Страница 56 из 115
Семнадцатого января Кук и Клерк стали на якорь в бухте, носившей туземное название Кеалакекуа. Сразу же отвязали паруса, сняли реи и стеньги. Корабли были наводнены посетителями и окружены пирогами, а на берегу собралась бесчисленная толпа любопытных. Никогда раньше Кук не наблюдал подобного оживления.
Среди вождей, явившихся на «Резолюшен», англичане вскоре отметили юношу по имени Пареа. Его называли «жакани», но что означало это слово — какой-то сан либо степень родства с верховным вождем, — установить не удалось. Во всяком случае, он пользовался большой властью над простым народом. Получив подарки, он привязался к англичанам и оказал им немало услуг.
Во время первого пребывания на Гавайских островах Кук пришел к убеждению, что их жители мало склонны к воровству; но на этот раз он изменил свое мнение. Многочисленность давала им тысячу возможностей красть всякие мелочи и заставляла их думать, что англичане побоятся наказать воров. Наконец вскоре стала несомненной подстрекательская роль вождей, так как у них видели многие украденные вещи.
Пареа и другой вождь, по имени Канеена, привели на палубу «Резолюшен» худощавого старика Коа, тело которого было покрыто какой-то белой сыпью, вызванной неумеренным употреблением «кавы». Это был жрец. Очутившись перед Куком, он набросил ему на плечи принесенный с собой красный плащ, с очень серьезным видом произнес длинную речь и вручил в подарок поросенка. Впоследствии, увидев на всех идолах такую же ткань, англичане поняли, что жрец совершил обряд обожествления. Они пришли в большое изумление от того поклонения, каким гавайцы окружили капитана Кука. Значение всех обрядов поняли только гораздо позже, благодаря исследованиям ученого — миссионера Эллиса. Мы вкратце приведем собранные им интересные данные. Они помогут понять последовавшие события.
Согласно старинному преданию, некий Роно, живший в эпоху одного из древнейших вождей Гавайи, в припадке ревности убил свою жену, которую нежно любил. Обезумев от скорби и сожаления по поводу совершенного им злодеяния, он стал носиться по острову, вступая в драку и убивая всех встречных; затем, утомившись, но не насытившись кровью, он покинул родину на пироге, пообещав когда-нибудь вернуться на плавающем острове и привезти с собой кокосовые пальмы, свиней и собак. Эта легенда послужила темой для народной песни, и жрецы придали ей религиозный характер, причислив Роно к сонму богов. Веря в предсказание, островитяне из года в год с бесконечным терпением ожидали возвращения Роно.
Не интересно ли сопоставить эту легенду с той, в которой рассказывается о мексиканском боге Кецалькоатле, который был вынужден бежать от гнева более могущественного божества и уплыл в челноке из змеиной кожи, пообещав тем, кто его сопровождал, что когда-нибудь он вернется вместе с их потомками на родину?
Когда показались английские корабли, верховный жрец Коа и его сын Оне-Ла заявили, что это сам Роно исполнил свое обещание. С тех пор для всего населения острова Кук стал настоящим богом. Встречая его, туземцы падали ниц, жрецы обращались к нему с речами и молитвами; его обкуривали бы ладаном, если бы на Гавайи существовал такой обычай. Командир ясно сознавал, что за всем этим кроется какая-то тайна; но, совершенно не понимая, в чем дело, он решил ради удобств своих матросов и ради прогресса науки использовать загадочные обстоятельства, которых не мог объяснить.
Ему приходилось мириться со всякого рода церемониями, казавшимися по меньшей мере смешными. Так, однажды его повели к «мораи» — прочному каменному сооружению, имевшему в длину сорок аршин и четырнадцать аршин в вышину. Хорошо утоптанную вершину холма окружала деревянная балюстрада, а к ней были подвешены черепа пленных, принесенных в жертву божеству.
У входа на помост стояли две большие деревянные статуи с уродливым, напоминавшим маску лицом, с туловищем, завернутым в красную ткань; на голове возвышался длинный обрубок дерева, вырезанный в форме перевернутого конуса. Коа в сопровождении капитана Кука взошел на какое-то подобие стола, под которым лежали кучи плодов и разлагающийся труп свиньи. Тогда человек десять островитян приблизились торжественной процессией; принесенную ими живую свинью они вручили командиру, а кусок ярко-красной ткани накинули ему на плечи. Затем жрецы спели несколько религиозных гимнов, между тем как все присутствующие благочестиво простерлись перед входом в «мораи».
После ряда других церемоний — их описание потребовало бы слишком много времени — командиру преподнесли зажаренную в печи свинью, а также плоды и служащие для изготовления «кава» корни.
«„Кава" пустили по кругу, — пишет Кук в своем дневнике, — и, после того как мы ее отведали, Коа и Пареа разделили мясо свиньи на кусочки и стали класть их нам в рот». «Я не испытывал никакого отвращения, — рассказывает лейтенант Кинг, — когда Пареа, отличавшийся большой чистоплотностью, меня кормил; но Кук, которому ту же услугу оказывал Коа, вспоминал все время сгнившую свинью и не мог проглотить ни одного куска. Старый жрец, желая удвоить свою вежливость, попытался давать ему совершенно разжеванное мясо; можно себе представить, что отвращение нашего командира от этого лишь усилилось».
По окончании церемонии группа мужчин с жезлами в руках проводила Кука до его шлюпки; окруженные густой толпой коленопреклоненных островитян, они повторяли те же слова и те же фразы, какие произносились при высадке. Всякий раз, как капитан сходил на берег, совершались те же церемонии. Один из жрецов всегда шел впереди, объявляя о прибытии Роно, и приказывал народу пасть ниц.
Англичане имели все основания быть довольными жрецами, засыпавшими их подарками и проявлениями вежливости; но этого нельзя было сказать о «зареи», или воинах. Последние подстрекали к кражам, происходившим ежедневно; англичане установили, что воины вообще вели себя по отношению к ним бесчестно. Впрочем, до 24 января 1779 года не произошло никаких серьезных событий. В указанный день английские моряки чрезвычайно удивились при виде того, что ни одна пирога не отошла от берега, чтобы приблизиться к кораблям для обычной торговли. В связи с прибытием Териобу бухту объявили «табу» и запретили всякие сношения с чужеземцами. В тот же день этот верховный вождь, или скорее этот король, без всякого сопровождения посетил корабли. Он прибыл в одной пироге в сопровождении лишь жены и детей. 26-го последовало новое посещение Териобу, носившее на этот раз официальный характер.
«Кук, — сообщается в отчете, — увидев, что Териобу приближается к берегу, последовал за ним и прибыл на остров почти одновременно с вождем. Мы привели их в палатку; не успели они сесть, как вождь поднялся и изящным жестом набросил свой плащ на плечи командира; затем он надел ему на голову шлем из перьев и вручил оригинальный веер. Кроме того, он положил к ногам Кука еще пять или шесть очень красивых плащей, представлявших большую ценность».
Верховный вождь и подчиненные ему вожди, составлявшие свиту, не раз обращались к англичанам с вопросом относительно срока их отъезда. Командиру хотелось выяснить, какое мнение составили гавайцы об англичанах. Ему удалось лишь узнать, что туземцы считали их уроженцами страны, где недостаточно пищи, явившимися исключительно для того, чтобы «наполнить себе животы». В этом островитян убедили худоба некоторых матросов и те старания, какие прилагались к закупке свежей провизии. Однако они не опасались истощения своих запасов, хотя со времени прибытия англичан было съедено очень много. Если вождь и интересовался тем, как долго пробудут еще гости, то это скорее объяснялось желанием заблаговременно приготовить подарок, который он намеревался поднести чужестранцам в момент их отплытия.
Действительно, накануне назначенного дня Териобу пригласил капитана Кука и капитана Клерка отправиться вместе с ним в его резиденцию. Там моряки увидели огромные кучи разных плодов и овощей, кипы тканей, связки желтых и красных перьев, стадо свиней. То был дар подданных своему вождю. Отделив около трети, Териобу все остальное отдал обоим командирам; такого ценного подарка они никогда не получали ни на островах Тонга, ни на Таити.