Страница 7 из 33
Как могли великие актеры играть с любым дерьмом? Очевидно, только малоталантливые актеры жаждут хорошего, первоклассного партнера, чтоб от партнерства взять для себя необходимое, чтоб поверить — я уже мученица. Ненавижу бездарную сволочь, не могу с ней ужиться, и вся моя долгая жизнь в театре — Голгофа.
Раневскую спросили, почему у Марецкой все звания и награды, а у нее намного меньше. На что Раневская ответила:
— Дорогие мои! Чтобы получить все это, мне нужно сыграть как минимум Чапаева!
У этой актрисы жопа висит и болтается, как сумка у гусара.
У нее голос — будто в цинковое ведро ссыт.
Обсуждая только что умершую подругу-актрису:
— Хотелось бы мне иметь ее ноги — у нее были прелестные ноги! Жалко, теперь пропадут.
— Нонна, что, артист Н. умер?
— Умер.
— То-то я смотрю, его хоронят…
Птицы ругаются, как актрисы из-за ролей. Я видела, как воробушек явно говорил колкости другому, крохотному и немощному, и в результате ткнул его клювом в голову. Все как у людей.
Критикессы — амазонки в климаксе.
Раневская участвовала в заседании приемной комиссии в театральном институте.
Час, два, три…
Последняя абитуриентка в качестве дополнительного вопроса получает задание:
— Девушка, изобразите нам что-нибудь эротическое с крутым обломом в конце…
Через секунду перед членами приемной комиссии девушка начинает нежно стонать:
— А…аа…ааа… Аааа… Аа-аа-аапчхи!!
Как-то Раневская позвонила Михаилу Новожихину, ректору Театрального училища им. М. С. Щепкина:
— Михаил Михайлович, дорогой мой, у меня к Вам великая просьба. К Вам в училище поступает один абитуриент, страшно талантливый. Фамилия его Малахов. Вы уж проследите лично, он настоящий самородок, не проглядите, пожалуйста…
Разумеется, Новожихин отнесся к такой высокой рекомендации со всем вниманием и лично присутствовал на экзамене. Малахов не произвел на него никакого впечатления и даже, напротив, показался абсолютно бездарным. После долгих колебаний он решил-таки позвонить Раневской и как-нибудь вежливо и тактично отказать ей в просьбе. Едва только начал он свои объяснения, как Фаина Георгиевна закричала в трубку:
— Ну как? Г…? Гоните его в шею, Михаил Михайлович! Я так и чувствовала, честное слово… Но вот ведь характер какой, меня просят посодействовать и дать рекомендацию, а я отказать никому не могу.
Получаю письма: «Помогите стать актером». Отвечаю: «Бог поможет!»
Народные артистки на дороге не валяются
Во время гастрольной поездки в Одессу Раневская пользовалась огромной популярностью и любовью зрителей. Местные газеты выразились таким образом: «Одесса делает Раневской апофеоз!»
Актриса прогуливалась по городу, а за ней долго следовала толстая гражданка, то обгоняя, то заходя сбоку, то отставая, пока наконец не решилась заговорить:
— Я не понимаю, не могу понять, вы — это она?
— Да, да, да, — басом ответила Раневская. — Я — это она!
На улице в Одессе к Раневской обратилась прохожая:
— Простите, мне кажется, я вас где-то видела… Вы в кино не снимались?
— Нет, — отрезала Раневская, которой надоели уже эти бесконечные приставания. — Я всего лишь зубной врач.
— Простите, — оживилась ее случайная собеседница. — Вы зубной врач? А как ваше имя?
— Черт подери! — разозлилась Раневская, теперь уже обидевшись на то, что ее не узнали. — Да мое имя знает вся страна!
За Раневской по одесской улице бежит поклонник, настигает и радостно кричит, протягивая руку:
— Здравствуйте! Позвольте представиться, я — Зяма Иосифович Бройтман…
— А я — нет! — отвечает Раневская и продолжает прогулку.
Назойливая поклонница выпрашивает у Фаины Григорьевны номер ее телефона. На что та отвечает с изумлением в глазах: «Милая, вы что, с ума сошли? Ну откуда я знаю свой телефон? Я же сама себе никогда не звоню».
После очередного спектакля, уже в гримерке, глядя на цветы, записки, письма, открытки, Раневская нередко замечала:
— Как много любви, а в аптеку сходить некому…
Чтобы получить признание, надо, даже необходимо умереть.
Однажды Раневская отправилась в магазин за папиросами, но попала туда в тот момент, когда магазин закрывался на обед. Уборщица, увидев стоящую у дверей Раневскую, бросила метелку и швабру и побежала отпирать дверь.
— А я вас конечно же узнала! — обрадованно заговорила уборщица, впуская Раневскую. — Как же можно не впустить вас в магазин, мы ведь вас все очень любим. Поглядишь этак на вас, на ваши роли, и собственные неприятности забываются. Конечно, для богатых людей можно найти и более шикарных артисток, а вот для бедного класса вы как раз то, что надо!
Такая оценка ее творчества очень понравилась Раневской, и она часто вспоминала эту уборщицу и ее бесхитростные комплименты.
Этим ограничивается моя слава — «улицей», — а начальство не признает. Все, как полагается в таких случаях.
Я часто думаю о том, что люди, ищущие и стремящиеся к славе, не понимают, что в так называемой славе гнездится то самое одиночество, которого не знает любая уборщица в театре. Это происходит оттого, что человека, пользующегося известностью, считают счастливым, удовлетворенным, а в действительности все наоборот. Любовь зрителя несет в себе какую-то жестокость… Однажды после спектакля, когда меня заставили играть «по требованию публики» очень больную, я раз и навсегда возненавидела свою славу.
Многие получают награды не по способности, а по потребности. Когда у попрыгуньи болят ноги — она прыгает сидя.
Успех — единственный непростительный грех по отношению к своему близкому.
Как-то Раневская поскользнулась на улице и упала. Навстречу ей шел какой-то незнакомый мужчина.
— Поднимите меня! — попросила Раневская. — Народные артистки на дороге не валяются…
Спутник славы — одиночество.
Я давно ждала момента, когда органы оценят меня по достоинству
Она была любима и вождями, и публикой, и критикой. Рузвельт отзывался о ней как о самой выдающейся актрисе ХХ века. А Сталин говорил: «Вот товарищ Жаров — хороший актер: понаклеит усики, бакенбарды или нацепит бороду. Все равно сразу видно, что это Жаров. А вот Раневская ничего не наклеивает — и все равно всегда разная». Этот отзыв ей пересказал Сергей Эйзенштейн, для чего разбудил ее ночью, вернувшись с одного из просмотров у Сталина. После звонка Раневской надо было разделить с кем-то свои чувства, и она надела поверх рубашки пальто и пошла во двор — будить дворника, с которым они и распили на радостях бутылочку.
— Знаете, — вспоминала через полвека Раневская, — когда я увидела этого лысого на броневике, то поняла: нас ждут большие неприятности.
— Фаина Георгиевна, вы видели памятник Марксу? — спросил кто-то у Раневской.
— Вы имеете в виду этот холодильник с бородой, что поставили напротив Большого театра? — уточнила Раневская.
Фаине Георгиевне уже присвоили звание народной артистки СССР, когда ею заинтересовался Комитет государственной безопасности и лично начальник контрразведки всего Советского Союза генерал-лейтенант Олег Грибанов. Будучи человеком чрезвычайно занятым, Грибанов на встречу с Раневской послал молодого опера по фамилии Коршунов. Планировалась, как тогда говорили чекисты, моментальная вербовка в лоб. Коршунов начал вербовочную беседу издалека. И о классовой борьбе на международной арене, и о происках иностранных разведок на территории СССР. Процитировал пару абзацев из новой хрущевской Программы КПСС, особо давил на то, что нынешнее поколение советских людей должно будет жить при коммунизме, да вот только проклятые наймиты империализма в лице секретных служб иностранных держав пытаются подставить подножку нашему народу. Невзначай напомнил также и о долге каждого советского гражданина, независимо от его профессиональной принадлежности, оказывать посильную помощь в их ратном труде по защите завоеваний социализма.