Магистр Ян

Мартин уже не видел этого: алебардщики прижали его к стенке. Избив подмастерьев, они связали и вытолкали их на площадь.

Когда стражники окружили костел святых Филиппа и Якуба двойным кольцом, патер Протива повел арестованных узкими улочками к Староместской ратуше.

Пролитая кровь

Гус был встревожен. Перед ним стояла бледная Йоганка, на лбу которой алел глубокий шрам. Держась уверенно и прямо, девушка не спускала глаз с магистра; в ее ясном и открытом взгляде не было ни страха, ни боли.

— Знаешь, куда отвели ребят? — спросил Гус.

— В ратушу…

— Их забрали городские стражники?

— Да.

Гус нахмурился:

— Господа советники переусердствовали… — Затем лицо Гуса посветлело, а голос зазвучал уверенно, одобряюще и тепло: — Я постараюсь сделать всё, чтобы ребят как можно скорее освободили.

Магистр слегка улыбнулся:

— Наверное, один из этих ребят — твой возлюбленный?.. Да?

Йоганка тоже улыбнулась:

— Мартин… Я каждое воскресенье хожу с ним на твои проповеди.

Гус снова посмотрел на нее. Взгляд магистра был полон боли и грусти. Да, никогда еще не бывало мечты без жертвы, любви без мýки, правды без борьбы.

Йоганка стояла перед ним и ждала. Гус поднялся со стула и сказал:

— Пойду исправлять ошибку; она произошла по моей вине.

— По твоей?.. — спросила изумленная Йоганка и решительно добавила: — Я горжусь Мартином! Он прав. Что бы с ним ни случилось…

Да, вот она, сила, и имя ей — человек. С такими людьми можно построить новый мир. Люди слушали его проповеди. Кто же другой может помочь, посоветовать им, если не проповедник? Эта девушка обрадовала магистра — помогла и укрепила его силы одной-единственной фразой! Гус взглянул на Йоганку и увидел в ней тех, кто не только слушал проповеди, но и готов был поддержать его самого в минуту сомнений.

— Магистр — искренне сказала Йоганка, — ты учил нас отличать добро от зла, защищать благо, бороться за правду. Мы навсегда останемся у тебя в долгу.

Искренняя признательность, прозвучавшая в словах юной Йоганки, взволновала магистра. Но он ничего не сказал девушке, только ласково коснулся ее плеча и направился к дверям.

Мартина, Яна и Сташека бросили в подвал ратуши. Через толстые стены к ним не проникали ни свет, ни звук. Заключенные подмастерья сидели и лежали в кромешной тьме, потеряв всякое представление о времени…

Сташеку стало казаться, что их посадили сюда давным-давно Парень, широко раскрыв глаза, глядел в непроницаемую тьму. Мрак душил его, подбирался к самому сердцу, — оно билось всё чаще и чаще. Сташек не слышал дыхания друзей. От этого его сердце билось еще быстрей. Только когда кто-нибудь из его товарищей шаркал по каменному полу или шевелился, Сташек немного успокаивался и дышал свободнее. Нет, это не трусость. Его угнетали неестественная слепота и вынужденная неподвижность. Там, на воле, — свет, голоса, краски, улицы, люди. Всем своим существом он рвался туда!

Сташек вспомнил родной дом — деревянную халупу на каменном фундаменте, вкопанном в край лесистого холма, и седые сосны, шумевшие на ветру. Ему слышался тоненький голосок братишки и чудилась мать, выходившая из ворот. Нет, нет, он не должен ни думать, ни вспоминать об этом!

— Мартин! — шепнул Сташек.

— Что?.. — отозвался в темноте человек, лежавший справа от Сташека. Мучительный стыд внезапно охватил его: нет, он, Сташек, не признается своим товарищам, что немного струхнул. Ведь его минутное малодушие уже позади, и ослаблять их волю незачем.

— Ты хотел что-то сказать? — снова спокойно спросил Мартин.

— Я немного струхнул! — признался Сташек и почувствовал, что избавился от страха.

— Не беда… — успокаивал его Мартин. — Не обращай на это внимания. Такое бывает с каждым. Но ты помни, что тот, кто не испугался один раз, не испугается и во второй…

— Хотя нам не миновать петли, но, окажись мы сейчас на свободе, я сделал бы то же самое, — вставил Ян и добавил, смеясь: — Угораздило же нас попасть в этот капкан!

Рассудительные слова Мартина и шутливое настроение Яна приободрили Сташека.

— Попы и господа советники небось не ожидали от нас ничего подобного, — гордо сказал Ян. — Весь город поднялся на ноги.

— Помнишь? — отвечал Мартин — «Если господа откажутся устранить дурные порядки, народ должен сам сделать это». Так говорил Гус.

Тут они мысленно представили себя в Вифлеемской часовне. За кафедрой — Гус. Слова магистра зовут, манят и указывают путь.

В этот момент вверху скрипнули двери. По лестнице кто-то спускался. Издалека донесся глухой гул. Он то усиливался, то ослабевал, как будто там, наверху, о стены ратуши ударяли волны. Когда к дверям подошел человек и открыл их, было нетрудно понять: сотни людей собрались у ратуши и кричат.

Узники, увидев тюремщика с лучиной, быстро встали. Тюремщик принес им кувшин с водой и по ломтю хлеба.

Подмастерья наблюдали за стражником. Тот вставил лучину в щель каменной стены и повернулся к дверям. Удивленный тем, что узники ни о чем не спросили его, тюремщик задержался на пороге и небрежно буркнул через плечо:

— Гус пришел в ратушу.

Двери снова захлопнулись.

Он пришел…

Сейчас магистр где-то над ними. Они невольно взглянули на потолок. Ян улыбнулся, Мартин слегка кивнул головой, словно поддакивая самому себе, а юный Сташек остался невозмутим, как ангел.

Казалось, тьма, холод и тоска рассеялись, — так велика была их уверенность в правоте и искренна признательность тому, кто в этот трудный час не забыл о них.

Гус не велел докладывать советникам о своем приходе. Взбежав по лестнице, он без стука вошел в зал заседаний.

Бургомистр и советники были на месте. Они столпились у закрытых окон. В зал доходили крики людей, собравшихся на маленькой площади перед ратушей. Когда скрипнули двери, советники, бледные от страха, резко обернулись. Они готовы были поверить, что толпа уже ворвалась в ратушу. Но на пороге появился один-единственный человек.

Первым обрел дар речи бургомистр. Он кинулся навстречу Гусу и растерянно спросил, чтó привело его сюда.

— Правда ли, что вы держите в темнице трех юношей, взятых в костеле святых Филиппа и Якуба? — сразу заговорил Гус о деле, не теряя времени на церемонии, принятые в таких случаях.

— К сожалению, да, — ответил бургомистр, огорченно разведя руками. — Они совершили серьезный проступок в божьем храме.

— Что ожидает их? — строго спросил магистр.

Бургомистр собрался было так же строго ответить на вопрос, но, услыхав новый гул толпы перед ратушей, опешил. Гус продолжал стоять у порога. Свободное пространство между непрошеным гостем и советниками бургомистру казалось бóльшим, чем расстояние между Гусом и толпой, — она как будто вошла сюда вместе с магистром. Бургомистр понял: ответ Гусу будет ответом толпе, которая стояла перед ратушей, крича и угрожая. Никто из советников не пришел бургомистру на помощь. Они охотно предоставили ему право первого слова. Все они были согласны с бургомистром, но никто не осмелился хоть как-нибудь поддержать его.

— Глубокоуважаемый магистр! — заговорил бургомистр, стараясь казаться как можно более любезным. — Мы были вынуждены арестовать этих подмастерьев. Поддержание порядка в городе, особенно теперь, — высочайшая воля нашего короля. Трое арестованных юношей — безумцы… Несомненно, их вина смягчается тем, что они попались на удочку одного безрассудного подстрекателя…

— Твои слова похожи на правду, — прервал Гус лицемерную болтовню бургомистра. — Я подстрекал этих юношей. Я проповедовал против индульгенций. Я рассказал людям, как торгуют ими, нарушая христианские заветы. Стало быть, если вы хотите наказать виновника — накажите меня. Я требую освободить подмастерьев из темницы. Если вам угодно, я охотно отбуду наказание вместо них.

Штумпфнагель бросил беглый взгляд на Ганфштенгеля, — они мигом поняли друг друга. Эх, если бы можно было поймать Гуса на слове! Вместо трех пескаришек попалась бы щука! Щука, которая сама хочет забраться в сети. Черт побери, близок локоть, да не укусишь! Это хорошо понял и с досадой признал сам бургомистр. К сожалению положение еще более осложнилось. Скажи одно неосторожное словцо, и вспыхнет настоящий пожар. Бургомистр отрицательно махнул рукой и, тяжело вздохнув, сказал кисло-сладким голосом: