Сын лейтенанта Шмидта

— Что надо, то и происходит, — ответил остроумный милиционер и поиграл резиновой дубинкой. — Не напирайте, не напирайте, гражданин. Прохода нет.

— Но мне надо в этот дом. Я в нем живу.

— Никто в нем не живет.

— Как не живет? — Резиновые облака в небе над головой председателя тревожно задрожали. — Я в нем начальник. Там мои жильцы, мои вещи… Что делают с моим домом?

Подошел майор и, выслушав сбивчивые объяснения Николая, поморщился:

— Если вы из этого дома, то должны знать… Отойдите, отойдите, не мешайте людям работать.

— Взрывать его будут сейчас, миленького, — пропела, вывернувшись откуда-то сбоку, остроносая мышиная старушка в зимней кофте. — Сказали, будут в двенадцать, я пришла, уже половина первого — и не взрывают.

— Как взрывать? — ахнул Николай. — Постойте, постойте, господа. Что все это значит? Его нельзя взрывать. Он — памятник истории!

— Еще раз прошу, не напирайте, — на этот раз уже совсем сурово крикнул милиционер. — Не для вас оцепление, что ли?

— Дом, видите ли, им мешал. Как очередь очередников двигать, у них домов нет, а как взрывать, есть, — пела старушка. — Дом какой отличный. Сорок тысяч коммуналок в городе, а они взрывать. Коттеджи себе строят, квартиры на двух уровнях. Проспект, говорят, тут будут вести. Будто от парка кусок нельзя было отрезать. Я сама в коммуналке живу. В блокаду ремни ела.

— Как проспект? Что за проспект? — Николая трясло.

— Все тайком делают, — объяснил какой-то работяга. — Ни в газетах, ни по телевизору не сказали. Врут — и не краснеют. Кто-то пальцем ткнул, и хана твоему дому. Говорят, царь так Николаевскую дорогу провел: в одном месте карандаш ноготь задел, до сих пор там изгиб… Вон уже красные флажки подняли. Комиссия, видал, стоит. Мэрия привалила. Иностранцы, опыт перенимать. Шороху на всю Европу! Сейчас крутанут машинку.

Кто-то невидимый, действительно, крутанул машинку. Величественный, каким он казался еще недавно, дом обреченно вздрогнул, разом осел всеми этажами, фонтанчиками брызнула вверх рыжая кирпичная пыль, потекли стены, с хрустом расселись лишенные стекол окна, вывалились и рухнули бесполезные теперь двери. Село и замерло гигантской дымящейся кучей мусора то, что только что было зданием, жилищем, надеждой и гнездом.

— Старый кирпич — он крепкий, да против тола все равно не устоит, — рассудительно произнес работяга. — Дали бы мне в этом доме квартиру, нет — лучше все пылью пустить… При большевиках было и теперь. Так у нас всегда.

Толпа стала расходиться. Скрежеща и стреляя, откуда-то сбоку выползли спрятанные до поры четыре бульдозера и с четырех сторон принялись двигать кирпичную гору.

Милиционерские цепи поредели. Ошеломленный увиденным, Николай приблизился к руине и вдруг в кучке добротно одетых людей, к которым обращались за всеми указаниями и милиционеры, и прорабы, узнал и персикового начальника из мэрии, и его секретаршу в белых очках, и Костю Кныша в малиновом. Рядом с ними восьмерками двигалось в нетерпении взад-вперед электрическое кресло и стояли директор «Атланта» в зеленом френче, усатый охранник и Вергилий.

«Ждут, когда обнажится стена подвала. Разворотят стены, и вот она — капсула. Точного места не знают. Оттого и рванули».

Пропажа бумаг в архиве, визит атлантов в Заозерск, таинственный незнакомец на чердаке, наконец, этот взрыв… — все, с чем пришлось столкнуться в последние месяцы Николаю, неожиданно выстроилось в единую ясную цепь. Сейчас клад Карла Фаберже будет извлечен и в бронированном лимузине под охраной частных сыщиков доставлен в банк, чтобы затем осыпать дождем зеленых купюр и хрустящих чеков тех, кто сейчас напряженно наблюдает за ползающими по груде кирпичей бульдозерами.

Время шло. Народ, не подозревающий о величии момента, разошелся. У рухнувшего дома осталась только комиссия и рабочие. Взвод милиционеров перестал обращать внимание на зевак. Надвинулись тучи, потянуло холодом, подкатил автобус. Из него с понятной только для Николая мрачной суровостью выпрыгнули одетые в униформу и кроссовки с красными ромбами частные охранники. Четверка стальных жуков фронтом, дробя гусеницами кирпичи, пошла в последнее наступление. Обнажились стены подвала.

Неожиданно кто-то крикнул:

— Осторожнее! Тут полно змей!

— Откуда змеи?

Прыгая как обезьяны, охранники стали расшвыривать и убивать стремительно убегающих аспидов.

Но то, что требовало окончательного разрушения здания, было сильнее удивления или страха. Косые ножи бульдозеров слой за слоем продолжали снимать каменную крошку. Комиссия заволновалась и подалась вперед. Вот- вот откроется тайник. Николай дрожащими руками вытащил из кармана чертеж. Да, эта та самая стена… Еще один заход, и машина пройдет по отмеченному крестиком месту. Вот она пошла. Стена качнулась, от нее отвалился кусок. Открылась ниша. В ней что-то чернело.

На бульдозериста закричали. Машина стала. Рабочие руками стали разбирать завал. Открылся почерневший от сырости и времени деревянный ящик.

В нем!.. Вот она, та ужасная минута, когда клад, за которым так упорно гонялся председатель, уплывет в чужие руки. Ящик вынимают и ставят на землю. Комиссия сбивается вокруг него. Электрическая коляска врезается в толпу. Сбивают замочек. Откидывается крышка. Вздох, восторженные возгласы. Не в силах больше стоять на месте, Николай отодвинул плечом милиционера и сделал шаг вперед. Милиционер, сам крайне заинтересованный, взял его за руку, но не потянул назад, а тоже шагнул вперед. Продолжая держаться за руки, они вклинились в кольцо, которое образовали вокруг ящика члены комиссии. На лицах собравшихся засверкали вспышки — набежавшие фотографы, поднимая над головами аппараты и стреляя ими, лезли вперед. Вот из ящика извлечена слегка потемневшая от времени бронзовая капсула, вот кто-то из комиссии протянул руку, намереваясь отвинтить крышку. Персиковый чиновник успел выкрикнуть:

— Мсье Парасоль, остановите их!

Директор «Атланта» запрещающе поднял ладонь, но было уже поздно. Крышку капсулы сорвали, все головы разом наклонились над кубком. Оттесненное толпой механическое кресло взмыло в воздух и повисло над толпой. Однако дальше ничего из того, что ожидал Николай, не произошло: воцарилась тоскливая тишина.

— Там что-то не так, — сказал Николаю милиционер и отпустил его руку. — Напрасно нас дергали.

Растерянные члены комиссии беспомощно переглядывались. Никто не мог произнести ни слова. Под ногами остолбеневших людей деловито ползали уцелевшие крандылевские змеи. Парившее в воздухе кресло, издав низкий собачий вой, рухнуло на землю.

Николай спрыгнул с камня, на котором стоял, и, оттеснив потерявший дар речи зеленый френч, заглянул в капсулу. Она была пуста.

И тогда он с ошеломляющей ясностью вспомнил раннее утро в Мадрасе, старуху, лежащую в кресле, белый широкий подоконник и смуглую мальчишескую руку, тянущую к себе точно такую же капсулу.

Комиссия о чем-то начала шептаться. На щеках чиновника из мэрии персики сменились злой синевой, директор «Атланта» громко и отчетливо выругался по-русски.

Николай вздрогнул, нахмурится и, наконец, рассмеялся. Он смеялся тихим смехом человека, познавшего истину. На него стали оглядываться. Кто-то взял его под руку. Это был Малоземельский.

— Как Индия? — спросил он. — Вы даже не загорели. Было много дел? Признаюсь, я не удивился, увидев вас здесь. Ведь я догадывался — есть причина, которая держит вас в доме… Вы носите маску. Осторожнее, когда будете ее снимать, на лице могут остаться шрамы.

— Где теперь прутковцы?

— Нас переселили. Распоряжение мэрии — в двадцать четыре часа. Прекрасные квартиры в центре города, дом после капитального ремонта, под окном река, закованная в гранит. Приходите, посмотрите. Это полезно — текучая вода не позволяет забыть, что все на свете преходяще.

— Так все и переехали? — машинально спросил Николай.

— Почти все. Паскин женился на третьей. Вторая за бугром — уехала в Мюнхен, забрала даже мойку. Из Заозерска сообщили — умерла Крандылевская, залечил муж. После ее смерти по всему городу пошли гигантские тараканы. Вяземский завязал с авангардом, подался в маньеристы, но двери обивает до сих пор. Видите, сколько новостей… У вас вид человека, который только что избежал большой беды. В чем дело?