Страница 17 из 53
Ну вот мы и здесь. Вылезаем. Поворот на месте. Спасибо, голубчик. Включи свет. Идем наверх. Не попадаем в ногу. Взрыв горестного веселья в ознаменование частной шутки. Вот мы и здесь. Вот они и там. Привет-привет. Здорово возвращаться. Замечательно возвращаться. Та же старая Wohnung.[188] Чууудесно быть здесь снова. Prosit. Дай Бог здоровья. Туалет слева. Только на секундочку. Не наступи на велосипед. Не наступи на лыжи. Beschissenes Dasein beschissenes Dasein Augenblick bitte beschissenes Dasein Augenblickchen bitte beschissenes.[189]
* * *
Весь этот цветистый вздор служит единственной цели — дать некоторое представление о том, в каком состоянии находился бедный юноша по прибытии. Нам бы меньше всего хотелось, чтобы читатель неверно понял или, упаси Бог, поспешил составить мнение о нашем молодом герое, испытывая недостаток в фактах. Мы стремимся изложить все важнейшие обстоятельства его дела. Факты, не устаем мы повторять, подайте нам факты, побольше фактов.
Теперь — затишье, теперь — Мама Мадонны, вечная бабушка, если только все пойдет по плану, осмелилась на сострадание. Она уложила его на канапе.
— Бедный Бел, — сказала она, — взгляни-ка, Смерри, он болен.
Смерри, ожидая в углу подходящего момента, изучала содержание своего изможденного любовника и выглядела точь-в-точь как Пресвятая Дева перед Благовещением.
— Выпейте это, — молвил Мандарин.
— Domine, — ответил Белаква, садясь и чуть наклоняя бокал с огненной жидкостью в сторону родителей и чада, — nоn sum dignus.[190]
— Вам не кажется, — сказала Мама, — что в этом платье Смерри просто чудо?
Белаква, коньячный пьяница, превосходно справлялся с ролью лживого, учтивого, ласкового демона.
— Ваша третья или четвертая дочь, — произнес он, — видится мне более прекрасной, чем когда — либо ранее, если только это возможно. Жаль, — он втянул щеки и тяжело вздохнул, — что этого нельзя сказать обо мне.
— Бедный Бел, — сказала Мама. — Ничего, мы будем за тобой ухаживать, правда, Смерри?
— Ловелас, — вкрадчиво сказал Мандарин, — родственная душа, волокита.
Смеральдина-Рима разгадала игру и очень рассердилась.
— Что с ним вообще такое? — требовательно спросила она.
Белаква сыграл волокиту и хитро перемигнулся с Мамочкой.
— Колика, — сказал он лукаво.
С этим Смеральдина, которая, как мы уже знаем, отличалась особой уязвимостью в отношении своего небольшого словарного запаса, мириться не собиралась.
— Что это? — простонала она. — Что-то съедобное?
Мандарин сделал быстрый шаг назад, постучал длинным желтым ногтем по крылу носа и, подогнув колено, балансируя на одной ноге подобно балерине и помахивая бутылкой, возгласил, не обращаясь ни к кому в отдельности:
— Der Mensch ist ein Gewohnheitstier![191]
— Что-то, что ты уже съела, милая, — игриво сказала Мамочка.
Смеральдина-Рима осталась безучастной к всплеску веселья, сопровождавшему слабые Мамочкины попытки разрядить обстановку.
— Не будьте такими гадкими, — вскричала она. — Дурацкие шутки. Откуда мне знать, что такое толика.
— Ко, — поправила Мамочка, — лика.
— Egal! — взорвалась Смеральдина. — Откуда мне знать, если вы так и не отправили меня в школу?
— Моя дорогая девочка, — сурово сказал Мандарин, — твое образование стоило нам тысячи. Никак не меньше нескольких тысяч фунтов.
— Не унывай, Смерри, — увещевала мультипара, — будь я молодой и красивой, а симпатичный молодой человек, — сдерживая аподозис, чтобы пожрать глазами надежду своего праматеринства, — выводил бы меня погулять, я бы не расстраивалась из-за колик. Скоро узнаешь. Поживи с мое, — воскликнула она, словно говорила о чем-то невероятном, — и узнаешь.
Смеральдина-Рима изучила симпатичного молодого человека, собиравшегося вывести ее на прогулку. Тот лежал, вытянувшись на канапе.
— На прогулку! — Она ехидно хихикнула. — So siehst Du aus![192]
Правда, вследствие его привычки валяться по утрам в постели, и вечерних попоек с Мандарином, и послеполуденного чтения найденного в библиотеке хозяина Вазари, и новых картин, висящих на стене кабинета, и бесплодных упражнений на фортепиано, к которым он питал склонность в разные часы дня и ночи, и ею нежелания идти на улицу и мерзнуть как пес, когда ничего не удерживало его от взращивания какой-нибудь замечательной мысли у камина, он за неделю, отделявшую ею приезд от дня святого Сильвестра, только трижды вышел с ней погулять, и в двух из этих случаев их сопровождала Мамочка, чья лихорадочная веселость раздражала Мадонну сверх всякой меры. Мадонна была недовольна, она не привыкла к подобному обращению. Так что единственный вечер, который они провели наедине, был испорчен серьезной размолвкой с последовавшими слезами.
Все это, разумеется, накладывалось на обычные фиаско и полуфиаско, он — страдальчески пытался ублажить ее, она — силилась почувствовать себя ублаженной; Мамочка делалась все более недовольной по мере того, как терял очертания образ счастливой прародительницы; Мандарин — всегда навеселе, изысканно жестикулирующий и чуточку похожий на венецианца — при каждом удобном случае потрясал своей patria potestas.[193]
Сильвестр, наступивший после раннего плотного ужина, застал его сидящим на диване, в одиночестве, разумеется, при зажженных свечах и, конечно же, с бутылкой. Пусть сейчас их и нет, но через минуту они появятся. Белаква чувствовал себя очень скверно. Продержится ли он до Нового года, вот в чем вопрос. Он боялся развалиться на части. Он ощущал тошнотворную легкость, не столько в голове, сколько в центре, примерно в области грудобрюшинной преграды. Малейшая неосторожность с моей стороны, думал он, и я рассыплюсь.
Он прочитал все вступление Вазари и подивился, зачем он это сделал, так мало оно значило. Беспристрастный крючкотвор. Что имело значение? Он имел значение.
Он как дурак таращил глаза на пронзительную паулло-пост-экспрессионистскую[194] «Тайную вечерю», висевшую перед ним на стене, мертвенно-бледную в беспокойном желтом свете, на тринадцать плоских ужасных яйцеобразных голов, собравшихся вокруг искусителя и его размокшего хлеба, и предателя, и его кошеля.[195] Искуситель и предатель и Jugendbund[196] из одиннадцати. Иоанн Богослов был зеленым яйцом во главе доски. Поистине, какое очаровательное выражение лица, а какая выступающая вперед челюсть! Будто вот — вот съест жабу.
Заказывай (просим прощения, но, похоже, он вновь за порогом физиологического ощущения, нашей вины в этом нет) свою жабу, Иоанн, проглоти гадюку, или скорпиона, или мандавошку,[197] и дозвольте рассказать вам, ребята, что это значит — быть в лохани Старого Ника.[198] Я нахожусь в крайнем центре лохани Старого Ника, в сердцевине у меня пустота, я размазан по границам безграничного, я — сливки человеческих несчастий, да, их суть и результат. Шлюха, ребята, это глубокая пропасть дьявольской воды,[199] там я и пребываю, должно ли мне из-за этого горячиться по пустякам, следует ли ожидать такого поворота событий, не было бы гораздо приятнее испытать несколько добрых уколов раскаяния и немедленно устранить Иисуса и принять обет вечного поста? Ах, иногда, как сейчас, мне кажется, что ничто не похоже на меня меньше, чем я сам. Должно быть, я или недостаточно щелочной, или же под моей пупочной спиралью, там, где место для тяжелого предмета, находится полость, которую необходимо заполнить.
188
Квартира (нем.). Очевидно, Белаква и Смеральдина наконец добрались до родительской квартиры Смеральдины в Касселе.
189
Загаженное бытие загаженное бытие мгновение пожалуйста загаженное бытие мгновеньице пожалуйста загаженное (нем.).
190
Господи… я недостоин (лат.).
191
Человек — раб привычки! (нем.).
192
Как бы не так! (нем.)
193
Верховная власть отца семейства (лат.).
194
Паулло — неологизм Беккета от лат. paullo — немного, чуть-чуть.
195
Здесь и далее подразумевается «постэкспрессионистская» (как, в некотором роде, и сам роман Беккета) картина немецкого художника и театрального дизайнера Эвальда Дюльберга (1888–1933) «Тайная вечеря». Отсюда — обилие библейских аллюзий в сосредоточенном на этом полотне внутреннем монологе Белаквы. Картина, погибшая в годы Второй мировой войны, находилась в собственности Уильяма «Босса» Синклера, дядюшки Беккета и отца Пегги Синклер, послужившей прообразом Смеральдины-Римы. Беккет, восхищавшийся творчеством Дюльберга, неоднократно видел картину в доме Синклеров в Касселе. Очевидно, что все упоминания о цветовой гамме «Тайной вечери» теперь лишены для нас смысла, так как о картине Дюльберга мы можем судить только по чудом сохранившейся черно-белой фотографии.
196
Союз молодежи (нем.).
197
Ср.: От Луки, 11:11–12.
198
Одно из средневековых прозвищ дьявола и, соответственно, названий ада — «лохань Старого Ника».
199
Ср.: Притчи, 23–27.