Страница 9 из 88
— Дитя отдает Богу Авраама эту плоть от тела своего, отсутствие которой тело чувствовать не будет, и эту кровь, которая лишь слегка пятнает края чаши, ее принимающей. И будет он наречен именем отца своего — Захария.
При этих словах Захария очень разволновался, но за него сказала его жена:
— Нет. Его имя — Иоанн.
Вся компания, собравшаяся на обряде, была изрядно удивлена, а священник не просто выразил свое удивление — несмотря на то что Захария, старший по сану, стоял рядом, бурбуркая и трясясь всем телом, он был готов сделать Елисавете выговор.
— Иоанн? — переспросил священник. — Никто из твоей семьи или семьи его отца не носил такого имени. Это против обычая.
— В Храме, когда моего мужа посетило видение и он услышал пророчество, младенцу было дано имя, — возразила Елисавета. — И это имя Иоанн.
— Мы должны услышать мнение отца непосредственно из его уст, — сказал священник, — но пока эти уста молчат.
Захария патетически замычал и показал жестами, что ему нужны восковая дощечка и стилус, и тогда сама Елисавета принесла их ему. Однако никак нельзя доверять тому добавлению к этой замечательной истории, что младенец, когда Елисавета несла принадлежности для письма, будто бы начал выкрикивать свое имя. Богу не было никакого смысла заставлять его так кричать, поскольку почти тотчас же, едва начав писать, Захария обнаружил, что после девяти месяцев молчания он снова обрел способность говорить. Твердо и спокойно Захария произнес:
— Его имя — Иоанн.
Все были так изумлены, что некоторые из присутствующих опустились на колени. Захария же, словно чтобы восполнить свое долгое вынужденное молчание, стал многословен и заговорил, как пророк. Сын громко кричал, отцу приходилось кричать еще громче. Захария говорил очень отчетливо, и произносимые им фразы были красиво составлены. Можно не сомневаться, что на разучивание слов, которые теперь лились из Захарии, он потратил много времени, хотя и в молчании.
— Благословен Господь Бог Израилев, что посетил народ Свой, — говорил Захария, — и сотворил избавление ему, и воздвиг рог спасения нам в дому Давида, отрока Своего…[38]
Иоанн кричал так оглушительно, что похоже было, будто он дует в какой-то другой рог. Мать, пытаясь успокоить младенца, укачивала его, но он ревел еще громче.
Захария продолжал:
— Как возвестил устами бывших от века святых пророков Своих, что спасет нас от врагов наших и от руки всех ненавидящих нас, сотворит милость с отцами нашими и помянет святый завет Свой, клятву, которою клялся Он Аврааму, отцу нашему, дать нам, небоязненно, по избавлении от руки врагов наших, служить Ему в святости и правде пред Ним во все дни жизни нашей…[39]
Многим казалось, что Захария говорит уже очень долго, но единственным протестующим голосом был громкий голос ребенка, и Захария теперь уже не просто кричал — он почти ревел:
— И ты, младенец мой, чей голос уже силен и будет еще сильнее на службе у Господа… — Многие при этом улыбнулись, но только не Захария. — Ты наречешься пророком Всевышнего, ибо предыдешь пред лицем Господа — приготовить пути Ему, дать уразуметь народу Его спасение в прощении грехов их, по благоутробному милосердию Бога нашего…[40]
Некоторые говорят, что последние слова Захарии по поводу этого святого и поистине чудесного события были произнесены красивым священническим голосом, нараспев, и действительно, было что-то от песни в этих словах:
— …Которым посетил нас Восток свыше, просветить сидящих во тьме и тени смертной, направить ноги наши на путь мира[41].
Закрыв глаза, он склонил голову и стал тихо молиться. Младенец по имени Иоанн сосал материнскую грудь.
Возвращаясь с караваном в Назарет, Мария по дороге все время слышала эти слова — «Восток свыше», которые звенели в ее голове, подобно колокольчикам, что висят на шеях верблюдов. Она была спокойна и уверена в себе, но оставаться такой ей помогали именно эти слова. «Восток свыше». В ней, Марии, как и было обещано, займется заря, но кто в это поверит? Лучше бы уж теперь, во время путешествия, подвергнуться насилию со стороны злодеев, или разбойников с большой дороги, или солдат, шагающих по дороге из Дамаска, а то и откуда-нибудь еще. Вот в это наверняка поверят. И Иосиф поверит. Насилие же со стороны Бога — богохульная выдумка.
Вернувшись домой, она тихо сидела и слушала то, что говорил Иосиф. На коленях у нее сидел Кацаф, Мария поглаживала его шейку двумя пальцами, и кот громко мурлыкал.
— Хитрость, все хитрость! — восклицал Иосиф. — У твоей матери этой хитрости хватало, и она знала, кого можно надуть! Знала, что я самый доверчивый и самый большой дурак во всем Назарете!
Словно отпечатывая каждый свой шаг, он все ходил и ходил вокруг стола, когда-то сделанного им самим, и со стонами потрясал слабыми кулаками. Спокойно, пытаясь склонить его к доверию, Мария сказала:
— То, что случилось с моей родственницей, правда. Ты можешь поехать туда и увидеть все своими глазами.
— Не сомневаюсь, что правда, — выкрикнул Иосиф, — но я говорю не об этом. Я говорю о твоем лукавстве… Рассказываешь мне о втором чуде в твоем семействе, чтобы скрыть свое… свое… свое… Однако я не имею права кричать на тебя. Я просто рад, что вовремя все узнал. Завтра же утром первым делом иду к рабби Гомеру и все отменяю, отменяю, все отменяю, все! Слава Богу, что я узнал об этом.
— Ты ничего не узнал, — сказала Мария. — Пройдет некоторое время, прежде чем ты увидишь истину собственными глазами. А пока ты должен поверить тому, что я тебе говорю, запомнить то, что я тебе говорю, и понять, что ты еще ничего не узнал.
— Почему я должен верить?! — закричал Иосиф. — Если я поверю, тогда любой мужчина должен поверить в какую-нибудь глупую сказку, которую ему расскажет вероломная женщина, чтобы скрыть свое вероломство. Мне жаль тебя. Я только вот что скажу — не очень-то сладко жить одной-одинешенькой на белом свете с ребенком, рожденным в блуде. Но пока еще существует такое понятие, как мужская честь…
— Скоро ты будешь говорить «обманутый муж», — смело сказала Мария.
— Ну нет, слава Богу, — отмахнулся Иосиф. — Такая участь уготована женатым мужчинам. Пелена с моих глаз спала, и я еще раз говорю: слава Богу! А теперь я вернусь в свою одинокую мастерскую, к моим преданным ученикам…
— Преданным? Я знаю, что Иаков за твоей спиной делает детские игрушки — из твоего дерева и твоими инструментами, а потом продает.
— Вот так всегда у женщин — все невпопад! Вероломно и невпопад! Вот что я тебе скажу: Иосиф, конечно, по-прежнему не женат, но Иосиф уже не дурак.
— Когда-то ты говорил о любви, — с горечью произнесла Мария, — и это было еще совсем недавно. Ты так легко можешь отказаться от любви? Любовь должна быть долгой, а рядом с любовью обязательно идет вера. Ты говорил мне, что любишь Бога, а ведь Бога ты никогда не видел, но здесь твоя вера и твоя любовь танцуют один и тот же танец. Почему бы им не сделать то же самое сейчас?
— Потому, — пробормотал Иосиф, — что легче верить в Бога, чем верить…
Мария быстро подхватила:
— Что ты обручен с той, которая станет…
— Не говори так! — Иосиф едва ли не взвыл. — Не богохульствуй! — А затем, уже спокойнее (ведь она была всего лишь девочкой, причем девочкой в беде, да и не знала еще значения слова «богохульство») продолжил: — Для любого мужчины верить — это уж слишком.
— Но ты не любой мужчина, — сказала Мария. — Как и я не любая женщина. Ты тоже избран. И скоро ты это поймешь. Только очень жаль, что Бог должен прилагать усилия, чтобы ты понял.
Иосиф снова что-то пробормотал, развел руками и со скорбным видом еще раз обошел, на этот раз уже не печатая каждый шаг, вокруг стола, который он сделал для нее. Для них обоих.
38
Лук., 1, 68–69.
39
Лук., 1, 70–75.
40
Лук., 1, 76–78.
41
Лук., 1, 78–79.