Страница 2 из 32
Однако, несмотря на то, что господин построил такое здание, он не любил оставаться в своих землях и круглый год где-то бродил. Так что у прислуги было ощущение, что даже его личному дворецкому не все известно. Клаус знал лишь то, что эти песни восхваляли Единого бога, – об этом ему совсем недавно сказала Ариетта. Одну из песен он в последнее время слышал трижды.
– Ладно, пора идти, – сказал он, дожевав последний боб.
Однажды в поместье явилось множество незнакомых людей с разными пожитками и зверями. Слуги в удивлении остановились, чтобы поразглядывать их. Затем самый толстый из пришедших – он же и лучше всех одетый – заявил, что он брат господина, а потом громко произнес:
– Вы в этом поместье больше не нужны, так что вон отсюда.
Им сообщили, что господин умер во время своего путешествия и что теперь его брат будет здесь жить. Ему тут что-то не понравилось, и он потребовал, чтобы все, включая тех, кто жил в том каменном здании, убрались из поместья.
Многие разрыдались. Некоторые были в полной растерянности, не зная, что делать. Другие решили, что это все какая-то шутка, и продолжили работать; кто-то обхватил ногу толстяка и не желал отпускать. Одна лишь Ариетта просто ушла куда глаза глядят. Вскоре пришедшие начали раздавать всякую всячину – воду, хлеб и куриный корм. Клаус получил еду на двоих и побежал, стремясь догнать эту странную, тонкую девочку, вечно отвлекающуюся на то, что происходило возле дороги.
– Давай до заката пройдем шесть холмов. Если будем идти так же медленно – не знаю, когда доберемся до моря.
– Обещаешь?
– Обещаю.
Клаус подозревал, что с Ариеттой так быстро идти не получится, но если в итоге обещание не будет выполнено… виноват все равно окажется он. Но только так ее можно было убедить идти с ним. Впрочем, даже когда он оказывался виноват и девочка его сердито отчитывала, ему не надоедало на нее смотреть.
Путешествие проходило куда более покойно и беззаботно, чем дни в поместье, где Клауса часто колотили и где ему приходилось целый день таскать тяжелые ведра с водой и корзины с пшеницей. Но все равно он немного нервничал, особенно по ночам.
– Ночи не так уж плохи… днем у нас есть солнце, а ночью луна. Господь всегда присматривает за нами.
– …А-ага, – хрипло ответил он, в то время как спокойная часть его продолжала думать: присматривают за ними лишь луна да звезды. Забравшись на очередной холм, мальчик с девочкой улеглись. Опасаться было совершенно нечего – Клаус знал, что они одни, – но все равно ему было неловко.
– Господь учил, что человек дрожит от холода одиночества. Но когда людей двое, одиночество уходит, и холод уходит вместе с ним.
– …Да.
– Тебе все еще холодно?
С его губ почти сорвалось «да», но все же он сдержался и помотал головой. И Ариетта ему не поверила. Руки на его спине чуть напряглись, прижимая мальчика крепче.
– Испытывать наше терпение голодом – благо, но Господь не хочет, чтобы ты страдал и от холода.
Уже четвертый раз она это говорила. Эти слова совершенно не успокаивали; тело Клауса съежилось. Первые дни он нервничал просто из-за того, что боялся спать в темноте ночи. Но сейчас ему было куда более неуютно – после того, как он понял, какая же на самом деле Ариетта красивая.
Она завернулась в свой большой балахон, как в одеяло, и крепко прижала Клауса к себе. Весна весной, а по ночам по-прежнему было холодно. Но Клаус относился к холоду спокойно. Даже когда у него была крыша над головой, он всегда предпочитал спать на свежем воздухе.
Ариетта, однако, считала, что ночные монстры – тоже испытания, посланные Господом, и изо всех сил старалась успокоить Клауса… согревая его своим телом. Во вторую ночь Клаус спал как убитый лишь потому, что плохо спал в первую. В третью ночь ему было не по себе, но все же он умудрился заснуть.
На четвертую ночь он уже постепенно привык. Однако его лицо начинало гореть всякий раз, как он вдыхал сладкий запах Ариетты. Это была совсем не такая сладость, как у медового хлеба… куда нежнее. Он ощущал уколы совести – потому что было кое-что, что он от Ариетты утаил.
– Апчхи!
Она чихнула прямо ему в ухо. О Клаусе она заботилась, но сама мерзла. Ее тело чуть шевельнулось.
– В общем… может, меня Господь отругает за это…
Клаус не видел ее лица, но чувствовал, что она улыбается.
– Но я не смогла бы справиться одна. Как хорошо, что ты тоже девочка!
Никто никогда еще не принимал Клауса за девочку. Хоть сто человек бы он спросил – каждый бы ответил, что он мальчик. Но Ариетта, похоже, всерьез верила, что он девочка, поскольку в первый раз, когда они прошли мимо лошади, она спросила, глядя с интересом: «Это создание и есть то, что называют "мужчиной"?»
– Так спать хочется… спокойной ночи.
Что за примечательная девочка. Ей требовалось совсем немного времени, чтобы заснуть. Клаус ничего не ответил, просто лежал молча. Когда он услышал наконец, что она задышала ровно, как кролик, он осторожно прижал голову к ее мягким грудям, от всей души надеясь, что никто не смотрит.
– Спокойной ночи.
Он чувствовал, что ищет оправдания, но так ему действительно было легче заснуть.
Посреди ночи он внезапно проснулся и глянул на небо. Обгрызенная луна уже прошла над головой – значит, полночь миновала. Было так холодно… Клаус вновь прижался к Ариетте, стараясь отогнать смущение. Сперва он чувствовал себя ужасно, но вскоре нашел удобную позу и с выдохом прогнал из себя все заботы. Стояла такая тишина, что он слышал лишь сопение девочки.
Никогда он так не наслаждался ночью, когда спал в углу конюшни. Там крысы бегали по земле и грызли просыпанный корм; время от времени они залезали к нему в одежду. Во мгле горели глаза – то были совы и змеи, охотящиеся на крыс; и это были еще не все ночные гости… иногда забредали лисы в поисках кур, иногда волки в поисках овец. Всякий раз, когда подступала опасность, лошади начинали биться в стойлах, куры вопили, а крысы носились еще более беспорядочно, чем обычно.
А ночи с Ариеттой были такими тихими, что он мог слышать биение собственного сердца. И никто не подымал его по утрам и не загружал тяжелой работой, длящейся вечность. Никогда в жизни он не отходил ко сну так радостно, как сейчас.
Он был удивлен, когда его вышвырнули из поместья, но не понимал, почему остальные в таком страхе. Когда нет работы – это такое счастье. Да, у них было мало еды, но Клаус верил, что они доберутся до моря раньше, чем она кончится. А в море много рыбы, он сможет ее ловить. Если только это вообще возможно, он хотел бы жить у моря.
Ему вдруг подумалось, а видела ли вообще Ариетта рыбу? Он решил, что не видела. Ему придется сказать ей, что «рыбы в воде не тонут». При этой мысли он хихикнул. Какая тихая ночь… нет, надо постараться заснуть. Он с успехом вычистил свои спутанные мысли из головы – как вдруг поверх сопения Ариетты услышал еще негромкие звуки.
Пум, пум, пум.
Быть может, это сердце Ариетты? Его посетила мысль, что это странно – слышать сердцебиение сквозь мягкие холмики ее грудей; но тут он заметил нечто еще более странное: он слышал не свободным ухом, а тем, которое было прижато к земле.
Пум, пум, пум.
Звук продолжался.
– Что это? – пробормотал он, затем осторожно отодвинулся от Ариетты и изогнулся всем телом, сжав крепче клюку, чтобы на нее опереться.
– Вол-…
Он почти выкрикнул «волки!», но, проглотив эти слова, огляделся.
Пум, пум.
Звук бился о его барабанные перепонки, но это был уже стук его собственного сердца. Мальчик попытался успокоиться, но, наоборот, задышал часто и тяжело. Сглотнув, он продолжал вертеть головой во все стороны. В небе висела луна, так что видно было довольно далеко, но никаких волков разглядеть не удавалось.