Страница 102 из 105
Наше время без работы — ничто, оно нам вообще ни к чему.
Мы это хорошо понимаем тогда, когда перестаем работать.
Мы впадаем в уныние.
Нам становится скучно.
И мы заболеваем.
Да.
Работа — это право, но это еще и
потребность
всех людей.
Это то,
чем мы торгуем,
все мы.
Потому что этим мы живем.
Мы подобны продавцам,
торговцам.
Мы продаем свой труд.
Мы продаем свое время.
Самое ценное, что у нас есть.
Время нашей жизни.
Нашей жизни.
Мы — торговцы своей жизнью.
Вот что прекрасно,
благородно и заслуживает уважения,
вот что позволяет нам
смотреться в зеркало
с гордостью…
Снова на лицах появились улыбки.
Тогда
женщина, о роде деятельности которой мы как раз ничего не знали,
встала
и объявила, что очень рассчитывает присоединиться к нам.
Она, конечно, не работала на «Норсилоре»,
но чувствовала с нами глубокую солидарность, сказала она.
Она тоже была человеком,
имеющим работу,
и поэтому
чувствовала себя близкой к нам по духу.
Нам всем очень хотелось спросить у нее, что именно она называла своей работой.
Последние восемь лет она занималась проституцией, сказала она нам.
Она временно предоставляла в чужое пользование части своего тела в обмен на деньги и, разумеется, считала этот род деятельности самой что ни есть обыкновенной работой.
Она не продавала свою душу, уверяла она нас, она всего лишь сдавала напрокат отдельные части своего тела.
Она рассмеялась.
Это самая обыкновенная торговля.
Она обменивала части своего тела на заработную плату.
Она, разумеется, не чувствовала себя более порочной или сексуально озабоченной, чем
добрая половина остальных людей,
нет,
она чувствовала себя нормальным человеком, выполняющим самую обыкновенную работу,
вот и все.
Ей стало намного легче оттого, что она смогла обсудить с нами все эти вопросы,
получив возможность продолжать жить и работать не таясь.
Да как же вы смеете говорить такое,
возмутился кто-то.
В каком смысле, спросила она.
Эта женщина пыталась вызвать нас на скандал, она насмехалась
над людьми, погибшими при взрыве.
Да как она могла сравнивать?
Взрослый сын моей подруги
нашел наконец слова, чтобы выразить то, что чувствовали все остальные,
и сказал,
что ей действительно не место среди нас.
Почему, спросила женщина.
Потому, ответил так называемый взрослый сын моей подруги.
Женщина не хотела уходить.
Она не понимала, почему ей
в отличие от остальных
нет места
здесь,
среди нас,
на этом собрании…
К счастью,
в конце концов она все-таки сдалась.
И все-таки собрание завершилось на несколько необычной ноте.
С того дня, как мы узнали о вероятности окончательного закрытия нашего предприятия,
мы
погрузились
в глубокое отчаяние.
Странное дело, но
больше всех
переживала
моя подруга.
Изредка соглашаясь высказаться вслух,
она говорила, что ей невыносима сама мысль о закрытии нашего предприятия.
Ее горе было безутешным,
несмотря на поддержку окружающих.
Нам всем, разумеется, ее реакция казалась более чем странной — ведь моя подруга не работала на «Норсилоре».
На протяжении всего этого длительного периода
моя подруга напрочь забыла об окружавшей ее реальности, которая, однако, должна была волновать ее гораздо больше, чем эта катастрофа.
В ближайшее время ей грозило выселение из квартиры.
Девушка, которую все считали стеснительной, стала навещать ее
все чаще и чаще.
Она говорила, что более чем когда-либо хочет ей помочь,
дать ей что-нибудь.
Но моя подруга отказывалась,
не понимая, с какой стати эта девушка, как она говорила, горит желанием ей помогать.
Мы, между прочим, тоже спрашивали у этой девушки, почему ей так хотелось помочь моей подруге.
Но она говорила, что не может этого объяснить.
Она действительно не знала,
что нам ответить.
Квартира моей подруги была по-прежнему пуста, и девушка предложила отдать ей буфет, когда-то принадлежавший ее родителям.
Девушка с трудом дотащила этот буфет до квартиры моей подруги.
Таким образом она пыталась усложнить задачу тем, кто собирался ее выселять.
В тот же вечер моя подруга рассказала, что увидела на буфете своего покойного отца
и впервые в жизни отец появился сам, без усилий с ее стороны.
Позже, ночью,
произошло событие еще более невероятное.
Пришла ее мать и ласково погладила ее по лицу.
Через пару дней была установлена верхняя часть буфета, принадлежавшего девушке.
Назавтра моя подруга
увидела
на буфете,
отданном ей девушкой,
свою мать.
Все это время я продолжала лежать дома.
Мы с подругой больше не общались лично.
Иногда я узнавала что-то новое через ее так называемого взрослого сына.
Сначала я попросила, чтобы он больше не приходил, из-за того странного ощущения, что возникло у меня при общении с ним до катастрофы.
Но ему нужно было говорить,
говорить
и, конечно, чтобы с ним тоже говорили.
Признаюсь,
что я не была твердо уверена
и на этот раз,
но,
возможно,
что-то,
что я не совсем почувствовала как прожитое на самом деле,
произошло
между нами
тогда,
в один из тех вечеров.
Позже,
когда мне полегчало,
я попросила подругу спуститься вместе со мной в подвал нашего дома.
Чтобы она наконец выбралась из своей квартиры.
Я притворилась, что потеряла вещицу, которой очень дорожила.
В коридоре, который вел к подвалу,
моя подруга увидела своих родителей,
и мне показалось, что и я их увидела.
Насколько я могу ручаться,
затем мне показалось,
как мать моей подруги наклонилась к ней и шепнула ей что-то на ухо.
Подруга повернулась ко мне с улыбкой, но ее мать приложила палец к губам и жестом приказала ей молчать.
Что же это такое было, чего я не должна была знать?
Тем временем ситуация складывалась далеко не в нашу пользу.
Шли недели,
а движение,
выступавшее за окончательное закрытие нашего предприятия, получало все больше поддержки.
В один из дней политический деятель заявил нам, что, к сожалению,