Заговор против маршалов. Книга 2

Пределов, которые ставит опыт и разум, Гитлер не понимал. Инстинкт подчинялся не логике, а внушению. Его могла обуздать лишь превосходящая сила. Очутив­шись после попытки переворота в заточении, впрочем, не слишком обременительном, он раз и навсегда усвоил нехитрую истину: армия — олицетворение силы. В кратчайшие сроки ему удалось соединить вермахт с дви­жением и в мирное время поставить под ружье целое государство. Подобного слияния сил история еще не зна­ла. А портные из Цоссена кроили по прежним меркам. Их амбициозная фанаберия уже лезла из горла, но приходилось терпеть во имя высшей цели.

Фюрер наперед знал все, что могли сказать Бек, Гальдер и прочие.

Их страхи прямиком вытекали из ими же разрабо­танных планов. На тот случай, если Франция и Россия выступят на стороне Чехословакии, генштаб намеревал­ся основную мощь сосредоточить на Западе, оставив на Восточном фронте лишь минимально необходимое прикрытие: у СССР и Чехословакии общей границы нет. Более оптимистичный вариант исходит из расчета, что на первом этапе не только СССР, но и Франция ограничат свои действия флотом и авиацией. При таком развитии событий Чехословакия будет сокрушена мас­сированным ударом по двум основным направлениям. Это автоматически приводит в действие «особую опера­цию «Отто» — военный аншлюс Австрии. И в том, и в другом случае Британия с ее могучим флотом как бы выносилась за скобки. Однако именно вмешательство англичан уже на начальном этапе плана «Грюн» (Че­хословакия), да еще совместно с Польшей и Литвой, могло поставить рейх перед угрозой уничтожения. С этим нельзя не считаться.

Фюрер и не пытался оспорить очевидные истины. О содружестве с Англией в переделе мира он писал еще в крепости Ландсберг. Отличие его, провидческого, скла­да ума от генеральского, приземленного, в том и заклю­чалось, что он умел видеть явление в динамике. То, что представляется неизменным сегодня, завтра может из­мениться до неузнаваемости. За годы, необходимые для подготовки к войне, в мире произойдут перемены, ко­торые и не снились недалеким потомкам Мольтке и Клаузевица.

—      

Наши планы имеют прежде всего мобилизующее значение,— фюрер попытался умиротворить строптиво­го генерала.— Важно установить контрольные сроки и выполнить все то, что должно быть выполнено. А окон­чательное решение я приму сообразно с обстоятельства­ми. Неизменно одно — Германия всегда будет рассмат­риваться как основной центр западного мира при отра­жении большевистского натиска. Это наша судьба, от которой никуда не уйти.

В личном разговоре с вождем Бек не осмелился про­тиворечить.

—     

Я принимаю твое предложение,— сказал Гейдрих Беренсу.— Но с маленькой поправкой. Вместо «Абвер- заграница» мы возьмем «Абвер I «Восток». Так будет правильнее по форме.

—      

Пожалуй... А кого из наших вояк ты наметил? Это можно сделать, не дожидаясь архивов. В принципе мы знаем всех, кто контактировал тогда с русскими. Манштейн, например, возглавлял оперативную группу. Он дважды посещал Москву, присутствовал на манев­рах... Между прочим, высокого мнения о Красной Армии.

—     

Что ж, Манштейн так Манштейн. За остальными тоже дело не станет. Ведь это всего лишь спектакль. Тем не менее постараемся организовать режиссуру серь­езно... Кстати, кажется, наши приятели основательно перегрызлись. Бек на ножах с Бломбергом. Повсюду трубит, что министерство присвоило себе функции ге­нерального штаба. Он считает, что главнокомандующим по старой традиции обязательно должен быть началь­ник сухопутных сил.

—     

То есть Фрич? Интересно...

—      

Поэтому Фрич везде, где только может, поддер­живает Бека. Вместе с Редером и Кессельрингом. Они поперли против самого Геринга. В оценке испанского опыта — тоже полный разброд. Гудериан, Неринг и Мецш все надежды возлагают на прорыв танковых корпусов, объединенных в один ударный кулак. Бек, Гальдер и Эрфут, напротив, полагают, что прорыв глу­боко эшелонированной обороны будет столь же медлен­ным и затяжным, как и в прошлой войне. Я тут не слишком подкован, но, по-моему, полнейший раз­нобой.

—     

У русских примерно такая же ситуация. Стенка на стенку. И это, как у них говорят, льет воду на нашу мельницу.

—      

Тем лучше... Остается выбрать момент для опера­ции «Спецотдел». Я думаю провернуть ее с помощью парней из крипо. Небе посодействует.

—     

Как это понимать: «выбрать момент»?.. Охраня­ется одинаково и в будни, и в праздники.

—      

Охрана меня волнует меньше всего,— Гейдрих за­думчиво пососал зубочистку.— Я выжидаю, когда эти беки и бломберги выкинут очередной фортель. Думаю, что долго скучать нам не придется. Они у фюрера в печонках сидят.

—     

А Кейтель оказался неплохим малым!

—     

Вот он ведет себя правильно. Бломберг еще вспомнит своего Рейхенау.

—     

Главное, своими руками отправил его на повыше­ние!.. Нет, близкого человека лучше держать при себе.

—     

Поэтому я тебя и не отпускаю. Будешь расти здесь.

—     

Я никуда не рвусь, Рейнгард.

—     

И хорошо делаешь.

—     

Хочешь развеселю?.. Оказывается, у меня в Рос­сии отыскался в некотором роде однофамилец.

—     

Мало ли там немцев...

—     

Это — грузин или что-то похожее.

—     

Грузин? И тоже Беренс?

—      

Некто Лаврентий Берия. Партийный лидер Закав­казья, бывший начальник местного НКВД. Наша аген­тура в Баку сообщает удивительные вещи. Эти люди умеют работать. Никаких сантиментов.

—      

Берия и Беренс,— Гейдрих прислушался к зву­чанию.— Действительно, похоже.

—     

У него кличка такая — Беренс. Образовано из двух имен: Берия и Реденс. Реденс — бывший шеф Закавказского НКВД и, между прочим, родственник Сталина. Сейчас работает в Москве.

—     

Так чем же он замечателен, этот твой Берия?

—      

Идет по трупам. Перерезал всех мало-мальски сильных соперников. Если и в центре те же порядки, то мы на верном пути. Осечка исключается.

С помощью приятелей из крипо Науйокс напал на след некоего Франца Путцига, художника-гравера, у которого в районе Берлин-Панков была превосход­но оснащенная мастерская. Путциг увлекался графоло­гией и хиромантией. Его готические экслибрисы с чер­тями, привидениями и скелетами пользовались боль­шим спросом среди библиофилов известного круга. Про­верили по картотеке — порочащих связей не оказалось. Местный блоклейтер охарактеризовал мастера, как че­ловека законопослушного и набожного. Заручившись рекомендацией одного из ветеранов «Общества Туле», Науйокс, понятно в штатском, отправился на реког­носцировку.

Он застал Путцига за работой, когда тот прокатывал на станке листы «Плясок смерти» Гольбейна.

—     

Подделка? — приятно удивился хауптштурмфюрер.

—     

Что вы, господин! Как можно?.. Печатаю с ориги­нальных досок по заказу музея. На каждом оттиске будет выдавлен специальный штамп.

—     

Выгодная работа?

—      

Вообще-то да, хотя и не разжиреешь. Тут главное доверие, почет. Доски, которые резал великий мастер, дадут не каждому!.. И вообще в таком деле возможны всякие злоупотребления.

—     

Например?

—      

Как изволите видеть, я печатаю на бумаге сов­ременного производства. Будь на моем месте какой- нибудь мошенник, а таких в Берлине немало, он мог бы раздобыть десяток-другой старинных листков, накатать и пустить в продажу как подлинники. Риск, скажете вы. Да, риск. Но не всякий ведь остановится перед рис­ком. Соблазн велик. Одно дело выручить десять марок и совсем другое — тысячу.

—     

Значит, вы получаете десять марок?

—   

Десять получит музей. Мне платят по три марки за экземпляр. Но я не жалуюсь... Так какой у вас будет заказ, господин?..

—     

Мюллер, инспектор государственной тайной по­лиции Мюллер.