Страница 1 из 13
Александр Дюма
Невеста республиканца
I
Если бы кто-нибудь вечером 15 декабря 1793 года проезжал через маленький городок Клиссон, направляясь в деревню Сен-Крепен, и остановился на вершине горы, у подножия которой протекает река Муан, то по другую сторону долины он увидел бы странное зрелище.
По направлению деревни, затерянной среди деревьев, на горизонте, подернутом уже сумерками, он заметил бы три или четыре столба дыма, медленно поднимавшихся кверху, словно громадные купола, стоящие некоторое время неподвижно и, наконец, повинуясь западному ветру, мягко стелющиеся в том же направлении и смешивающиеся с низкими облаками мрачного неба. Он увидел бы, как все основание, откуда поднимается дым, медленно покраснело, как затем дым почти пропал, и острые языки пламени с глухим потрескиванием стали лизать крыши домов, то крутясь, то вздымаясь. Ему показалось бы, как вскоре раскрылись все окна, изрыгая из себя море огня. Время от времени, когда рушилась какая-нибудь крыша, он слышал бы глухой треск, видел бы, как на этом месте вздымалось яркое пламя, смешанное с мириадами блестящих искр, и, словно для полноты картины, для усиления впечатления ужасного несчастья, заметил бы расположившийся невдалеке отряд солдат, сверкавших оружием. Он услышал бы громкие крики и смех и с ужасом сказал бы себе: «Господи, помилуй, здесь армия греется костром из деревни».
Действительно, республиканская бригада в тысячу двести или полторы тысячи человек, найдя деревню Сен-Крепен покинутой, предала ее пламени.
Это вовсе не была жестокость, это была военная мера, обыкновенный план кампаний, не хуже другого; опыт показывал, что он был единственным, оказавшимся хорошим.
Тем не менее одна изба, стоявшая отдельно, не горела вовсе; казалось даже, что были приняты все меры предосторожности, чтобы огонь не мог охватить ее. Двое часовых стояли у входа, и каждую минуту туда входили ординарцы, адъютанты, и вскоре возвращались с приказами.
Тот, кто отдавал приказы, был молодой человек, на вид лет двадцати-двадцати двух, длинные белокурые волосы, разделяясь на лбу, ниспадали локонами на обе стороны его бледных и впалых щек; вся его фигура носила на себе отпечаток роковой грусти, отмечающей чело тех, которые должны умереть молодыми. Его синий плащ, окутывая его, не закрывал его настолько плотно, чтобы нельзя было заметить его чин, — двух генеральских эполет, только эполеты эти были полотняные, так как республиканские офицеры из патриотизма пожертвовали конвенту все золото со своих мундиров. Он склонился над столом, на котором лежала развернутая географическая карта. При свете лампы, почти незаметном при зареве пожара, он карандашом чертил на ней путь, которым должны были следовать его солдаты. Это был генерал Марсо, три года спустя убитый под Альтеркирхеном.
— Александр! — сказал он, слегка приподнимая голову. — Александр! Не видишь ли ты во сне свою родину, что ты так долго спишь?
— Что случилось? — спросил, подымаясь во весь рост и почти касаясь головой потолка, тот, к кому были обращены эти слова. — Что случилось? Неприятель близко?..
Эти слова были сказаны с легким акцентом креола, сохраняющим мягкость даже тогда, когда в словах заключается угроза.
— Нет, это приказ, полученный от генерала Вестермана.
И в то время, как его товарищ читал приказ, Марсо с детским любопытством оглядывал мускулистые формы стоявшего перед ним цветного геркулеса.
Это был мужчина двадцати восьми лет с короткими вьющимися волосами, с открытым лбом и белыми губами; его почти сверхъестественная сила была известна всей армии, бывшей свидетельницей того, как однажды во время сражения он разрубил врагу голову до плеч и другой раз на параде ногами задушил понесшего его коня. Этому тоже не суждено было жить долго; но менее счастливый, чем Марсо, он принужден был умереть вдали от поля битвы, отравленный по приказу короля. Это был генерал Александр Дюма, это был мой отец.
— Кто привез тебе этот приказ? — сказал он.
— Представитель народа, Дельмар.
— Это хорошо. А где же должны собраться эти черти?
— В лесу, за полтора лье отсюда; смотри на карту, вот здесь.
— Да, но на карте нет ни оврагов, ни пригорков, ни срубленных деревьев, нет тысячи дорог, мешающих найти верный путь, там, где с большим трудом можно разобраться даже днем. Проклятая страна!.. Да вдобавок к этому здесь постоянно холодно.
— Стой, — сказал Марсо, открывая ногой дверь и указывая ему на объятую пламенем деревню. — Ступай туда — и согреешься… Что здесь такое, граждане?
Слова эти были обращены к группе солдат, нашедших в поисках съестного в собачьей конуре, примыкавшей к хижине, где находились оба генерала, крестьянина-вандейца, который оказался таким пьяным, что, надо полагать, по этой причине не мог следовать за жителями деревни, когда те покидали ее.
Представьте себе, читатель, фермера с тупым лицом, в большой шапке, с длинными волосами, в сером камзоле; подобие образа человеческого, немного выше зверя, так как очевидно было, что разум отсутствовал у этого существа.
Марсо предложил ему несколько вопросов; вино и местное наречье делали ответы совсем непонятными. Он хотел было передать его на потеху солдатам, когда генерал Дюма приказал тотчас очистить хижину и запереть в ней крестьянина. Тот был еще у двери; один из солдат втолкнул его внутрь; крестьянин пошел, пошатываясь, опираясь о стену, остановился на мгновение, покачнулся еще раз, тяжело упал на пол и, вытянувшись во весь рост, остался недвижимым. Один часовой остался у двери, причем никто не потрудился даже закрыть окно.
— Через час мы можем тронуться в путь, — обратился генерал Дюма к Марсо, — у нас есть проводник.
— Какой?
— Вот этот.
— Да, если бы мы хотели отправиться завтра, пожалуй. Чтобы этот болван проспался, надо ждать двадцать четыре часа.
Дюма усмехнулся.
— Пойдем, — сказал он ему.
И он повел его под навес, где был найден крестьянин. Простая перегородка отделяла его от комнаты хижины; кроме того, вся она была в щелях, что позволяло до мельчайших подробностей видеть, что происходило внутри, и слышать каждое слово обоих генералов, несколько минут назад бывших в хижине.
— А теперь, — прибавил он, понизив голос, — смотри.
Марсо повиновался, подчиняясь преимуществу, которое имел над ним его друг в вещах самых обыкновенных. Он не без труда отыскал глазами пленника, который случайно свалился в самом темном углу хижины. Тот лежал неподвижно все на том же месте. Марсо повернулся к товарищу: тот исчез.
Когда же он снова устремил свои взоры в хижину, ему показалось, что узник сделал легкое движение; он повернул голову так, что одним взглядом мог окинуть всю комнату. Вскоре он продолжительно зевнул и, открыв глаза, увидел, что он один. Необычайная радость и яркая мысль мелькнули на его лице.
С этого мгновения для Марсо стало очевидно, что он был одурачен этим человеком. Он стал наблюдать за ним еще более внимательно; крестьянин принял первоначальное положение, глаза его закрылись, все его движения были такие, как у человека, который снова засыпает; между тем он задел ногой легкий стол, на котором лежали карта и приказ генерала Вестермана, который Марсо бросил на стол, и принялся толкать его. Все в полном беспорядке свалилось на пол. Часовой приоткрыл дверь, просунул на шум голову и, увидев, что случилось, с громким хохотом обратился к товарищу:
— Этот гражданин грезит во сне.
Лишь только пленник услышал эти слова, как снова открыл глаза, с угрозой посмотрел вслед солдату, затем быстрым движением схватил бумагу с приказом, и спрятал ее на груди.
Марсо затаил дыхание; правая рука его невольно схватилась за рукоятку сабли, левой он крепко уперся в перегородку.
Между тем предмет его наблюдений оставался в углу, но вскоре ползком на руках и коленях он стал медленно приближаться к выходу из хижины. В отверстии между порогом и дверью он заметил ноги солдата, стоявшего у входа. Тогда так же медленно и осторожно он пополз к полуоткрытому окну. Приблизившись к нему на три шага, узник отыскал спрятанный на груди нож, приподнялся и одним прыжком, прыжком ягуара, выскочил из хижины. Марсо испустил громкий крик; у него не было времени ни предвидеть, ни помешать этому бегству. Ответом на его крик был другой: крик досады и отчаяния. Вандеец, выскакивая из окна, очутился лицом к лицу с генералом Дюма. Он хотел ударить его ножом, но генерал, схватив его за руку, так согнул его в три погибели, что Марсо оставалось только толкнуть его, и вандеец ранил сам себя.