Мильтон в Америке

Элеэйзер посовещался с предполагаемым чародеем. «Да, они всегда цветут и плодоносят». Я не мог удержаться от смеха. «Но змеи-то, надеюсь, там не водятся?»

Дикарь ничего не в силах был понять, но я услышал, как он подошел ко мне и встал рядом. «Бог англичанина весь муха, — процедил он, — а сам англичанин весь скво». А потом плюнул мне в лицо. Среди индейцев тотчас же поднялось смятение: еще ни разу никому из них не приходилось быть свидетелем подобного оскорбления, нанесенного англичанину. Я не шевельнулся и сидел неподвижно, пока волнение не улеглось. «Сегодня, — тихо произнес я, — я заключаю с Богом торжественный завет искоренить языческие суеверия. Я не допущу ни идолов, ни обрядов, ни свечей в полдень, ни прочего измывательства. Довольно».

Двумя днями позже братия Нью-Мильтона на своей ассамблее обнародовала предписание, обязующее констеблей запретить знахарство и языческие службы повсеместно на территории поселения; я же предложил выпустить эдикт, ставящий целью окончательно и бесповоротно искоренить подобную практику, буде она обнаружится среди торгующих с нами индейских племен. Меня, однако, настоятельно убедили сохранять выдержку, поскольку было бы довольно опасно выступить сразу против всех индейцев. Поэтому я отдал распоряжение, чтобы наш богоспасаемый народ нанимал себе в работники или вел товарообмен только с теми богомольными индейцами, которые прониклись истиной, заключенной в Ветхом и Новом Завете. Одновременно, дорогой Реджиналд, я учредил молитвенные школы, и в первое воскресенье очередного месяца двадцать туземных мужчин и женщин уже читали нараспев «Отче наш». Мне потребовалось затратить немало усилий на то, чтобы выучить текст на их родном языке и тем самым подавать им пример. «Нушун кесуккут, куттианатамунх кувесуонк». На этих еженедельных занятиях я начал также проповедовать им догматы веры, катехизис, учить правильно рассуждать и уметь пользоваться выкладками разума. «Куккетассутамунк пейамутч». Мне пришло в голову, что следует продемонстрировать им часы и механические приспособления, изобретенные англичанами к вящей славе Вседержителя. После урока туземцы выстраивались в очередь с тем, чтобы поцеловать Святое Писание, которое я держал в руках. При этом, через посредство Элеэйзера Лашера, я провозгласил: «Паусук наунт манит». Бог един. Само собой, я так и не смог привыкнуть к вони пропитанных медвежьим жиром шкур, которые служили им одеждой, и потому обязал всех богомольных индейцев носить платье английского покроя. Я истолковал им состояние, в коем они пребывали прежде, одним словом — Ковауваунемун, что означает «сбиться с верной тропы», имея все основания надеяться, что это сравнение понравится им ввиду сходства с их собственным опытом преследования дичи в лесу. Мне говорили, будто их бог сотворил мужчину и женщину из дерева, из корня которого якобы и произросло все человечество. Это особенно меня озаботило. «Нет. Нет. Как, Элеэйзер, перевести, чтобы они мне внимали?» «Нетопкихкта». - «Пожалуйста, переведите им следующее. Бог взял у Адама ребро и сотворил из этого ребра женщину. — Я намеренно выбирал самые простые слова. — Увидев женщину, Адам сказал: "Это моя плоть". Вы должны забыть все ваши старые суеверные россказни». На этом я завершил урок и вернулся к своим размышлениям.

— И в тот самый день мы обручились. Когда я опустился на колени и надел тебе кольцо, Кейт.

— О да. Ты сказал, что оно досталось тебе по наследству. Твоя бабушка скончалась от приступа в Садлерз-Уэллз и завещала его тебе. Я сразу поняла, что оно индейское, как только его увидела.

— Это правда, Кейт, я еще тогда тебе в этом признался. Правда не сразу, но я снова бросился на колени и горячо молил о прощении. Погляди только, как оно украшает твой пальчик. Продавая его, Новосад Матуксес заверил меня, что это залог счастья.

— А ты говорил, будто кольцо сулит множество детишек!

— Разве это не то же самое, Кейт? Так они говорят. Ты еще не потеряла книгу, которую я тебе подарил? Как же она называется? Заглавие самое странное.

«Рассуждение о женщинах, изобличающее их несовершенство, в алфавитном порядке». Я страшно оскорбилась.

— Это была ошибка, Кейт. Я вовсе не желал задеть твои чувства.

— Конечно же, я винила мистера Мильтона.

— Помню, ты заметила, что нрав его не улучшается. «С ним стало очень трудно, — говорила ты, когда мы прогуливались в тот день по лесу. — Он сделался более властным». — «Нетерпимым, ты хочешь сказать. Теперь он хуже иных прочих». — «Иные куда хуже, Гус. Он все еще поет. А однажды утром я подслушала, как он шепчется с голубкой». — «Согласен, он может и повеселиться, Кейт. Но иногда может и нагрубить. Думаю, ему здесь очень одиноко». — «Но ведь теперь вокруг целая куча народу!» — «Ну и что? Ровни ему нет. Как-то он признался мне, что задумал обширное произведение. А потом прибавил: кто только прочтет его здесь? Деревья, камни?» — «Мне казалось, он заботливо пестует братию». — «Он, несомненно, добрый христианин, с головы до пят». — «Он ведь принимает нас за Божий народ».

«Это он провозглашает на своих любимых ассамблеях. Но он вовсе не настолько обожает свою паству, как это может показаться. Он любит властвовать и управлять, спора нет. А стоит братьям разойтись — он тяжко охает и зевает во весь рот». — «Неужели, Гус?» — «Да. Именно так. Он обожает господствовать и распоряжаться, но порой мне чудится, будто он в этих краях окончательно сбился с дороги». — «Наверное, после Лондона здешние места должны представляться ему настоящей пустыней». — «О, ему весь мир — пустыня. Он разочарованный человек». — «Он слепец.

Разве это не страшное несчастье?» — «Он страдает еще сильнее. Гораздо сильнее… — Вспомни: мы держались тогда за руки. На тебе красовалась та обворожительная шляпка, которую смастерила Сара Венн. — Ты знаешь, Кейт, выпадают минуты, когда я застаю его у окна, глядящим в небо. Готов поклясться, он там что-то видит». — «Возможно, он слушает пенье птиц». — «Нет. Он просто пристально смотрит вверх. А иногда делает движение рукой, словно что-то записывает. Знаю, он однажды пробовал это делать, потому что разлил чернила. "Я не мог тебя дождаться", — сказал он мне. "Взгляните на свои руки, — заметил я. — Они чернее сажи". — "Как у дикаря", — согласился он. И мы оба расхохотались».

— Мы оказались на нашем любимом месте — там, где деревья и кустарники образуют поляну. Как ты его называешь? Нашим лесным круглым залом. И там мы устроились на лужайке. «Доставь мне удовольствие, Кейт — спой что-нибудь». — «Что тебе спеть, Гус?» — «А что, если нашу любимую "Освежите меня яблоками"?» И вот ты запела как птичка, а я закрыл глаза и растянулся на траве. Чудеснейшей песни в жизни не слыхивал. А помнишь, что произошло потом?

— Гус, ни слова больше!

— К чему затыкать уши пальцами? Все случилось как нельзя естественней. Я обнял тебя за талию — и тихохонько опустил на траву.

— Гус, у меня все лицо в огне.

— Я был нежен, правда?

— Гус!

— О Кейт! Спустя несколько часов я вернулся к мистеру Мильтону, оповещая о своем прибытии громким свистом. Он был в саду и лежал в достославном гамаке. «А, Гусперо! Ты явился очень кстати». — «Да, сэр. У меня тоже такое ощущение». — «Я возвышаю дикарей до познания их Спасителя».

Не знаю, кого он имел в виду — себя или еще кого-то. «Рад это слышать». — «Спасибо. Грандиозное предприятие — основать преданную Богу нацию в этом западном мире. — Он вывернулся из гамака и взял меня за руку. — Какая величественная летопись развернется перед глазами будущих поколений! Вспомни Диодора среди греков и Ливия среди латинян». — «Напрягаю мозги, сэр». — «Я буду Мильтоном среди американцев! И ты занесешь эту историю на скрижали». — «Под вашу диктовку, надеюсь?» — «Разумеется. События нашей истории будут высечены в камне для грядущих веков. Подобно Иову, ты должен обзавестись стальным пером, дабы запечатлеть нетленные деяния! Можешь начинать прямо сейчас».