Мильтон в Америке

Я чувствовал, что собрание внимательно вслушивается в наш диалог, а женщина с задней скамьи выкрикнула: «Одни только варвары! Только дикари язычники!» — «Это Смирения Тилли, сэр, — вполголоса пояснил мне мистер Джервис. — Набожность переполняет ее до краев». — «А кто эти язычники, которых она столь красноречиво обрисовала?» — «Туземцы-идолопоклонники. Эту землю они называют Мачапквейк. — Он помедлил, и я догадался, что речь пойдет о торговой сделке. — Но они легко с ней расстались».

Вмешательство Смирении Тилли заразило иных из собравшихся столь же ревностной настроенностью. До моего слуха донесся возглас: «Семь квадратных миль за семь одеял!»

Морерод Джервис в моем присутствии держался ровно и невозмутимо, что очень меня подкупало. «Простите их восторженность, сэр!» — «Восторженность — дар свыше!» — «Мы приобрели землю за семь одеял, добавив несколько простейших орудий труда собственного изготовления. Дикари пожелали также десять с половиной ярдов хлопчатой ткани — и, поразмыслив, мы дали им ее в придачу. Сделка была честной — и теперь эта земля наша собственность». — «Цена воистину божеская. Повторите, пожалуйста, название участка». — «На туземном языке — Мачапквейк. Но… — Почтенный Джервис запнулся. — Но нам хотелось бы назвать эту землю Нью-Мильтон». — «Это правда?» — Вскинув голову, я ждал его ответа. «Сообща мы пришли к заключению, сэр, будучи хорошо осведомлены о вашей богоугодной деятельности на нашей дорогой родине и глубоко почитая вашу самоотверженную борьбу за достижение всеобщего блага — иными словами, сэр, позволите ли вы обратиться с просьбой придать нашему сообществу некую государственную форму? Согласны ли вы стать нашим главным архитектором и созидателем?»

Полоумный малый прошептал у меня под боком: «О Господи!», однако в эту торжественную минуту моей жизни я предпочел воздержаться от заслуженной им выволочки. «Да, — произнес я. — Согласен».

Тотчас же со всех сторон раздались возгласы «Хвала Всевышнему!» и «Господь здесь, среди нас!» — что не могло не преисполнить меня радости. Почтенный Джервис повернулся к аудитории и провозгласил: «Бремя спало с наших плеч!»

Собравшиеся зашевелились, и по движению воздуха я ощутил, что кто-то поднялся со скамьи и направился ко мне. «Уже многое сделано для того, добрейший сэр, дабы облегчить ваши труды. На общем совещании мы выделили каждому семейству по двадцать акров». — «Кто вы? Представьтесь». — «Храним Коттон, сэр». — «Святое имя, бесспорно». — «Итак, наши угодья распределены по справедливости. Далее, если мне позволено будет произнести подобные слова в этом благочестивом собрании, каждая семья получила корову и две козы. Что касается посевов…»

Я убрал руку с плеча Гусперо и простер ее перед собой. «Досточтимый распорядитель Храним Коттон! Господь умножит земные блага и дарует своему народу преуспеяние. Отбросьте все сомнения на этот счет. Не выйти ли нам сейчас на свежий воздух, где легче дышится?»

Я всегда был осмотрителен и привередлив, дорогой Поул, твердо полагая, что чистота приближает нас к кристальной ясности Духа Святого. В доме собраний сделалось непереносимо душно и жарко — и я велел моему прислужнику неспешно и благоговейно провести меня меж слушателей к распахнутой настежь двери. Мои шаги сопровождались пением братьев, вышедших вслед за мной на осиянный светом простор Новой Англии.

Когда все они сгрудились вокруг меня, я обратил лицо к солнцу. С левой стороны доносились разнообразные благоуханные веяния буйно разросшегося леса: наше богоугодное поселение и в самом деле располагалось в девственном краю. Ободрившись, я трижды ударил посохом о землю.

«У нас сегодня не воскресное собрание, — проговорил я. — Я обойдусь без проповеди. Вам не понадобятся песочные часы, добрые прихожане, дабы следить за длительностью моих наставлений. Скажу только одно. Возникновение народов — помимо упомянутых в Писании — до сего дня покрыто тайной или же запутано и затемнено выдумками. Однако нам не придется плести всякие небылицы. Вы — бедные скитальцы, возлюбленные Господом, нашли прибежище в этой необозримой глуши только потому, что предпочли суровую свободу легковесному ярму пышного угодничества. Я не вижу ваши лица, но слышу строгие и торжественные слова. Я знаю, что вы наделены не меньшим благородством и столь же готовы к жизни в свободном обществе, как древние греки и римляне. — Заплакал младенец, и, пока его успокаивали, я умолк, воспользовавшись этой возможностью для компоновки заключения. — Я разделяю вместе с вами надежды на великое будущее нашего сообщества. Перед моим внутренним взором разворачивается перспектива нового мира, счастливой колыбели некоей новой человеческой породы, сверкающий островной край, где когда-нибудь в будущем, с течением времени, восстанет могущественная империя. Долог был путь и тяжел, но из преисподней кощунства и святотатства Бог вывел нас к лучам рассвета. Воистину — да будет свет!»

— Помнишь, Кейт, как мы впервые встретились?

— Я и словечка тебе не сказала, Гус.

— Как бы не так! Ты была такая болтушка.

— А вот и нет!

— Была-была, да еще какая. Но не ты одна. Наш добрый хозяин столько слов наговаривал братьям — дивиться надо, как это у него язык не болел. Но кто бы решился просить его онеметь, если он и так слепой? Помнишь тот сарай, который они называли домом собраний? Я сопровождал его обратно — и он разражался длиннейшими речами.

— У нас были деревянные хибарки, Гус. И еще палатки из сукна.

— Вы все выглядели так, будто надели на себя такие палатки. Одни заплаты — и все сплошь чинено-перечинено: будто вы из стойкой породы шэдуэллских попрошаек. Правда, стойких среди вас как раз не было. Уж прости меня, Кейт, но от вас оставались только тени. Это не Нью-Тайвертон, сказал я себе, а какой-то Нью-Умирон. И вот увидел тебя.

— Ты подошел ко мне, когда захныкала малютка Джейн. Ты это помнишь, Гус? Помнишь свои первые слова?

— Что за милая девушка!

— Нет, ты не это сказал. А как-то странно поглядел на Джейн. «Ага, — сказал ты, — это младенец, и сомнений тут нет. Сестренка моя была точь-в-точь такая. Ревела без передыху».

— Я был рад узнать, что ребенок не твой. А твоего брата. Жена его, мне сказали, не перенесла плавания. День и ночь я не переставал думать, какая же ты хорошенькая — красивее тебя я и не встречал с тех пор, как покинул Англию. Потом спросил, как тебя зовут. «Джервис, сэр. Кэтрин Джервис». — «Чудесное имя. А меня можешь называть Гусперо». — «Можно вас кое о чем спросить, мистер Гусперо?» — «Конечно». — «Как получилось, что именно вас выбрали сопровождать мистера Мильтона?» — «Я поступил на службу Его Величества по воле случая». — «Его Величества?» — «Так я его изредка называю. Но он к этому титулу равнодушен. Или просто делает вид». Я подмигнул тебе, Кейт, и ты прыснула от смеха.

— Ни чуточки. Я как раз убаюкивала малышку.

— Да, это верно. «Мне казалось, что вы, мисс, как и все прочие, погружены в уныние, но я ошибся». — «В таком месте, как наше, совсем не до веселья, мистер Гусперо». — «Гусперо. Просто Гусперо». — «У нас мало причин для радости». — «Можно беспричинно хохотать и в безлюдной пустыне. Как сказал бы мой хозяин, смех — это всего лишь судорожное подергивание губ».