Жаркие горы

Абдул Кадыр торжественно опустился на приготовленные ему подушки и огладил бороду.

Черкашин присел рядом на освобожденное для него место. Он заметил, с каким пристальным вниманием следили за ним приближенные главы рода. Сесть, подогнув под себя ноги, а особенно просидеть в такой позе какое-то время, для европейца нелегкое испытание. Черкашин был к нему готов.

Легкость, с которой он устроился на ковре, произвела благоприятное впечатление. Что ни говори, а всегда доставляет удовольствие ощущать, что сидишь рядом не с притворщиком и лицемером, а с человеком, который понимает, что сидеть подогнув ноги на полу куда приятнее, чем развалиться на шатком стуле и болтать пятками, не достающими пола.

Черкашин огляделся. Беседка была сделана из досок карагача — плотных и крепких. Под полом дремотно плескался арык. Из широких дверей открывался вид на сад. Его, должно быть, растили и выхаживали опытные садовники. Гранат, стоявший у входа в беседку, склонил ветви под грузом крупных краснокожих плодов. Рядом росла раскидистая слива. Зелень ее листьев была едва заметна на сине-сизом фоне богатого урожая.

— Нашего гостя, — сказал Абдул Кадыр Хан, — привело в Сарачину желание узнать, почему наш благословенный аллахом кишлак славится гостеприимством. Наш гость — человек ученый. Он отмечен даром говорить на благородном языке пуштунов.

Собравшиеся, а их было более полутора десятков, удовлетворенно закивали.

— Уважаемый… э-э… — протянул старик, сидевший неподалеку от арбаба.

Сухолицый, горбоносый, с густыми черными бровями и седой клинообразной бородой, он выглядел энергичным и властным. «Хаджи Ахмад», — догадался Черкашин, которому заранее описали облик этого влиятельного в Сарачине человека.

— Алексей, — подсказал Черкашин свое имя, произнесения которого, судя по всему, от него добивался Хаджи Ахмад.

Тот ничем не выразил своего отношения к подсказке и, как ни в чем не бывало, продолжал:

— Уважаемый Алексей хан, вы наш гость, и мы рады вам. Только скажите правду. Мы знаем, что множество шурави проследовало к горам. Вы в самом деле шли в Сарачину или случайно выпали из военной машины и потом решили зайти к нам?

Вопрос был оскорбительным. Гостю такие обычно не задают. Обидевшись, он мог встать, назвать хозяев людьми негостеприимными и уйти. Пятно, павшее на дом, в таком случае сохраняется надолго. Скорее всего, подобной реакции и добивался Хаджи Ахмад. Поддаваться ему Черкашин не собирался. Он знал: унизить можно лишь того, кто сам позволяет себя унижать.

— Не хочу вас обидеть невежливостью, — обратился Черкашин к Хаджи Ахмаду, — но я отвечу на ваш вопрос не сразу. Я хорошо понял течение вашей мысли, вдохновленной аллахом, и знаю свой ответ. Однако сначала позвольте мне осведомиться о здоровье уважаемого хозяина Абдул Кадыр Хана, да благословит аллах его славный род.

Черкашин оглядел собравшихся и понял: его ответ воспринят с не меньшим удовольствием, чем предшествовавший вопрос. На Востоке любят словесные сшибки такого рода.

Абдул Кадыр Хан улыбался в ухоженную бороду. Хаджи Ахмад, напротив, раздраженно поджал губы. На лицах многих гостей, до того напряженных, появилось выражение спокойного созерцания.

Взгляд Черкашина остановился на одном мужчине, сидевшем в тени и державшемся подчеркнуто незаметно. Он иронически улыбался, но, когда их глаза встретились, одобряюще кивнул.

Где же Черкашин его встречал? Знакомый овал лица, глаза… Нет, вспомнить трудно. И вдруг как озарение: да это же поханд Абдулхан с базара в Мабде! Он самый. Только одет сейчас совсем по-другому.

Черкашин вежливо наклонил голову, давая понять профессору, что узнал его.

Теперь заговорил Абдул Кадыр Хан. Он поблагодарил гостя за внимание к его делам, за пожелания роду добра. И в свою очередь спросил, где гость так хорошо изучил пушту. В Москве или другом городе?

— Я азиат по рождению, — ответил Черкашин с подчеркнутой гордостью. — И язык вашего доброго народа учил на родине — в Средней Азии.

— Прошу простить нашего друга Хаджи Ахмада, — сказал Абдул Кадыр, — но вы посмотрите, он горит от нетерпения. Прошу вас, ответьте на его вопрос.

Черкашин повернул голову к Хаджи:

— Готов удовлетворить ваше любопытство, унижаемый.

Хаджи надменно кивнул.

— Сюда, в Сарачину, меня привел интерес к людям и кишлаку…

— Хитрый вор, — сказал Хаджи Ахмад, обращаясь не столько к Черкашину, сколько к Абдул Кадыр Хану, — если хочет что-то украсть, то сперва изучает, как устроен замок и где стоит стража.

— Мой интерес иного толка, — возразил Черкашин спокойно. — Меня мало интересует, где стоит ваша стража и где хранятся ваши богатства. Больше того, скажу, что охраняете эти богатства вы плохо. Потому что истинная ценность народа — в памятниках его прошлого и делах настоящего. Ваша страна древняя, и я знаю ее историю неплохо. Например, могу рассказать, где стояла стража в Сарачине, когда сюда впервые пришли ангризи. Но еще интереснее для меня самое древнее — храмы огня, письмена на скалах, старые книги. Богатство культуры, которую создал ваш народ, не упрячешь в мешок. Она обогащает ум и чувства людей, прикоснувшихся к ней. Человек, который видел мавзолей Ходжи Абу Наср Парса или девятикупольную мечеть Ну-Гумбед, становится богаче, не взяв даже пылинки с порога этих чудесных творений гения. А разве не восхитят понимающего миниатюры Шах-Музаффара, Мирак Наккоша, Камалетдина Бехзада?

— Таким путникам мы рады, — сказал Хаджи Ахмад с понимающим видом. — Но мы, пуштуны, народ гордый. Мы стреляем, когда видим, что идут чужие солдаты.

— Да, я знаю. Неделю назад у кишлака Пуза обстреляли нашу машину. Сделали это совсем не душманы…

— Мы не попадали.

— Зачем же тогда стрелять?

— Если человек пришел с товарами — мы знаем, он купец. Если у него ружье и пулемет — значит, пришел воевать. Купцу — деньги, солдату — война. Все у нас есть для всех. Кто придет, тот свое и получит. Мы не привыкли подставлять левую щеку, если ударили по правой. Здесь мы бьем сразу, а потом выясняем, по какой щеке нас хотели ударить. Если шел с оружием, значит, собирался стрелять.

— Вы очень понятно мне объяснили, — сказал Черкашин. — Спасибо.

— Объясните мне так же понятно: зачем пошла на Дарбар такая сила? Чтобы принести новое горе пуштунам? — Хаджи Ахмад произнес эти слова зло. Очень зло. Было ясно — хочет разозлить Черкашина, вынудить его на ответную грубость.

Абдул Кадыр Хан мог легко прекратить эту пикировку, пользуясь правом хозяина, но он выжидал. Шурави турэн держался уверенно, чем выигрывал в глазах окружающих. А от этого выигрывал и сам арбаб. Именно Хаджи Ахмад сейчас противостоял сильнее других новым веяниям и противился тому, чтобы род объявил конец нейтралитету.

Черкашин уже достаточно ясно представлял расстановку сил и потому также понимал, кому будет на пользу его небольшая победа в споре. Однако для этого она должна быть не только убедительной по логике, но и красивой по словесному облачению.

Восток любит слово, умеет ценить его внутренние достоинства — звонкость, образность, окрыленность. Искусство плести слова — сладкоречие — считается здесь даром, лежащим на грани возможного. За сладкоречием следует поэзия — искусство, на которое поэтов вдохновляет сам шайтан.

Сохраняя бесстрастность голоса, чтобы не выдать свое торжество — уж слишком открыто подставился ему Хаджи Ахмад, — Черкашин ответил:

— Рассказывают, уважаемый Хаджи, что некий человек, никогда не видевший коровы, повстречал ее в поле. Заметил он большие острые рога и страшно перепугался. Взял и убежал подальше. Потом, когда ему объяснили, что бояться нечего, что корова совсем иначе выглядит с хвоста, он удивился: коли все ее добро в вымени, то зачем животному рога? Мне кажется, уважаемый Хаджи Ахмад, те люди, которые принесли весть о том, что шурави пошли на Дарбар, также никогда не видели хорошей коровы. За войсками, в которых они узрели рога, в уезд тянется большое доброе вымя. Это триста машин с керосином, крупой, мукой. С цементом…