За флажками

В общем, я наслаждался пельменями, которые один за другим ссыпал в желудок, сопровождая процесс потоками кофе, и ни о чем больше не думал. Идиллия, за которую пострадали все революции без исключения, вечная им память.

Жаль только, что этот праздник жизни продолжался недолго. Ничто, вроде, и не предвещало его конца — вокруг царили мир и спокойствие. Даже бармен, и тот временно затих, прекратив обстреливать меня из своих бронебойных глаз — наверное, ждал подвоза боеприпасов, — когда за окном что-то хлопнуло и полыхнуло, но что это было, сразу разобрать не удалось. Потому что за хлопком и вспышкой, секунда в секунду и никак иначе, разлетелось на осколки затемненное стекло фасада, срезая по пути бегонии-петунии и прочие фикусы (а один осколок чуть не снял с меня скальп), но я, в рубашке родившийся, уцелел назло всем. Чего не скажешь о моей шевелюре, которая была безнадежно испорчена сверху.

Огорчиться я, опять-таки, не успел. Что-то серьезное рвануло в кухне, и из открытой двери повалил дым. Потом там еще долго что-то звенело-грохотало, очевидно, котлы да прочая утварь, которую разметало взрывом и которая теперь неприкаянно искала пятый угол.

Я обалдел. Да любой бы на моем месте обалдел. Очередной пельмень застрял у меня в самой середине пищевода и не думал продолжать движение. С его стороны это было сущим свинством, потому что он ставил меня в крайне неловкое положение, лишая возможности дышать, но я доподлинно знал, что ни вверх, ни вниз он двигаться в ближайшее время даже не подумает.

Однако саботаж пельменя я осознал не сразу. Потому что и без него на время лишился дыхания, с удивлением наблюдая за происходящим. Я буквально окаменел, так что неподвижный пельмень в моем зобу прекрасно вписывался в общую картину.

С минуту я наблюдал за барменом. Он был прекрасен, как лучший фильм года. Не поймите меня неправильно, но в данный момент он вполне тянул на «Оскара». За эти шестьдесят — плюс-минус десять — секунд по его физиономии проскакал такой табун чувств и эмоций, что у меня язык отвалится, начни я их перечислять. Но одно мне стало ясно наверняка: случившееся для него было такой же неожиданностью, как и для меня, так что я даже почувствовал нечто вроде облегчения — все-таки, понимаешь, не одинок оказался в своем непонимании происходящего.

И тут бармен заткнул меня за пояс, первым придя в себя. Он на мгновение скрылся под стойкой бара, потом появился вновь, и в руках у него вместо тряпочки, которой он до недавнего времени что-то усердно натирал, была очень внушительная вещь — карабин Симонова на пять зарядов. И, ничтоже сумняшеся, он выпустил все эти пять зарядов в расстекленное окно.

Пока я медленно — по сравнению с бушующими вокруг событиями — разворачивался, в мозгу что-то щелкнуло, и я придумал мысль. Она заключалась в том, что карабин под стойкой держался, скорее всего, для острастки — бывает, и довольно часто, что вечерние посетители желают продолжить гулянку, не считаясь при этом с мнением хозяев. В таких ситуациях один только вид оружия побуждает взяться за ум и подобрать руки в ноги. Но едва ли ствол до сегодняшнего дня применялся по прямому назначению. Получается, бармену просто повезло, что он оказался заражен. Хотя и эта деталь вряд ли была ему на руку. Потому что разрядил он его не целясь. Я, во всяком случае, ничего подобного не заметил. А значит, нанести кому-то серьезный ущерб шансов почти не было. С тем же успехом он мог отнести патроны в туалет и отправить их в долгое-долгое путешествие, используя в качестве отправной точки очко унитаза.

Такая прорва мыслей пронеслась в моей голове за тот недолгий промежуток времени, что я поворачивался к окну.

А после того, как поворот был завершен, никаких мыслей не стало вообще. Потому что я заметил, как из окна темно-бордового джипа, из которого в трех местах были выдраны изрядные куски железа — да что он, дум-думом, что ли карабин заряжал,?! — появилось нечто, по форме весьма напоминающее жерло двуствольной базуки. И я, не успев, да и, собственно говоря, не пожелав ни в чем разбираться, грохнулся на пол и пополз к выходу.

Сверху что-то шмелисто прожужжало и разорвалось позади меня. Звук взрыва был каким-то необычным. Кроме сухого грохота, похожего одновременно и на гипертрофированный пердеж, и на слишком громкий треск разрываемой мешковины, было еще нечто липкое, мерзкое. С ходу даже трудно подобрать сравнение. Ну, к примеру, звук, который издает пудовый камень, падая с десятиметровой высоты в вязкую жижу болота. Или глубоководная рыба, которая посредством внутреннего давления разрывается на палубе корабля. Что-то в этом роде. Очень неприятное.

С детства не приученный к пластунскому способу передвижения, я не особенно преуспел в достижении своей цели — выхода из кафетерия, — когда раздался этот второй по счету взрыв. Любой нормальный человек в такой ситуации стал бы рвать когти из этого дикого бардака, а я зачем-то оглянулся. Что-то внутри возлюбопытствовало, желая разобраться, в чем же причина хлюпающей составляющей взрыва, которая, потонув в общем грохоте, тем не менее растеклась по его поверхности, как растекается ложка масла по поверхности бочки воды.

То, что я увидел, заставило проглоченные пельмени совершить обратное путешествие. Правда, где-то на выходе я успел их перехватить и волевым решением опустил обратно в желудок: не для того их кушал, чтобы теперь сблевывать на пол. Хотя, конечно, повод для этого был более чем уважительный — нечто, похожее на кишку, свисало с бра, которое, в бытность бармена живым, находилось у него за спиной. Малопривлекательное зрелище. Лишенный кишок таким варварским способом, парень был мертв. Мне сразу взгрустнулось и припомнился наш последний разговор. Стрихнин ему, получается, уже не понадобится. Обошелся подручными средствами.

Рассуждать можно было сколько угодно, но заниматься этим лучше было не здесь и не сейчас. Я вполне осознавал это — не такой уж тупой, не думайте. Но ничего с собой поделать не мог. Тело, словно намагниченное, вдавилось в пол и не желало совершать никаких подвигов. В голове тоже образовалась редкостная пустота, только одна полная досады мысль билась о стенки черепа — отчего я невезучий? Миллионы таксистов ежедневно заезжают в придорожные забегаловки на предмет чего-нибудь перекусить, и с ними ничего не происходит — они кушают и убывают по своим делам, не нарываясь на неприятности и не попадая под обстрел из двуствольной базуки. А вот Миша Мешковский, для друзей просто Мишок, есть, вероятно, обладатель потрясающей способности появляться в ненужное время в ненужном месте, по причине чего постоянно попадает в различные хипеши и неприятные ситуации. Бедный Миша. Мне его, себя то есть, до невероятия жаль.

Пока я насиловал на полу свою нервно-мышечную систему, пытаясь заставить-таки туловище действовать, ситуация вообще накалилась до предела. За разбитым окном, там, где я видел спаренное жерло базуки, хлопнула автомобильная дверь, очевидно, выпуская кого-то на свет божий, а потом чей-то голос сообщил: «Да он его завалил, Стебель!». И разнокалиберный набор шагов направился в мою сторону. Ну, может, и не совсем в мою, но в сторону разгромленного кафе — точно. Очевидно, нападавшие спешили удостовериться, что сделали свое дело так, как задумывали.

Оставаться в позе прибалдевшей медузы посреди обеденного зала стало, мягко говоря, неразумно. Встреча с парнями, для которых стрельба по живым людям из базуки — все равно, что поход к унитазу, в мои планы не входила. Если моя физиономия придется им не по вкусу — а так оно и будет, стопроцентная гарантия, — то все объяснения относительно того, что я оказался здесь случайно, просто лелея мечту закинуть в желудок тысченку-другую килокалорий, можно смело оставлять при себе, потому что пользы от них никакой не будет.

Конкретнее — надо было смываться. Что я, с похвальной целеустремленностью, и проделал, разом замирившись со своим прежде окаменевшим от абсурдности происходящего телом. С тем фактом, что нужно брать ноги в руки и дуть туда, где меня потом, если до того дойдет, даже дотошные археологи не откопают, оно спорить не решилось.