Сопроводитель

Только на сей раз обморок был целительным. Я в свое время читывал умные книжки и знаю, что кой-какая зараза может лечиться шоком. В моем случае такой заразой оказалась слепота. Она исчезла с той же внезапностью, что и появилась. Оставив, правда, чтобы не скучно было, головную боль, гудение колоколов вокруг мозжечка и приличных размеров шишку по верху головы.

Я обрадовался. Честное слово, никогда так не радовался солнцу, легким облачкам да синему небу – даже когда шпаненком просыпался после ночей ужасов, половину которых проводил в ожидании домовых, ведьм и прочей бесовщины, и видел за окном яркое летнее утро.

– Здравствуй, солнце! – от всей души сказал я, даже не думая вставать. Не смотря на то, что, судя по первым впечатлениям, лежал в изрядных размеров луже, и снаружи торчали только голова да половина туловища – от пуповины. Ну, и левая рука. И даже на то, что, стоило только открыть глаза, как память сразу услужливо подсунула не совсем приятную картину, на которой был изображен незабвенный Леонид Сергеевич в визжащем виде. Потом картина сменилась другой, где на переднем плане фигурировал то ли лейтенант, то ли нет – Саркисян (а может, даже и не Саркисян), а на заднем красовался готовый пуститься в рейд по тылам противника автоматчик.

Я не реагировал – ну их к лешему, и сырость, и звонкоголосого орангутанга Леонида Сергеевича, которого из-под моей опеки, надо понимать, изъяли. Я просто лежал и радовался жизни. Положа руку на сердце – впервые так искренне.

Однако минут через пять, когда немного отдалились колокола и сырость заставила заныть истерзанные почки, мозг внес рацпредложение – радоваться жизни в другом месте, где посуше. А то, дескать, радость недолгой будет – воспаление легких помешает.

Довод был железный, и я внял ему. Кряхтя и стеная, как француз, которого в одних подштанниках заставили драпать из Москвы, я поднялся на ноги и осмотрелся.

В принципе, щенячий восторг, охвативший мою душу при мысли о том, что жизнь прекрасна и продолжается, мог быть спокоен – изгонять его вон я не собирался. Место было довольно живописным. Метрах в десяти – веселый лиственный лес, буквально брызжущий изумрудной зеленью листвы, перед ним – нечто вроде болотца, покрытого кое-где кочкарником, а кое-где – валежником. На кочкарнике росли ирисы, и они показались мне самыми прелестными цветами из всех, что я видел до. Кое-где прыгали лягушки, но и они показались мне в данный момент царевнами. Если и не поголовно, то через одну я готов был их расцеловать.

Поворот на сто восемьдесят градусов – и передо мной офигенной высоты откос. Метров десять, и довольно крутой. С него я и падал. А сверху на меня упала валежина, слава богу, достаточно гнилая – пришибив, сама сломалась.

Путь моего тела можно было проследить без труда – по более темной полосе на насыпи, которая повсюду успела покрыться какой-то травкой-муравкой. Падая, я оборвал этот ненадежный покров.

Но, глядя на путь, которым прибыл сюда, я отчетливо понимал, что обратно той же дорогой мне вряд ли удастся влезть. Слишком крута была горка. Не то, чтобы для меня теперешнего – я справедливо сомневался в том, что смог бы ее одолеть, даже пребывая в полном здравии. Разве только с альпинистским снаряжением.

Я огляделся и растянул губы в усмешке. Миша Мешковский еще попьет кофе за своим хромым на все три ножки столиком! Сухостоина, не так давно отправившая меня в нокаут, вполне годилась для того, чтобы заменить собой хотя бы часть инвентаря скалолаза. А именно – колышки. Судя по тому, с какой готовностью она сломалась, рухнув мне на голову, расчленить ее труда не составит. Найти замену другому инструменту отважных покорителей гор – молотку – было еще проще. Камней по низу насыпи хватало – и больших, и маленьких, и средних. Оставалась только веревка для страховки, но, поскольку на штурм я шел в гордом одиночестве, то она мне была без надобности.

Наломав кучу колышков длиной сантиметров по двадцать, я принялся за дело. Вколачивая их в неудобную каменистую почву почти до самого основания на расстоянии около полуметра друг от друга, я потихоньку продвигался вверх. Дело шло медленно – я торопился, колышки крошились, два раза камень вываливался у меня из рук и приходилось спускаться вниз за новым.

Когда до конца восхождения оставалось всего ничего – что-то около двух метров – колышки неожиданно закончились. Впрочем, не так уж неожиданно, но все равно. Усевшись на последней ступени своей импровизированной лестницы, я призадумался. Спускаться вниз за новой партией означало потратить кучу времени. Хотя, с другой стороны, куда мне торопиться? Но был один нюанс: даже снабженный колышками, откос был мало предназначен для шараханья по нему во всех направлениях. В этом я доподлинно убедился, когда спускался за камнем-молотком и чуть не гробанулся вниз на гораздо большей скорости, чем сам того хотел. Оно, конечно, не привыкать, но все равно приятного мало. Я же не заяц, чтобы с горы – и кувырком.

Однако с двумя метрами, оставшимися до полной победы альпинизма, нужно было что-то решать. Во мне росту – метр восемьдесят с кепкой и, вытянув руки, я достану до конца. Но боюсь, что толку от меня, распластанного по склону, как сопля, будет мало.

Впрочем, выход я нашел. Будь этот склон настоящей скалой, мне волей-неволей пришлось бы спускаться вниз. Но он скалой не был. Поэтому я, как заправский волшебник, превратил камень из молотка в кайло и принялся долбить углубления. Не большие – такие, чтобы нога могла встать, но плотные, чтобы, не дай бог, оползня не получилось. И не такие частые, как колышки – возни с ямками было куда больше.

Короче, я выбрался. Мокрый и грязный, закамуфлированный под живую природу болотной тиной и глиной с откоса, я покорил эту десятиметровую преграду. На это у меня ушло никак не меньше часа. Вниз летел, помнится, гораздо быстрее.

Наверху я огляделся. Жутко интересно было, куда же меня все-таки занесло. Если уж быть до конца откровенным, то вот так, с налета, я не мог вспомнить, чтобы на каком-нибудь шоссе, ведущем из города, имелся участок дороги с такой могучей отсыпкой. Максимум, что позволяли себе дорожные строители при прокладке, так это срыть кусок горы, прогрызть тоннель, но чтобы десятиметровую подушку отсыпать… Такого точно не было. Метр-полтора я уж считать не стал – в сравнении с десятью-то.

Однако и верчение головой из стороны в сторону к положительному результату не привело. Если не брать во внимание того, что я обнаружил остаточный эффект недавней слепоты, а именно – стоило скосить глаз чуть в сторону, и зрачок упирался в темноту. Все-таки одного падения для полного выздоровления оказалось маловато. Оставалось утешаться тем, что, глядя обоими глазами строго вперед, я могу видеть и тем, и другим одинаково хорошо.

Но взгляд в одну сторону ничего почти не дал. Почти – потому что я обнаружил предмет, о который, по всей видимости, и ударился головой перед тем, как свалиться с откоса. Это оказался дорожный знак, а вернее, указатель, на котором красовалась цифра «6». Это было тем более странно, что уж на таком-то расстоянии от города подобного участка дороги я вообще не знал. И маловероятным было, что Саркисян сотоварищи завез меня к другому городу, где, получается, и точки отсчета совершенно другие. Обернувшись в противоположную сторону, я сперва некоторое время недоуменно щурился, а потом хлопнул себя по лбу и довольно расхохотался. Все встало на свои места – и то, что за все время моего здесь пребывания мимо не проехала ни одна машина, и странный указатель, и незнакомость местности.

Передо мной – в полукилометре, не больше – располагался опытный животноводческий комплекс. Вернее, то, что должно было им стать – куча панельных каркасов под фермы, силосные башни и прочие сооружения того же рода. Было время, когда сюда завезли даже кое-какое оборудование, но после того, как строительство комплекса в спешном порядке свернули из-за нехватки финансов, бомжи и другие нечестные граждане всю эту механику растащили к чертовой матери.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.