На странных берегах

– Вот, – сказал бокор. Он сдернул с плеча сумку и, не оборачиваясь, протянул ее Харвуду. – Можешь пока заняться мукой, ромом… там же леденцы. Духи падки на сладкое.

Харвуд взял сумку и отнес ее к канаве. Его тень вытянулась перед ним в прыгающем свете факела к стволам пальм на другой стороне прогалины. Харвуд остановился у края канавы, бросил мешок на землю, потом наклонился, достал из сумки бутыль с ромом, вытащил зубами пробку и принялся обходить канаву, поливая ароматным напитком почву. Когда круг замкнулся, в бутыли еще плескалось около стакана рома. Харвуд выпил его одним глотком и отшвырнул бутылку в темноту зарослей. Потом он достал муку и мешочек с леденцами и принялся раскидывать их горстями, со смущением подумав, что сейчас похож на пахаря, удобрившего и засевающего поле.

Он обернулся, когда со стороны хижины раздался металлический скрежет – бокор с усилием толкал перед собой тачку, в которой лежали два одурманенных индейца. Это зрелище вызвало в Харвуде смесь противоречивых чувств: ужаса и надежды одновременно. В нем на миг возникло сожаление о том, что нельзя заменить человеческую кровь овечьей, как то было во времена Одиссея, однако он, стиснув зубы, помог чернокожему колдуну положить тела на землю так, что головы свисали с края канавы.

Бокор, у которого был острый короткий нож, протянул его однорукому:

– Хочешь?

Харвуд отрицательно мотнул головой и хрипло произнес:

– Делай сам.

Он отвернулся и уставился на факел, который чадил все больше, разбрасывая по земле искры. Чернокожий присел на корточки рядом с жертвами, и когда несколькими мгновениями позже раздалось хрипение, а кровь забулькала и полилась на брезент, Харвуд невольно зажмурился.

– А теперь слова, – выдохнул колдун и начал речитативом произносить что-то на ужасной смеси французского, негритянского мандонго и языка карибских индейцев, а белый человек, по-прежнему не открывая глаз, стал вторить ему на древнееврейском.

Речитатив на разных языках становился все громче, как будто стремясь заглушить новые звуки, доносящиеся со всех сторон из джунглей: тихий смех и плач, осторожное шуршание в ветвях, скрежет как от трущихся друг о друга оброненных змеями шкурок.

И неожиданно голоса обоих мужчин слились – их декламация зазвучала в унисон, и совпадение это было полнейшим, хотя по-прежнему говорили они на разных языках. Пораженный этим (хотя нечто подобное он и предвидел), Харвуд ощутил дрожь истинного благоговения перед столь невероятным совпадением. За острым ароматом пролитого рома и терпким запахом крови неожиданно почудился новый запах – запах раскаленного металла, запах магии, гораздо более сильный, чем Харвуд ощущал когда-то прежде…

И как-то сразу вдруг пришло понимание, что они здесь уже не одни – вся прогалина была заполнена призрачными силуэтами людей, и хотя свет факела проходил сквозь них, он все же слегка тускнел, когда между пламенем и Харвудом их оказывалось несколько. И все эти бесплотные существа жались к канаве, жалобно и умоляюще щебеча при этом по-птичьи. Харвуд и бокор, не сговариваясь, оборвали декламацию.

Появились и другие создания, которые, не пересекая невидимой черты, проведенной колдуном по периметру поляны, собрались на границе джунглей, выглядывая из-за стволов или сидя на ветвях. Харвуд разглядел теленка с пылающими глазницами, фиолетовую голову, повисшую в воздухе в ожерелье из кишок, нескольких существ, больше смахивающих на насекомых, чем на людей, и хотя привидения внутри магического периметра беспрестанно гомонили, те снаружи хранили молчание.

Колдун отгонял привидения от канавы яростными взмахами ножа.

– Поторопись, – пропыхтел он. – Ищи того, кто тебе нужен.

Харвуд сделал шаг к краю канавы и стал всматриваться в прозрачные силуэты. Под его взглядом некоторые тени делались более различимыми, как сворачивающийся яичный белок в кипящей воде.

«Бенджамен! – позвал его кто-то скрипучим голосом, перекрывая всеобщий гомон. – Бенджамен, это я, Питер! Я был шафером на твоей свадьбе, помнишь? Пусть он даст мне поесть!»

Чернокожий вопросительно посмотрел на Харвуда.

Бенджамен отрицательно покачал головой, нож шамана яростно сверкнул, едва не рассекая надвое просителя. Тень отчаянно вскрикнула и исчезла, рассеявшись, точно дым.

«Бен! – вскричал другой голос. – Будь благословен, сынок! Ты позаботился о моем ужине, я знал…»

– Нет, – сказал Харвуд. Он плотно сжал губы, нож сверкнул, и еще одно эхо затерялось в шелесте неумолчного бриза.

– Не могу сдерживать их целую вечность, – выдохнул бокор.

– Еще чуть-чуть, – бросил Харвуд и позвал: – Маргарет!

В толпе призраков слева засуетились, и из общей массы выплыло туманное облачко.

– Бенджамен, как ты здесь оказался?

– Маргарет! – В его восклицании сквозило больше боли, чем торжества. – Она, – рявкнул он на шамана. – Пропусти ее!

Шаман перестал махать ножом и стал наносить удары призракам – всем, кроме одного. Туманное облачко подплыло к канаве, затем формы его расплылись и проявились снова уже в коленопреклоненной позе. Женская фигура потянулась было к крови, потом остановилась и просто коснулась пасты из муки и рома на краю канавы. На мгновение очертания в свете факела приобрели плоть, и задетый пальцами шарик леденца откатился на несколько дюймов. – Нам не следовало бы быть здесь, Бенджамен, – сказала она, и голос ее стал немного более громким.

– Вкуси же крови! – взмолился Харвуд, падая на колени по другую сторону канавы.

Беззвучно призрак начал расплываться и растворился в воздухе, хотя холодное железо в руках шамана ничем не угрожало ему.

– Маргарет! – взревел мужчина и, прыгнув, перелетел через канаву, оказавшись в самой гуще призраков. Они расступились перед ним, как паутина меж деревьев, и он больно ударился подбородком о землю. Звон в ушах заглушил затихающий хор печальных голосов. Несколько мгновений спустя Харвуд тяжело сел и, щурясь, огляделся. Призраки пропали, и пламя факела посветлело.

Колдун уставился на него:

– Надеюсь, ты получил, что хотел?

Харвуд не ответил. Он устало поднялся на ноги, потер ушибленный подбородок и откинул с лица свесившуюся прядь светлых волос. Монстры по-прежнему теснились за пределами прогалины, за все это время никто из них даже не шелохнулся.

– Наслаждаетесь, да? – выкрикнул Харвуд по-английски, тряхнув в воздухе единственным кулаком. – Надеетесь, что опять прыгну через канаву? – Голос его истерично зазвенел, и, часто моргая, он шагнул к краю прогалины, тыча пальцем в одного из наблюдателей – гигантскую свинью, из шеи которой росла целая гроздь петушиных голов. – Вот вы, сэр, – продолжил Харвуд с фальшивым дружелюбием, – поделились бы с нами вашими ценными наблюдениями. Может, по-вашему, мне лучше нацепить на себя картонный нос и устроить здесь целый балаган, а? Что молчите?..

Бокор ухватил Харвуда сзади за локоть и развернул его лицом к себе. В его глазах англичанин прочитал удивление и сочувствие одновременно.

– Прекрати, – сказал колдун тихо. – Многие из них даже не слышат, и не уверен, что кто-то понимает английский. На рассвете они исчезнут, и мы спустимся.

Харвуд вырвал локоть, отошел к алтарю и сел неподалеку от канавы и двух обескровленных трупов. Запах нагретого металла, запах магии, пропал, но даже прохладный бриз не мог развеять удушливый запах крови.

Хотя до рассвета еще оставалось девять или десять часов, сама мысль о сне казалась Харвуду нелепой. Перспектива долгого ожидания вызвала у него чувство дурноты.

На память пришли слова бокора: «Надеюсь, ты получил, что хотел?» Харвуд поднял глаза к звездам и вызывающе улыбнулся. «Только попробуйте теперь меня остановить, – подумал он. – Пусть даже на это уйдут годы, теперь я убедился, что это не ложь, что это можно сделать. Пусть бы мне пришлось зарезать хоть дюжину индейцев, дюжину белых, даже дюжину друзей… все равно оно того стоит».

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Моря и стихии нам не подвластны – мы либо принимаем их правила, либо идем ко дну.