Страница 30 из 51
Через минуту она появилась снова и, оставив дверь открытой, жестом пригласила посетительницу войти. Светлана нерешительно остановилась на пороге:
- Можно?
- Входи, входи, — Луговой вышел из-за стола, улыбаясь, он протянул девушке руку, подвел ее к «диванному уголку» и, усадив в кресло, занял место рядом.
«Диванным уголком» называлась часть его кабинета возле бара, где стояли большой угловой диван, два мягких кресла, низкий столик и которая была отделена от остальной части комнаты фигурной решеткой, увитой живыми растениями. Здесь он принимал почетных посетителей и зарубежных гостей.
С самого начала разговор принял неожиданный характер.
- Что привело к нам фею льда? — продолжая улыбаться, слегка напыщенно начал Луговой.
- Какая я фея! Если б я была феей, в меня бы все влюблялись. А я — размазня, — сказала Светлана и расплакалась.
Луговой растерялся. Он беспомощно огляделся. Налил воды в стакан, подал Светлане.
—Чего ты плачешь, не надо плакать... — неумело утешал он ее.
А Светлана сидела, утопая в глубоком кресле, и плакала. Ее короткая юбчонка совсем задралась, нос покраснел, сумку она бросила на пол, в одной руке у нее был крохотный платок, в другой она упрямо сжимала экземпляр «Спортивных просторов».
Наконец она немного успокоилась.
—Вот! — сказала она и протянула экземпляр Луговому.
Сначала он недоуменно посмотрел на журнал, но тут же вспомнил, что в этом номере был напечатан рассказ известного писателя «Этот скользкий лед».
В рассказе, небольшом, лиричном и очень грустном, описывалась драма молодой пары фигуристов. На льду совместно они достигли мировых высот. Они вместе выступали, тренировались, разъезжали. Спорт сделал их неразлучными. Видя, как нежно, или восторженно или страстно (в зависимости от сценария программы) смотрят они друг на друга, обнимают, поддерживают, зрители умиленно улыбались и говорили: «Наверное, скоро поженятся, небось любят друг друга. Такие красивые...» Они действительно были очень красивые, эффектные, искусные. И спорт у них удивительно красивый. И костюмы, и освещение, и музыка, и движения... А вот жизнь нет.
Она-то его любила. Но он любил другую. Он любил девушку, с которой рос, которую знал с детства. Она не занималась фигурным катанием, носила очки и собиралась после школы на математический факультет. Она была не очень красивой, довольно неуклюжей и не бог весть как одевалась.
И не была за границей, в больших знаменитых городах, ей не аплодировали стоя тысячи восторженных зрителей во всех концах света, и по телевизору ее не показывали.
Но любил он ее...
И его партнерша, блестящая красавица, знаменитая, избалованная успехом, которой в жизни, как казалось тысячам зрителей, все улыбалось и удавалось, была глубоко несчастна.
Это там, на льду, она, смеющаяся и улыбающаяся, изящно раскланивалась, прижимая к груди цветы, посылала воздушные поцелуи, вновь и вновь выходила кланяться. А дома она была просто глубоко несчастной, безответно влюбленной девчонкой.
Потому что там, на холодном льду, он держал в объятиях, прижимал к себе ее. А дома обнимал другую...
И эта замечательная пара, которой сулили олимпийские лавры, распалась. Надежды не оправдались.
Они создали другие пары. Он женился на своей подруге детства — математичке, они завели детей и скромно, но радостно жили где-то в небольшом городке, куда его направили после окончания педагогического института.
А она, поплакав и помучившись, тоже вышла замуж, стала тренером и была верна своему мужу, обожавшему ее и с гордостью демонстрировавшему друзьям альбомы с фото, вырезки из газет, кубки и медали, не замечая, как туманится при этом взгляд и слетает с лица его жены улыбка.
Такой вот грустный рассказ...
И Луговой понял, что привело к нему его юную посетительницу.
- Это про нас? — тихо спросила Светлана, устремив на Лугового взгляд своих карих с поволокой глаз. Была в них сейчас недетская обида и боль.
- Нет, Светлана, это не про вас, он ведь вас и не знает, этот писатель, видел только на льду.
- А как он догадался? — простодушно спросила она.
- А у вас так же? — задал вопрос Луговой.
Светлана молча покивала головой, пошмыгала покрасневшим носом, осторожно вытерла глаза, чтоб не смазать ресницы.
- Рассказывай.
- А что рассказывать — все как тут, — она показала на журнал, на глазах ее опять выступили слезы.
- Рассказывай, рассказывай.
И она рассказала. Собственно, рассказывать-то действительно было нечего. Казалось, писатель незримо присутствует рядом. Рядом с ней и ее партнером. Невидимый свидетель чужой жизни.
Она «безумно» влюблена в Володю, «давно, уже год», а он любит другую. Правда, не подружку детства и не математичку в очках, а, наоборот, тоже очень хорошенькую девушку и тоже спортсменку — пловчиху, но это было только хуже.
Он писал ей из всех стран и городов, она звонила ему по телефону во все страны и города. А когда они возвращались в Москву, он проводил со «своей пловчихой этой» все свободное время.
Светлана ревновала и очень страдала.
- Он знает, что ты его любишь? — спросил Луговой. Светлана пожала плечами.
- И не догадывается?
- Мужчины все недогадливы, — она надула распухшие губы, и ему с трудом удалось спрятать улыбку.
- А с тренером вашим или еще с кем-нибудь не делилась? Он ведь очень умный, ваш тренер.
—Он замечательный человек, — с жаром воскликнула Светлана, — но ведь он тоже... мужчина. Не поймет.
Наступило молчание.
—А теперь все узнают, — она опять кивнула на журнал.
Луговой перестал улыбаться. Он понял, какое направление приняли мысли Светланы, когда она прочла рассказ: писатель догадался, — значит, догадаются и другие, а теперь, когда ее несчастная любовь вынесена на всенародное обозрение...
Как быть?
Объяснить, что никто ничего не узнает, потому что никому, кроме нее, все знавшей и страдавшей, не придет в голову приложить авторскую выдумку к реальной жизни? Не поверит. Поговорить с тренером? Но если до сих пор он ничего не заметил и ничего не предпринял, то что сможет сделать теперь?
Быть может, вызвать Киреева и раскрыть ему глаза? И чего добьется? Сделает, быть может, несчастной другую девочку. А кто дал ему на это право?
Он так ничего и не придумал.
Есть, оказывается, недуги, помочь в которых не дано никому — ни тренеру, ни другу, ни самому лучшему журналисту. Неразделенная любовь, например.
Разве что времени.
Но ощущение бессилия, пережитого им тогда, жалкие слова банального утешения, которые он говорил этой пришедшей к нему со своей бедой девочке, а главное последняя фраза их беседы, которую она произнесла на прощание: «Лишь бы никто не догадался, а я сама справлюсь», — навсегда оставили горький осадок в его душе, обидное чувство унижения.
...Дела, дела, встречи, заботы, волнения и радости — обычные, столь метко названные кем-то «текучкой». «Текучка» — так с досадой называли текущие дела, повседневную работу, на которой не успеваешь сделать главного. А разве повседневная работа не есть главное? Разве и самые важные, решающие в жизни дела не являются частью ее, этой повседневной работы?..
ГЛАВА IX. «ОХ УЖ ЭТИ ЖУРНАЛИСТЫ!»
Такой день мог свести с ума кого хочешь!
С утра до ночи Луговой метался между Москвой и Шереметьевом.
— Наверняка успел еще кое-куда заскочить, — считала нужным заметить Люся.
Но так, для порядка, последнее время она вела себя гораздо спокойней.
В тот день Федерация спортивных журналистов СССР встречала приглашенных ею зарубежных коллег.
Поскольку ответственным за эту встречу, как и вообще за пребывание и поездку по стране приезжавшей группы, был назначен Луговой, можно себе представить, как ему доставалось. Гости прилетали с самых разных концов земли, начиная от Японии и кончая Америкой. Самолеты задерживались, опаздывали, кто-то изменил свой рейс, кто-то прилетел раньше времени. Некоторые прихватили с собой непредусмотренных жен, секретарш (вроде Виста) и даже дочерей. У кого-то потерялся чемодан, кто-то простудился, кого-то укачало...