Земные врата

Но в случае с Малеско — это не теория, а факт. Я достаточно читал о теориях альтернативного будущего, чтобы понимать Кориовла без особого труда, хотя он несколько переоценивал мои знания по этому предмету. Время от времени мне приходилось его останавливать, чтобы получить более подробное объяснение по тому или иному вопросу.

Оказывается, раскол между Землей и Малеско произошел во времена правления Клавдия в Риме, в первом веке нашей эры. В годы правления Калигулы Малеско еще не было. Как мир он не существовал. У нас было общее прошлое. После смерти Калигулы произошло нечто такое, в результате чего Малеско откололся от Земли. Вместо Клавдия здесь на римский трон взошел Руфус Агрикола. После него Римом правили люди с незнакомыми мне именами вплоть до тех пор, пока тот не пал в результате их неумелой политики и нашествия варваров.

В нашем мире религия, которую преследовал Калигула, распространялась, пока не стала господствовать во всей Европе. А в Малеско со сверхъестественной быстротой распространилась религия, которую поощрял Калигула, вытеснив все другие верования.

Это очень утилитарная религия зародилась в Египте и властвует в Малеско до сих пор. Называется она — Алхимия. Алхимия превратила Малеско в мир утопии, а нет ничего хуже утопии, хотя, кажется, очень немногие это осознают. Лишь у Батлера в «Иерихоне» и у Хаксли в романе «О, дивный новый мир» утопия рассматривается как вариант ада. В мире утопии считается, как само собой разумеющееся, что целью человечества является стабильность общества. Простое человеческое счастье не считается ценностью, вводится жесткая кастовая система, и наступает полный застой и паралич общества — главное условие, без которого никакая утопия на продержится и получаса.

То, что Алхимия зародилась в Египте, повлияло на развитие Малеско, ведь Египет на протяжении двух тысячелетий оставался самой жесткой утопией в истории Земли. Как и Египет, Малеско быстро достиг вершины развития, и, как и в Египте, духовенство здесь надежно прибрало к рукам всю власть. Хотя всякое развитие прекратилось давным-давно, общество продолжало существовать в трупном окоченении значительно дольше любой нормальной цивилизации.

Последние пятьсот лет Малеско пребывал в полной неподвижности, словно замороженный. Духовенство господствовало здесь во благо себе и тому узурпатору, который ненадолго захватывал власть. Время от времени по Малеско прокатывалась волна мятежей, возносившая на трон очередного правителя. Жрецы поддерживали его, пока не объявлялся преемник. Но вне зависимости от того, кто занимал трон, все нити управления находились в руках жрецов, и они никогда не оставались внакладе.

Противоречия между церковью и государством, конечно же, существовали, но в Малеско сила науки оставалась за церковью, так как Алхимия основывается на прикладной науке. В Малеско Галилей был бы жрецом, а не еретиком. Порох когда-то помог покорить огромные страны. В Малеско только жрецы могли с ним познакомиться: вся литература по химии находилась в храмах.

Долгое время здесь не существовало даже намека на перспективы изменений в будущем. Только жрецы и короли могли рассчитывать на небесные блага.

Но около трехсот лет назад, когда в нашем мире происходила колонизация Америки, Шекспир бражничал в таверне «Русалка», а восточная Европа по частям переходила в руки турок, в Малеско произошла мировая революция. Тогда жрецы впервые оказались перед лицом реальной опасности.

Мир Малеско меньше Земли. Значительную его часть занимают океан и необжитые земли. Но в те дни все населенные континенты захлестнула волна терроризма — простые люди обезумели и дали волю своим чувствам. Они не желали быть благоразумными, а представлений о самоконтроле у них было не больше, чем у рассерженных детей. И, дойдя до дикого состояния, они установили царство террора по всему Малеско, вымещая злобу и разочарование друг на друге, если под рукой не оказывалось жрецов. Произошло именно то, чего и следовало ожидать, — пятно позора легло на историю Малеско. Ответственность за происшедшее несло духовенство, не позволявшее сформироваться ответственным личностям среди граждан, однако оно без труда сумело переложить ее на революционеров.

Жрецы, как обычно, нашли ловкий способ успокоить народ. Глубокое социальное противоречие было умело переведено в религиозную плоскость и без труда разрешено в пределах реального человеческого бытия. Жрецы просто пообещали людям, что если они будут хорошо себя вести и отправятся по домам, то могут надеяться увидеть Рай после смерти. Это сработало. Малескианцы впряглись в тяжкое ярмо, предложенное духовенством, и уверовали в Нью-Йорк как в свой грядущий Рай.

Когда рассказ Кориовла дошел до этого места, я подавился ужином, и ему пришлось похлопать меня по спине. Это напомнило ему какой-то анекдот, и он собрался было его рассказать, но я вернул его к интересующей меня теме.

— Продолжайте, — настаивал я. — Хочу побольше узнать о Рае.

Кориовл ел яйцо, которому голубой узор на скорлупе придавал праздничный, пасхальный вид. Очевидно, скорлупа была тоже съедобна, потому что Кориовл хрустел ею так, что у меня мурашки бегали по коже.

— Вы уверены, — с хрустом спросил он, — что никто в вашем мире не знает о Малеско? Мы ведь с самого начала знали о Земле. Брешь между нашими мирами поначалу была невелика. Жрецы, ясновидящие, прорицатели и им подобные легко устанавливали контакт. Мы выяснили, что произошло в прошлом. Жрецы не переставая твердят людям, что Земля пошла по правильному пути, а мы — по неправильному и несем наказание за свои грехи.

Он окунул остатки яйца в сахар и отправил в рот.

— Буква «А», — сказал Кориовл, — это символ изменчивых миров. Я полагаю, вы заметили ее в городе. Когда жрецы говорят о Нью-Йорке, они делают такой знак, складывая большой и указательный пальцы вот так. Вершина буквы символизирует точку раскола между Малеско и Землей. Две расходящиеся внизу вертикальные черты изображают разные пути наших миров. А поперечная черта — это мост, по которому праведники переходят в Рай. Этим мостом воспользовались вы, Клиа и Джиммертон, чтобы попасть в Малеско.

Он неожиданно улыбнулся:

— Вы хотите увидеть Рай?

— Пожалуй.

Кориовл поднялся, стряхнул крошки со своего оранжевого полотенца и, подойдя к экрану, покрутил одну из ручек с позолоченными цифрами. На экране появилась большая светящаяся буква «А». Когда она исчезла, зазвучал речитатив который произносился нараспев под торжественную музыку. Я не разобрал слов, видимо, это был архаичный язык, но я ясно слышал, что Нью-Йорк упоминался несколько раз.

На экране появились серебристые облака, когда они рассеялись, перед нами предстал сверкающий город. Я подался вперед. Это был вид Нью-Йорка с высоты нескольких тысяч футов.

Хорошо различались Вэттери и причалы на окраине города, зеленый прямоугольник Центрального парка и высокие здания в центре, возвышающиеся монолитами над улицами, расчерченными, как по линейке. Бродвей углом выплывал из городской неразберихи, а на островах возвышалась величественная группа ослепительно белых небоскребов, отбрасывающих искры золотого света.

Однако мне показалось несколько странным соседство Эйфелевой башни с Чатам-сквер, да и на подъезды к Бруклинскому мосту бросало огромную треугольную тень строение, в котором я узнал пирамиду Хеопса. Но несмотря на это, город был узнаваем.

— Хм… — сказал я своему кузену с сомнением, — не припомню, чтобы Сити Холл имел подобный ореол. Да и Эмпайр Стейт вовсе не золотой, знаете ли. А кроме того…

— Я верю вам — ответил Кориовл. — Это ведь не настоящий Нью-Йорк, а подделка на потребу публике.

— Но зачем Эйфелева башня? — спросил я. — Ведь она в Париже.

— Поосторожней в выражениях. Кощунственно подвергать сомнению алхимическую версию Рая.

— Вообще-то, — заметил я, зачарованно всматриваясь в улицы Рая, — мне непонятно, почему они выбрали именно Нью-Йорк. С точки зрения истории, это совсем молодой город. К тому же триста лет назад, когда у вас произошло восстание, он еще не назывался Нью-Йорком.