мыслью, что шутка не удалась.

— Хорошо сделаете, если поедете как можно скорей, благо у вас есть чем и удивить, и порадовать профессора Павлова.

Свиридов воспринял это как комплимент и учтиво поклонился.

— Я давно не работаю, — с грустью признался ученый, — вы переоцениваете мои успехи и возможности.

Секретарь замялся. То, что ему предстояло сказать, было, видимо, не из приятного. Он сочувственно взглянул на собеседника и дружелюбно заговорил:

— Мне все известно, Самсон Данилович, — и то, что вы давно не работаете, и то, чем заняты ваши близкие и даже друзья… Я был бы не на своем месте, если бы не знал, как и чем живут ученые нашего города. Хотели ли вы того или нет, но вы как бы все время готовились сотрудничать с профессором Павловым… Последние работы Александры Александровны Миловидовой, которую вы консультируете, посвящены одной из важнейших задач — использованию органических отбросов для питания хлореллы. Без этих исследований невозможно осуществить круговорот веществ на искусственном спутнике. То, что удалось вашей супруге, очень важно и значительно: человека травой не накормишь, астронавту нужна разнообразная пища, вкусная и отлично приготовленная… Ваш сын много сделал, чтобы дать нам новую разновидность неприхотливых и быстро размножающихся водорослей.

Самсон Данилович слушал и изумлялся: откуда все это Рудневу известно, кто ему сообщил? И какая проницательность — Свиридову в голову не пришло сопоставить план работ Павлова с тем, что происходит в его собственной лаборатории и у Александры Александровны в Москве. Все действительно сложилось так, словно он предвидел, что работы понадобятся для искусственного спутника. «Истину в науке чаще озаряет не свет блистательной мысли, а искра сверкнувшей догадки», — вспомнились ему слова Руднева. Молодец! Сумел предвидеть и разглядеть… Но какая осведомленность! Откуда? Чтобы все это разузнать, надо сунуть свой нос в чужое дело, пошарить, расспросить. Любопытно, кто ему этот товар поставлял?

Секретарь закончил свой моцион по теплице, повертелся на месте и, лихорадочно переступая с ноги на ногу, подумал, что следовало бы рассеять подозрения ученого, сказать ему правду, хотя бы она и не понравилась ему.

— Мы пригласили вашего сына, — произнес он с той спокойной уверенностью, которой был обязан не столько практике ученого, сколько опыту секретаря горкома партии, — и просили рассказать, чем занята ваша лаборатория. Было бы правильней поговорить с вами, но вы только оправились от болезни, и я не рискнул беспокоить вас. Мы серьезно с ним побеседовали, в одном согласились, в другом разошлись….

Разговор становился неприятным.

— Поговорим о другом.

— Охотно, — согласился секретарь. — Вернемся к письму профессора Павлова. Итак, вы поедете?

— Вы полагаете, — спросил он, — что мне больше нечего делать?

— Да, — ответил секретарь.

— Спасибо, — пожимая ему руку, сказал Свиридов. — Я подумаю.

— В химии, как вы знаете, существует такой парадокс: чистая вода но проводит электрического тока, но одни грамм соли, растворенный в полутора тысячах тонн воды, делает ее электропроводной. Ваши сегодняшние речи были тем граммом соли, который инертного человека пробуждает к жизни.

После разговора с Рудневым Свиридов не скоро пришел в себя. Занятый своими мыслями, он не видел, как жена дважды заглядывала к нему и так же незаметно уходила. Сын нетерпеливо прохаживался вокруг теплицы, и уже стемнело, когда он ушел. Сотрудники сада давно разошлись, за каждым из них громко хлопала калитка, а ученый ничего не слышал. Только когда электрическая лампочка внезапно погасла, и стало темно, он направился домой.

Удивительный день! Как много неожиданного и хорошего, такого, о чем приятно подумать! Прекрасен Руднев со своей скромной печалью, с широко раскрытой душой. И как все сложилось удачно — профессор Павлов будет поражен. Хорошо бы встретиться с ним, выслушать его и как бы невзначай сказать: «Прекрасны ваши проекты, но мы их наполовину уже осуществили… Думали мы о другом, а вышло и для вас неплохо». Такое важное дело — и чуть не было упущено… Молодец Руднев, надо же уметь так тонко подойти!

О многом Самсон Данилович успел подумать, пока шел домой, только о сыне не вспомнил, словно сын не был у Руднева и ничего дурного об отце не говорил. Такова уж природа человека — в сердце, напоенном радостью, не умещается печаль.