Страница 13 из 51
— Почти всю свою сознательную жизнь я провел в поисках ответа на этот вопрос, — ответил он, махнув рукой. — Мне неуютно в городе. Я не люблю людей. Я люблю готовить и слушать музыку. — Он убрал нож в шкатулку — Мы живем в мире компромиссов. В идеальном мире Денни Фонеблюму не нашлось бы места.
Я кивнул, чтобы поддержать разговор.
— Нас познакомил Мейнард, и мне известно только то, что их отношения были необходимы Мейнарду, хотя не знаю почему. Видите ли, он обыкновенный грязный гангстер. Но он имеет долю в делах Мейнарда, и я обнаружил это слишком поздно.
— А в ваших делах?
— Нет, нет. — Тестафер еще раз осторожно подвигал челюстью. — Фонеблюм умеет манипулировать событиями и кармой в своих интересах. Он мог бы испортить мне жизнь, но не делал этого. Но доли в моих делах у него нет. Ни кусочка. — Он достал из шкатулки трубочку и склонился над столом.
— Вы назвали его гангстером — чем он занимается?
Тестафер перестал нюхать, но разгибаться не стал.
— Я не знаю.
— А кто знает?
Тестафер выпрямился и рассчитанными, аккуратными движениями врача поправил рукава. Его лицо оставалось красным, но в целом вид уже был значительно лучше.
— Наверное, сам Фонеблюм.
— Не знаю, не знаю. У меня сложилось впечатление, что еще минута — и ваша овца все бы мне рассказала. Если вы не знаете, почему бы вам не пойти и не спросить у нее?
Говорить об овце ему явно не хотелось. Его пальцы с такой силой вцепились в колени, что костяшки побелели — точно так же, как в офисе при нашей первой встрече.
— Дульчи редко разговаривает с незнакомцами, — с усилием произнес он. — Она очень… впечатлительна. — Он посмотрел на меня в упор и резко встал, словно его дернули за веревочку. — Вы еще молоды, — сказал он.
— Старше, чем кажусь, — фраза была заимствованная, но я повторял ее так часто, что считал почти своей.
— Вы не помните, как все было до Инквизиции.
— Нет, — согласился я.
Он подошел к полкам и взял один из старых журналов.
— Это телепрограмма, — сказал он. — У них было столько программ, что требовался справочник, чтобы выбрать, какую смотреть.
— Должно быть, держать такой журнал запрещено законом, — предположил я.
— Мне плевать. Я их собираю. Это мое хобби. Вот, гляньте. — Он протянул мне журнал, обернутый прозрачным пластиком. На обложке красовалась фотография циркачей — жонглеров или иллюзионистов, не знаю точно — и название их шоу. — Так что абстрактное телевидение — вовсе не шаг вперед, — продолжал он. — Ушло нечто, что было в порядке вещей. Целиком исчезнувшая форма искусства.
На меня это особого впечатления не произвело.
— Глядя на эти журналы, вы только вспоминаете то, что известно многим, даже если им этого и не полагалось бы знать. И телевидение здесь ни при чем. Пропало совсем другое: то, что объединяло разных людей. И для меня это не новость. Программы, о которых вы говорите, — всего лишь отражение этого.
— Вы не понимаете. Я говорю об утраченной форме искусства…
— Я никогда не видел древнего телевидения, — сказал я. — Но уверен, оно тогда мало отличалось от нынешнего. Искусство отражает культуру. Абстрактная дребедень сегодня просто показывает, насколько все паршиво. Вам кажется, что вы тоскуете по каким-то допотопным программам, а на самом деле вам не хватает простых человеческих отношений — того, чего сейчас больше нет. — Фразу я придумал только что, и она удалась.
Он забрал у меня журнал.
— Вы чувствовали бы себя иначе, если бы застали то время.
— Возможно. Послушайте, доктор, не то чтобы все это не интересовало меня, но я пришел сюда поговорить о Фонеблюме. Мне необходимо повидаться с ним.
Он осторожно поставил журнал на место и повернулся ко мне с загадочной улыбкой.
— Я понимаю, что вам это необходимо, — сказал он. — Хотя и не советую. Так или иначе, у меня нет возможности связать вас с ним. Фонеблюм появляется и исчезает, когда сам сочтет нужным.
— Вы знаете настолько больше, чем говорите, что это лезет из ушей, доктор. Что вас так пугает?
Его улыбка испарилась.
— Вы не понимаете. Если вы посмотрите на себя моими глазами, то увидите: вы с Денни Фонеблюмом одного поля ягоды. Помните это, когда встретитесь. Вы оба опасны, темпераментны, обожаете вламываться и требовать что-то от людей, которые с удовольствием не имели бы с вами дела. Вы оба навязываете другим свои убийственные нормы. Единственная разница между вами — это то, что Денни более последователен в своем зле — он не рядится в тогу защитника общества — и к тому же опаснее вас. И если вас интересует мое мнение, я бы ставил на него.
— Ага, конечно. — Я встал и собрался уходить. — Вы надеетесь подняться на уровень выше. Наверное, этого требует ваша натура. Только на сей раз вам стоило бы соорудить ковчег: похоже, собирается дождик.
— Интересная теория.
— Конечно, интересная.
Я пошел к двери. Он остался стоять. Мне показалось, я мог бы найти у них с овцой уязвимое место, но в голову ничего не шло. Я отворил дверь и вышел на улицу. На улице был день.
Я обернулся.
— До встречи, Гровер.
— Как вам угодно.
Я закрыл дверь, а его идиотская улыбка все стояла у меня перед глазами. Прежде чем направиться к машине, я пошарил в траве, подобрал электронный пистолет, поставил его на предохранитель и сунул во внутренний карман пиджака.
Маленькая дверь в комнаты Дульчи была заперта, но в щель под ней пробивался свет. Услышав, что я завел мотор, Тестафер скорее всего пойдет к овце, и я некоторое время думал, что они скажут друг другу. Займутся любовью? Он побьет ее? Интересно, он сильно ее бьет?
Иногда лучше не задавать себе вопросы. Никак не могу избавиться от этой привычки.
Глава 10
Иногда по утрам мне кажется, что за ночь из меня выветрилось все зелье и что мне оно больше не нужно и не будет нужно никогда, и тут до меня доходит, что оно действительно выветрилось, и я начинаю лихорадочно шарить по полкам в поисках еще одного пакета и соломинки. Так вот, к концу беседы с Тестафером остаток Принимателя, должно быть, бесследно распался в моей крови, а когда я добрался до машины, мне отчаянно не хватало понюшки-другой.
Я вывернул карманы в надежде найти хоть что-нибудь — перебиться до возвращения домой. Фигу. Потом я вспомнил, что мне вроде бы попадались в бардачке два початых пакета. День выдался на славу, а дальше за подъездной аллеей начиналась просека, которая, похоже, вела куда-то в лес. Дома Тестафера из машины не было видно, и единственными звуками здесь были птичий щебет и шелест ветра в листве над головой. Я сидел, не закрывая дверцы. Потом вывалил все содержимое бардачка прямо на колени.
В конце концов я нашел-таки старый пакет, сохранившийся с тех пор, когда я не добился еще идеальных пропорций зелья и экспериментировал с составом. Порошок ссохся в шарик на дне пакета, и я раскрошил его пальцами. Скорее всего я не задумывался о возможных последствиях, поскольку щепотку за щепоткой затолкал его в свой задранный нос, а когда посмотрел на пакет в руках, тот был уже пуст.
Я выкинул его из машины и захлопнул дверцу. Пока я ждал реакции организма на зелье, меня неожиданно пронзила боль в руке, которой я двинул Тестафера. Ощущение уединенности прошло, и, когда я поворачивал ключ в замке зажигания, зелье ударило в кровь.
Меня даже позабавила разница между этим порошком и моим обычным составом. Не то чтобы я помнил, какое именно действие оказывает на меня мое обычное зелье, но наверняка оно здорово отличалось. В этом составе я безошибочно угадывал необычно большой процент Доверятеля, а совершенно необходимый Сострадатель почему-то отсутствовал начисто. Я сидел в машине с работающим движком, сквозь ветровое стекло мне в лицо било солнце, а самого меня захлестывала волна новых ощущений.
Забавное зелье этот Доверятель. Он делает окружающий мир донельзя уютным и безобидным — во всяком случае, так он действует на большинство людей. Но не на меня. Мой внутренний скептицизм вступает с ним в борьбу, и, как следствие, меня бросает в другую крайность: граничащую с паранойей подозрительность. Я имею в виду, еще большую, чем обычно. И все же тогда, сидя на солнце в тупике у дома Тестафера, я принял Доверятель как положено и позволил ему унести меня прочь. Да, воображаемая уютная действительность не была моей, да и не могла быть, и все же благодаря завалявшемуся в бардачке пакетику я жил ею. Дорого бы я дал, чтобы вернуться на несколько лет назад и предупредить того юнца, который нюхал такую дрянь, какой опасной чушью он занимается. И еще предупредить его насчет блондинки с серыми глазами, которая собирается превратить его в преждевременно опустошенного старого дурня.