Палитра сатаны: рассказы

После завтрака Мирей приглашала Мартена посмотреть с ней телевизор. Тот стоял в гостиной — она произносила название комнаты с большой важностью, на английский манер: «ливинг-рум», и рот у нее при этом складывался премило. Выходя из-за стола, она легким уверенным движением непременно заново подкрашивала губы. Кровавое, словно открытая рана, пятно на бледном лице завораживало Мартена. Сидя в кресле с ней рядом, он иногда отводил глаза от экрана и украдкой поглядывал на ее тонкий, застывший от напряженного внимания профиль. Она походила на странно привядшую девочку, упоенную представлением ярмарочных марионеток. Любая неловкость или заминка на экране смешила ее до слез. Но быстрая смена киносюжетов скоро утомляла ее, и она начинала покрывать лаком ногти на ногах или накручивала волосы на горячие бигуди. Присутствие Мартена нисколько не стесняло ее. Судя по всему, она была слишком уверена в себе, чтобы вообразить, что ее интимные заботы о собственном теле кому-то могут не понравиться. И действительно, Мартен не мог не признать, что Мирей даже в бигуди неплохо смотрелась. «Она приятна с виду, но достойна презрения», — говорил он себе.

В свои сорок лет она сияла остатками молодости и проявляла такой аппетит к жизни, какой, на его взгляд, был ей явно не по сезону. А все потому, думал он, что ей целыми днями нечего делать, только и знает, что лелеет свое тело. Она постоянно жаловалась на плохую погоду, мешавшую ей принимать на террасе солнечные ванны. Эта терраса на самом деле была всего-навсего довольно просторным балконом, отгороженным от соседних тростниковыми циновками. Когда дождевые капли щелкали по цементному полу, Мирей вздыхала: «Какая досада! Если этот ливень не прекратится, весь мой летний загар сойдет!»

Люсьен возвращался с работы в семь вечера. Мирей бросалась ему на шею, изображая, как изголодалась по его ласкам. Они целовались взасос, не стесняясь Мартена, и тот скрывал замешательство за добродушной ухмылкой этакого снисходительного папаши. Все время, пока длился поцелуй, чавкающий, словно медицинская банка, она терлась животом о живот Люсьена, спеша распалить его посильнее, а пальцы молодого человека жадно щупали ее, отыскивая под платьем излюбленные местечки.

Но вот они наконец отлипали друг от друга, чтобы приняться за аперитив. Мирей прикатывала столик на колесиках с бутылкой виски, стаканами и льдом. Мартену не нравился этот горьковатый напиток, отдающий чем-то фруктовым, но он делал вид, что смакует его, дабы «не нарушать атмосферу», по выражению хозяйки дома. Уже несколько раз в присутствии их обоих он заговаривал о том, что пора возвращаться в Менар-лё-О. Но они тотчас остужали его едва зародившийся порыв:

— Тебе что, плохо здесь?

— Вы еще успеете…

— Ты нас совершенно не стесняешь…

— А вы ведь еще не посмотрели Парижа! Там столько всего! Я поеду с вами, покажу…

Он уступал, не понимая, радует его или злит такая капитуляция перед этой ненасытной парочкой. Похоже, эти двое взаправду хотят, чтобы он погостил еще. Должен ли он их разочаровать, заупрямиться и бегом-бегом убраться назад в свою сельскую пещеру?

Прихлебывая неразбавленное виски, Люсьен рассказывал, как прошел день. Он был доволен. Рабочие в гараже вели себя с ним, «как надо». Начальница мадам Фрагсон к нему благоволила. Доверяла оформление все более сложных документов. Завскладом собирался вот-вот уйти на пенсию. Если малость подфартит, может, Люсьену достанется его место. Все эти планы на будущее были так далеки от забот, томивших Мартена, что ему приходилось с некоторой натугой изображать, как он рад сыновним успехам. Улыбался, кивал одобрительно, но в глубине пути притаилась безутешная тень Альбера, горько сетуя, как все хорошо складывается у этой дряни, его женушки. Однако Мартен не мог не признать, что она, хоть и обманывала мужа, но на Люсьена повлияла самым благотворным образом. Побудила работать, «жить, как все»… Чего еще желать? Мы всегда слишком быстро готовы осудить человека. А ежели ты — отец, надо уметь признавать свои ошибки!

Когда часы били восемь, все садились за стол. Обед готовила Мирей. Холодное мясо с салатом — никто бы не сказал, что она слишком расстаралась. Но Люсьен находил все превосходным. Ел за четверых и часто брал Мирей за руку, с неподдельным чувством пожимая ее пальцы.

А затем наступала минута, которой Мартен боялся пуще всего. Досмотрев телепередачи и простившись с ним, молодые люди скрывались за дверью своей комнаты, а Мартен уходил в свою. Лежа в кровати при потушенной лампе, он слышал за перегородкой привычный концерт из сладкого перешептывания, подготовительных вздохов, скрипа пружин и финального воркования. Таращась во тьму, он мысленно проделывал все упражнения этой похотливой гимнастики. Ему даже казалось, что он ощущает запах чужой любви. Разве они не догадывались, что у него ушки на макушке? А может, его близкое соседство их еще и подстегивало? Он кипел от возмущения, однако не переставал внимательно прислушиваться, терпеливо поджидая вспышки оргазма. И еще долго после того, как Люсьен и Мирей угомонялись, лежал без сна, не зажигая лампы, во власти видений, чья отчетливость граничила с галлюцинацией.

В начале сентября вновь настали погожие деньки. Мирей встретила возвращение солнца бешеным всплеском радости. Сразу после завтрака она уединилась на балконе, чтобы как следует «прожариться». Оставшись в «ливинг-рум», Мартен включил телевизор, хотя, невзирая на одиночество, ему все не удавалось сосредоточиться на подвигах двух гангстеров, поставивших на уши весь Нью-Йорк в поисках мультимиллионера-китайца, тоже главаря банды крупных поставщиков наркоты. Стояла жара. Комната утопала в знойном послеполуденном сиянии, несмотря на полуопущенные венецианские шторы. Через открытое двустворчатое окно в комнату проникал шум улицы. С тех пор как поселился у сына, Мартен отвык от тишины. Запертый в картонной коробке, он ностальгически вспоминал Менар-лё-О, осыпавшуюся краску на стенах его домиков, благородную базилику, где никто не молился, безбрежная молчаливая равнина с лоскутным одеялом возделанных полей стелилась в его мечтах до подернутого туманом горизонта. Один из гангстеров в телике случайно обнаружил убежище китайца. С автоматом у пуза он проник в курильню опиума. В тот момент, когда он поливал очередями опешивших клиентов, Мирей позвала:

— Ой, Мартен, вы не могли бы принести мне журнальчики? Я их оставила на маленьком столике.

Он с сожалением поднялся с кресла, взял журналы и вышел на балкон. Мирей лежала, вытянувшись на синем полотняном шезлонге. Совершенно обнаженная. Нисколько не смутившись, она подобрала со стула махровое полотенце, чтобы накрытся. Но жест был таким неспешным, что Мартен успел разглядеть ее тяжеловатые груди с сосками цвета темной сосновой коры, глубокий пупок и треугольник лобка, поросший каштановыми кудряшками. Пораженный, он сделал вид, что ничего не видел, и протянул молодой женщине журналы, она же с нагловатым спокойствием улыбнулась ему, сдвинув на лоб солнцезащитные очки. Лицо Мирей без макияжа блестело в испарине. Капельки пота высыпали в складочках шеи. Глаза ехидно посверкивали. Он хотел было ретироваться, но она поймала его за руку:

— Да присядьте же! Вы что, боитесь солнца?

— Нет.

— Значит, это вы от меня бежите?

— Что вы, нет!

Он сел на довольно неудобную плетеную табуреточку рядом с шезлонгом, на котором нежилась Мирей. Она продолжила томно:

— Ах, как хорошо, когда загар ровный и покрывает тебя целиком! По мне, женщина должно быть бронзовой с головы до ног или не загорать вовсе! Ничего нет уродливее, чем две белые полосы на теле от купальника! Вы так не считаете?

— Я… Нет… то есть да… — проблеял он.

— Ну, в любом случае я терпеть не могу загорать в купальнике!

— Вы правы…

— Подумать только, а бедный Люсьен корпит там над своими бумаженциями среди бензиновой вони и смрада от перегоревшего масла, пока мы здесь греемся на солнышке! Он достоин большего.

— Да, конечно.