Страница 9 из 114
МАДЛОНА. Как раз я — сирота.
СТАРШОЙ. Ну и я вслед за вами, раз такое дело. (Миртию.) Я, старшина стражников барона, объявляю тебя на глазах у всех присутствующих рыцарем, рыцарство каковое породит и мое обратным током моего клинка. (Мадлоне.) Паж, опоясывай его.
МАДЛОНА. Чё?
МИРТИЙ. Опоясывай меня!
МАДЛОНА. Опоясывать тебя?
СТАРШОЙ(указывая на меч). Повесь на него. Только пускай сначала поцелует.
<b>Мадлона</b> подставляет губы. Барбара и <b>Девочка</b> тоже подбегают.
Меч поцелует, а не мочалку! (Берет меч и показывает его Миртию.) Он дорого стоит. И доставлен тоже из Аквитании. Там никаких проблем, там делают что угодно, и заклепки для кирасы, и наколенники, и мечи, и боевые трубы, все, чтобы воевать.
МИРТИЙ. Молчите! Перестаньте! Вон отсюда!
МАТЬ(всем прочим). Вы слыхали? Вон отсюда. Сын мой так велел.
СТАРШОЙ(Миртию). А конь? Ему, наверное, скучно.
МИРТИЙ. Оставляйте. Там посмотрим. Оставляйте.
СТАРШОЙ. А люди?
МИРТИЙ. Людей можете забирать.
СТАРШОЙ. Уходим, Граппасуль. Он приступает к медитации.
ГРАППАСУЛЬ(Старшому). Что же это вы ему голову-то не отрубили? Вы же его держали на клинке, словно барана. Неужели у вас руки не чесались? Рыцарем! Эдакого бандита! В рыцари! Такого забияку! Он нас всех порвет на части! Вас бы наградили капитанством. Уж не говоря о том, что мы рискуем быть повешенными бароном на его укрепляющей веревке.
СТАРШОЙ. У меня прикрытие.
МАТЬ(Мадлоне). Уходи отсюда. Он ведь велел.
МАДЛОНА. А я у него паж. Отныне я все время буду опоясывать его.
МАТЬ(грубо выталкивая ее). Да уходи же! От тебя несет постелью так, что дух захватывает!
Все уходят. Остаются <b>Миртий</b>, <b>Мать</b> и <b>Священник</b>.
СВЯЩЕННИК. Сын мой! В глазах Предвечного Владыки вы — рыцарь. Рыцарство имеет миссию защищать те институции, что сами по себе и в совокупности являются лишь институцией Предвечного Владыки, воплощенной в человечестве. Рыцарство есть честь, верность и государственная безопасность. Я прошу вас, я приказываю вам склониться перед волей вашего сюзерена.
МИРТИЙ. Согласно нашей святой вере, человек свободен.
СВЯЩЕННИК. Несомненно. Но человечество таковым не является.
МИРТИЙ. Значит, война? Воевать против Арагона. Арбалетчики оттуда, арбалетчики отсюда, пальцы одинаково крепки…
МАТЬ. Только не пальцы, а плечи! А так — слово в слово то, что я сама говорила. Слово в слово! Надо же! Мой сын и я, мы переплетены, взаимоперепутаны, мой сын и я…
МИРТИЙ. Мать моя, раз мы уж так похожи, чего мы топчемся на одном пятачке? Ваш вид меня утомляет, так что иногда мне хочется вас вытошнить. К чему двое, когда довольно одного?
<b>Мать</b> отодвигается от него.
МИРТИЙ(Священнику). Два христианских королевства, Арагон и Лангедок, сплетенные из одних туманов, говорящие на одном наречии, собираются драться из-за пастбищ. Из-за пастбищ! Следует ли нам поколебать собственную справедливость и миропорядок перед смутной субстанцией травонесущей почвы? Нет, сударь! Проделать дырку в неумелом убийце — может быть, или заткнуть оную же в умелой девице — ради бога! Но стрелять в товарищей с другого склона — нет, спасибо. (Острием меча рисует в стене очертания будущего окна.) Будет у вас ваша церковь. Вместе с ризницей… С активной христианской молодежью… Утреннее солнце к вам заглянет… Только я. Я так больше не могу… Я и целуюсь, и дерусь. У нас есть овцы, но разделывают меня. Стригут меня. И погибаю я. (Кричит ему в лицо.) Зачем выходит так, что я купаюсь в переизбытке мышц, что я обширен, крепок и силен настолько, что от моря зеленого до моря синего и от гор белых и до черных гор никто не чувствует себя способным со мною состязаться или отбить у меня свою дочь или свою подругу? Почему все это изобилие мощи в моих жилах должно в конце концов рассеяться зачатием детишек в чреве какой-нибудь девчонки или взорваться воплями команды «рассчитайсь»?! Выровнять копья! — перед четырнадцатью придурками с тех самых пастбищ? Нет, я стою большего! Смотрите! Вот стена. Восходящее солнце. Ваше солнце. Всем сердцем, всей силой мольбы, вы призываете его, и оно к вам придет. Но, может быть, оно… Может быть, и оно ждет, так же страстно и горячо? Я хочу, чтобы оно ждало, как ждете и вы. Хочу быть солнцу восходящему живой надеждой. Я хочу, чтобы оно слушало и предвосхищало в одиночестве своем звуки моих летящих в его сторону шагов. Но солнце восходящее — всего лишь горящий факел.
Входит <b>Отец</b> — лет пятидесяти, безответный, работящий.
ОТЕЦ. Под лестницей, внизу, вода поднялась и натекла лужа. А я собирался положить туда муку, взвесить ее там… Что за лужа, непонятно? Ведь река далёко. В эту лужу, прозрачную, я руку опустил. (Обнюхивает собственную руку.) Теперь вот рука пахнет розами и пеплом.
МАТЬ(Отцу). Псих! Сумасшедший! Возвращайся к своим грязным лужам! Здесь мой сын разговаривал с солнцем!
<b>Отец</b> выходит. <b>Миртий</b> устало опускается на табурет.
МИРТИЙ. Внизу муку надо взвешивать… Сейчас пойду…
МАТЬ. Ни в коем случае! Ты — и муку! Муку!
МИРТИЙ. Что делать? Что же делать? Никого… Нет никого…
СВЯЩЕННИК. Есть человек.
МИРТИЙ. Есть человек?
МАТЬ(Священнику). Есть человек. Но для чего ему об этом говорить?
ГОЛОСА ДЕТЕЙ(снаружи). Есть человек!
МАДЛОНА(возвращается через окно, Миртию). Разве я могу покинуть такого, как ты? И пока меня ты не убьешь, я с тобой.
СВЯЩЕННИК. Есть человек, носящий сердце.
МИРТИЙ. Есть человек.
МАТЬ. Есть человек.
СВЯЩЕННИК. Есть человек в могиле.
МАТЬ. Человек в могиле.
МАДЛОНА. Чем он занимается?
СВЯЩЕННИК. А чем он может заниматься, в могиле-то?
МИРТИЙ. Да о ком вы?
СВЯЩЕННИК. Он один. Ему холодно. И он вас ждет.
Снова входит <b>Отец</b>.
ОТЕЦ. Все-таки надо нам забрать последние мешки. На воду, на прозрачную, я набросаю доски.
МАТЬ(Отцу). Вечно ты появляешься в самый возвышенный момент.
<b>Отец</b> выходит.
СВЯЩЕННИК. Величие назревает. Но в дискуссиях замедляется согласие. Я всего лишь маленький священник, но меня просветил епископ, сам епископ. Величие назревает. Деревенские сражения вроде этого — Тулуза против Арагона, войны ради пастбищ призваны лишь обучить и закалить солдат и рыцарей. Ведь нужна крепкая рука, чтобы распечатать Иерусалим…
МАТЬ. Иерусалим?
СВЯЩЕННИК. ...который христианские массы зовут Градом Святым. (Вкрадчиво.) Барон считает, будто в Граде Божьем, когда наше войско его завоюет, кровь неверных поднимется вам до колен, — это конному.