За флажками

Вас когда-нибудь дергали за ноги, когда вы этого не ожидаете и вообще думаете, что находитесь в полном одиночестве? Нет? Ну, я так и думал. Сообщаю, что это очень неприятно. К такому выводу я пришел, глядя на Шкилета. Он даже не пытался устоять на ногах. Взмахнул руками и грохнулся на пол. Перед этим еще пытался что-то крикнуть, но голос остался где-то вверху, а голова резко скользнула вниз, так что крик даже не успел разрастись и раскатиться по затуманенному помещению. Раздалось только что-то вроде ненавязчивого хрюканья, тут же перекрытого звоном кастрюльной крышки, на которую опустился Шкилет со всей высоты своего роста.

Прежде, чем он успел что-то предпринять — даже если собирался это что-то предпринимать, — я, с половником наперевес, оказался на нем в позиции «сверху» и дважды смачно приложился к его лбу. После этого всякое сопротивление оказалось бесполезным, да и просто невозможным, поскольку лоб Шкилета, кажется, не выдержал такого натиска и проломился.

Не слезая с его туловища, я натужно вполголоса выматерился, маскируясь под Шкилета. Как ни странно, Стебель купился на это и весело проорал из другого угла:

— Что, Шкилет, тоже на какую-то херню напоролся? А ты поаккуратней, поаккуратней.

Послав осторожного на хер все тем же хриплым, полузадушенным голосом, я высвободил автомат из цепких пальцев Шкилета и стал ползком пробираться к выходу. Пора было ставить точку, потому что мне уже изрядно надоела эта игра в жмурки-жмурики, которая имела возможность закончиться не самым лучшим образом, и зажмурить в итоге могли меня.

Выбравшись в обеденный зал, я привстал на колени и выглянул из-за стойки бара. Темно-бордовый автомобиль, израненный барменом, стоял на том же месте. Заднее боковое окно было приоткрыто и в нем мерцал чей-то внимательно наблюдающий за происходящим глаз. Мои маневры он вряд ли приметил, потому что я ловко замаскировался посреди разбитых бутылок и прочего изувеченного барного хозяйства, но все равно действовать нужно было предельно осторожно.

Претворяя это соображение в жизнь, я встал на четвереньки и направился к входной двери, держа на локте автомат и от всей души надеясь, что Стеблю не придет в голову именно в этот момент выглянуть из кухни и приметить меня, вооруженного и делающего ноги.

Мне опять повезло. До небольшого чуланчика-тамбура, отделяющего территорию кафетерия от внешнего мира, я добрался без приключений и вполне незамеченным. Там, осторожно прикрыв за собой дверь, поднялся на ноги и сквозь небольшую щель осмотрел улицу с целью прояснить обстановку.

Пытливый глаз так же поблескивал в открытом окне автомобиля, но направлен был теперь не в мою сторону — он все еще контролировал разгромленный бар и исходящую паром кухонную дверь.

Воспользовавшись тем, что меня оставили без надзора, я перехватил автомат поудобнее, ударом ноги распахнул дверь и вывалился наружу.

Глаза в джипе сверкнули в моем направлении, и было в их взгляде столько изумления, что мне, честно, даже дышать легче стало — значит, мы с этим глазастым квиты. По количеству удивлений на душу населения.

Пока владелец глаз не опомнился, я поднял автомат и одной длинной непрерывной очередью, постоянно борясь с отдачей, выпустил весь магазин в темно-бордовый джип. Там сидели люди, но что с того? Они сами не останавливались перед убийством, да промедли я немного, они бы и меня порешили, так что жалеть их у меня не было ни времени, ни сил, ни возможностей.

Автомобиль, по мере опустошения автоматного магазина, превращался в руины, теряя стекла, оптику, проседая на шинах, и наконец попросту взорвался. Фейерверк был красивый и для меня вполне безопасный, поскольку я стоял достаточно далеко от места взрыва. После него надобность в продолжении стрельбы отпала, и я, сорвавшись с места, побежал к своей «Волге», которая сиротливо желтела метрах в пятнадцати за джипом.

Пробегая мимо горящих останков неприятельского автомобиля, я бросил в него автомат, который был мне уже без надобности, и продолжил свой путь, не беспокоясь о нем — огонь слижет отпечатки пальцев, а остальное меня не касается.

Распахнув дверцу, я уже приготовился было к прыжку в салон, за баранку, когда меня догнал яростный вопль — напарник Шкилета, осторожный Стебель, выскочил из кафетерия на звуки стрельбы, но пока искал дорогу в тумане, опоздал и поспел только к шапочному разбору.

Ядовито усмехнувшись, я бросил тело на причитающееся ему — согласно трудового договора — место и сорвал машину в полет, уже на ходу захлопывая дверцу. Мне в след полуденное небо разорвала сухая и злобная автоматная очередь.

2

Дело, конечно, такое, что забыть о нем начисто при всем желании вряд ли возможно. Пройди после этого хоть десять лет, хоть десять с половиной. Что ни говори, а не каждый день приходится попадать под артобстрел, шкериться по самым неожиданным закоулкам, стрелять и убегать. Оно понятно — со стороны наблюдать куда как интересно, но вот переживать все это, испытывать на собственной шкуре — занятие малопривлекательное и неприбыльное, разве что в смысле жизненного опыта. Но что такое жизненный опыт для того же, скажем, бармена? Особенно после того, как он расцеловался с миной, выпущенной из базуки? Так, пара слов. Впрочем, после прямого попадания его и слова мало трогают.

Я сумел скрыться с места крутых разборок целым и невредимым, если, конечно, не считать потрепанных нервов и одной ночи кошмарных сновидений. Я мог бы гордиться и провозгласить себя именинником, если бы не Генаха Кавалерист, который во время пьянки, случившейся на следующий вечер, долго смотрел, как я ловлю губами ловко укорачивающуюся стопку, а потом философски изрек:

— Ты это, Мишок… Доктору, что ли, покажись… Что-то не нравишься ты мне, нервный какой-то стал, дерганный. Руки ходуном ходят. Пьешь, что ли, много? Или перетрудился? Покажись, Мишок, доктору, это я тебе как друг советую, — и налил по новой, потому что во время его речи я сумел-таки поймать край посуды губами и высосать водку, пока рюмка опять не убежала куда-то.

Этим простеньким замечанием он испортил мне всю атмосферу праздника освобождения от опасности. Какой бы эта атмосфера не была жиденькой, она давала мне повод считать себя почти героем. А после слов Генахи я погрустнел и задумался.

Простор для мыслей имелся. Но мысли могли быть какими угодно, а отправная точка у них была одна — тот самый напарник Шкилета, Стебель, выпустивший вслед моему убегающему такси злую очередь из автомата. Если в скором времени вокруг меня случится хипеш, то виной ему будет этот человек.

Я допустил ошибку, не убрав и его. Я действовал без жалости, расстреливая темно-бордовый джип и тех — или того — кто в нем находился. Но нужно было действовать еще безжалостнее, истребив и осторожного. Они не хотели оставлять живого свидетеля — и мне нужно было поступить так же. Просто как-то не сообразил вовремя, что осторожный имел возможность приметить номер моей машины, а значит, при известной настойчивости, отыскать и меня самого.

И они будут искать, как пить дать. Убрать свидетеля — святое дело. Устроят облаву, обвешают флажками. И никуда я не денусь — рано или поздно выйду под выстрел. И тогда уже поздно будет доказывать, что ты, собственно, не при чем, что, даже имея желание, навредить не сможешь, потому что, вопреки их мыслям о тебе, не успел даже номер джипа запомнить и марку определить — не до того было. Только цвет. Но мало ли в большой, как сердце дедушки Ленина, стране, темно-бордовых внедорожников?

Ситуация, что и говорить, невеселая. Самое досадное, что я не мог последовать старому правилу рыбок-пираний, которые утверждают, что лучшее средство обороны — это атака. Потому что я не знал, кого представляет Стебель. Обидно, но факт.

Такие вот мысли пробудило во мне небольшое и ни к чему, по сути, не обязывающее замечание Генахи Кавалериста. И я стал ждать. Довольно тоскливое состояние, особенно когда ждешь чего-то неприятного для себя. Но выбора у меня не было, и оставаться постоянно начеку — это самое большое, что я мог в данной ситуации сделать.