Страница 15 из 32
Смерть этого ястреба была страшна… Если прежним своим пернатым жертвам Иван Иванович всего лишь перекусывал горло, то от этого хищника практически ничего не осталось. То есть — остались кровавые клочья и лохмотья, в которые кот изорвал своего врага… «А ведь они и не дрались вовсе!» — рассказывал Колька родным и соседям, которые смотрели на жуткие останки птицы в таком потрясении, что вначале никто из них и слова из себя не мог выдавить. Ещё бы! — чтоб совершить такую страшную казнь над врагом, даже зверь — как говорится, тварь неразумная — должен был придти в состояние ослеплённо-гневного безумия. За брянцевским найдёнышем числилось уже немало ратных подвигов, в том числе и лишённая глаз лиса, но в подобном он ещё не был замечен…
— …Они и не дрались, — продолжал Николай. — Смотрю, Ван Ваныч сшиб его и давай терзать, и ну рвать на куски, да с таким воем, как будто его самого пластают. А на самом-то — ни царапины. Вроде даже и не клюнул его ястреб-то.
…Из людей, глядевших на ошмётки ястребиного тела, Ваня Брянцев мрачнее всех выглядел. Наконец, он глухо промолвил: «Тут одно скажу — кровь ему так велела…» Федя поднял потрясённые глаза на отца: «Какая кровь?» Тот помолчал, потом заговорил уже твёрже: «А такая… Такая — что без мести нет ей жисти!» И напомнил собравшимся о том, при каких обстоятельствах он обнаружил камышового котенка в плавнях два года назад. О том, что являло тогда из себя кошачье разорённое логово, где лежали рядом убитая кошка-мать и издыхающий ястреб…
— Да-а! — выдохнул Николай. — А какой же всёжки красавец был… Невжель через два-то года наш кот всё это помнит? Ведь, по правде-то, не этот ястреб евонное гнездо зорил, а?
— Знаешь, сынок, — медленно и тихо ответил ему отец, — не дай-то Бог, конечно, но коли у тебя на глазах родную матку погубили бы, ты б и через сто лет не только супостата, но и весь корень его помнил бы. Нутром бы помнил… А уж что там сотворил бы ты над ними, каким судом бы судил — то другое дело…
Нет, после таких жутковатых своих боевых побед Иван Иванович всё-таки продолжал оставаться любимцем семьи Брянцевых. Более того, росла их гордость за своего кота… Однако именно котом-то в их глазах он месяц от месяца переставал быть. То есть — всего лишь котом, пусть и дикого происхождения. Никто из Брянцевых не мог объяснить это себе или кому другому, но в их глазах камышовый приёмыш перерастал в существо какого-то совсем иного порядка, чем те, кого люди издревле зовут котами, кошками… Конечно же, они продолжали и ласкать-гладить его как кота, насколько он это позволял, и кормить его так же, как люди кормят своих кошек, — а не собак, скажем. (Хотя усато-хвостатый член брянцевского семейства спокойно ел всё то, что и люди). И звали они его к себе не только по имени-отчеству, но и просто «кыс-кыс»… А всё же собственно кошкой для них он уже не был.
…Ване Брянцеву порой казалось: приёмыш подобен их с Тасей троим детям в том, что, как и каждый из детей, он тоже «наособицу». На всём, что составляло камышово-кошачью жизнедеятельность Ивана Ивановича, лежал отпечаток чего-то исключительного и необычайного. Такого, что не под силу ни котам, диким и домашним, ни другим животным.
Взять хотя бы ещё одну хищную птицу, которая попалась ему в лапы вскоре после его смертельного отмщения отряду ястребиных. Этого несостоявшегося обидчика брянцевских курят и гусят он не только не разорвал в клочья, но почему-то оставил почти совершенно нерастрёпанным. Однако, глядя на убиенного пернатого хищника, никто не мог сказать, что это за птица. Никто, даже Степан Софронович. Даже ему, зоологу, знатоку местной фауны, было неведомо, чьего роду-племени сей крупный хищник, к какому виду или подвиду принадлежит эта явно редкостная птица… «Залётный зверь!» — в голос сказали два местных старика, всю свою жизнь промышлявших охотой именно на птиц. «Сколь годов ни полевали, таких не встречалось…»
— Действительно, — размышлял вслух бывший школьный наставник Брянцевых, — не разбери-пойми: тушка вроде бы ястребиная, а клюв и глаза — что у филина, и хохолок такой же. А уж хвост совсем чудной: полоски светлые, кайма тёмная, а на конце как по дуге обрезан, закругляется. И крылья тоже явно не ястребиные, широкие да короткие. Взгляни-ка, Федя, и на лапы — такие у диких гусей, разве что перепонки у него зачаточные…
— А уж масть вообще непонятно какая, — подметил Федюшка, — верх, как будто чернобурка, а брюхо почти что серебристое. Ну, молодец наш Ван Ваныч, не погубил ему оперение, — красота какая!
— Вот что, — заключил свои устные размышления Степан Софронович. — Отвезу-ка я это чудо в перьях в Талабск, отдам знакомому своему, таксидермисту… Он-то уж должен определить.
— А чем, — не понял старший Брянцев, — чем ваш знакомый занимается-то, что ему эту диковину отдать хотите? Он таксист аль дерьмо качает?
— Ни то, ни другое, Ваня, — интеллигентно поставил на место своего бывшего ученика Степан Софронович. — Таксидермист — это чучельник. Знакомый мой чучела делает. В том числе и птичьи. И уж он-то всяких редкостных птичек и зверей на своём веку повидал. Думаю, и этот раритет ему известен.
…Пожалуй, впервые бывший школьный зоолог слукавил в своей литературной деятельности. Не упомянул Степан Софронович в своей заметке, вскоре появившейся в областной газете, о том, что именно камышовый кот, которого сельская семья сумела приручить, изловил такую редчайшую птицу. Помнил старый натуралист горькие последствия своей заметки про чудо-раков…
— …Это, друзья мои, канюк. Канюк — вот кого ваш феномен залапил, — с восторгом поведал он Брянцевым, вернувшись из областного центра. — На юге их ещё сарычами зовут. Это — скажем так, троюродный брат ястреба. Но всё у него совершенно не ястребиное, кроме того, разумеется, что канюк — тоже хищник. Однако и повадки, и гнездовья, и, как видели вы, внешность у них иные, чем у ястребов. Очень требовательная и прихотливая птица… По всей России на сей день числится всего восемь гнездовий этого канюка. Он не выносит никакого шума-грохота. Вот и водятся канюки там, где ни войны не было, ни промышленности нет, ни больших дорог. Вроде дрофы — её тоже почти не осталось… Вот какой раритет вашему коту в лапы попался! — заключил Степан Софронович. — Как сюда залетел?!
— Ишь ты! — хмыкнул Ваня. — Стало быть, и тут Ван Ваныч отличился… В музей, говорите, чучело этого канюка поместят? Ну-ну… Кто ж теперь у нашего кота на очереди, знать бы, а?
5. НЕПРОДАЖНЫЙ
…На очереди у брянцевского найдёныша и впрямь было ещё немало знатных побед и свершений, но вряд ли стоит их все перечислять. Важней сказать другое: слава о небывалом коте, живущем под людским кровом в деревне Старый Бор, прокатилась далеко по берегам Талабского озера, по нашим малым градам и большим весям. И, конечно же, в наше время, которое недаром зовётся «рыночным», кое-кто хотел купить у Брянцевых это чудо. Пытался купить, скажем точнее. Обо всех таких попытках тоже рассказывать нет смысла: их хватало… Но две из них особенно запомнились брянцевскому семейству, — очень уж знаменательными они стали для нашего времени и его неписанных уставов. Поэтому надобно поведать вам о них.
Умерла старушка Макариха, соседка Брянцевых. «Отмучалась», — говорили о её кончине староборские женщины. Ненадолго пережила эта ветхая бобылка свою козу Нюську — ту, что была кормилицей Ивана Ивановича в его младенчестве. Брянцевы похоронили свою соседку и справили скромные поминки по ней. И в тот же день — в третий день по её смерти, когда душа человека покидает его жилище — избушка Макарихи рухнула…
— Видно, одним её духом только и держалась, — заметил Ваня. Осталась груда трухлявых брёвен и досок. Брянцевы разобрали её и нашли в обломках маленький сундучок. В нём хранились несколько пожелтевших фотографий и груда всяких не менее старых бумаг и документов, вплоть до квитанций об уплате налогов за 1947 год… А ещё — кольцо. Серебряное, оно ещё хранило в себе следы позолоты. Само же серебро кольца было чистым, высокой пробы, и сверкала в нём маленькая прозрачная капелька. «Вань, это ж алмаз!» — ахнула Тася. «Ну, алмаз, — буркнул её муж, подышав на эту капельку, протерев её и просмотрев её на свет, — а на кой мне он? Стёкла, что ли, резать? так у меня свой стеклорез имеется, тоже с алмазной крошкой». И положил кольцо обратно в сундучок…