Страница 15 из 53
— Наконец!
— Любимая!
— Такси!
Vie de taxi.[140] Je t'adore a l'egal.[141]
Волочи свой гроб, мой господин. Ma
БЕЛАКВОЙ мы нарекли его, и что неленивая дева это его сестра (ленивая дева!), и что вне зависимости от того, бренчит ли он на рояле в четыре руки или нет, сидя за клавиатурой, он не собирается соблюдать правила дорожного движения (он, видите ли, одержим манией величия и, как правило, зажимает голову в собственных бедрах), поэтому мы просим вас приноровиться к тому, что при естественном ходе вещей выглядело бы просто кишечной бессвязностью, и помнить, что он принадлежит к разночинной эпохе слабого и пылкого поколения, и молиться за него, дабы он успел испустить несколько добрых вздохов пока не слишком поздно, пока Господня птица не призвала его к восхождению.[146]
А барышня, которая даже за такой короткий и уже ставший общественным достоянием отрезок времени (и вопреки тому, что мех не обладает свойствами проводимости, заслуживающими упоминания) сумела вызвать в молодом госте некие неожиданно возбуждающие ощущения, разве не были мы обязаны прозвать ее
СМЕРАЛЬДИНОЙ-РИМОЙ, хотя, конечно, сошло бы и любое другое имя, например Геспера, куда удачнее и короче, так нам кажется. Он помог ей сесть в Wagen (салон был обит кожей в очаровательную голубую крапинку) и уверенно назвал адрес шоферу, который только мгновение назад собирался закурить сигарету и, разумеется, был вовсе не расположен заводить мотор и отправляться в путь, однако теперь, уступая многообещающему иноземному акценту зеленого туриста, бодро водрузил его тяжелый картонный чемодан слева от себя, засунул еще нетронутую «Ову» между жесткой, как резина, ушной раковиной и гипертрофированным сосцевидным отростком, одарил стоявших поблизости товарищей по — видимому страстной гессенской эпиграммой и сердито привел в движение автомобиль, с безнадежным интересом наблюдая за странноватым поведением своих клиентов.
Вниз, по мощеной аллее скорбных рождественских елей, дрожащих в тяжкой дреме между трамвайными путями и тротуаром, помчался великолепный Wagen, полетел по направлению к замковому шпилю, чья безупречная имперская строгость затмевает потускневшую громаду Геркулеса и унылый, покинутый, вдоль гогенцоллернских завитушек сбегающий вниз (ведь, черт побери, именно вниз он обязан сбегать), задушенный снегом каскад.[147]
— Где ты взяла эту шляпку? — Еще один серовато-зеленый шлем.
— Тебе нравится?
— Очень хорошенькая, а тебе?
— Ах, я не знаю, а тебе?
Гулкое, веселое сморканье облегчения в ознаменование личной шутки.
— Очень подходит к кольцу.
Он повернул ее руку ладонью вверх и посмотрел на бородавки. Две убывающие бородавки в тени венериного холмика. Бородавки в долине в тени.
— Твои бородавки выглядят лучше.
Он нарочито захлопнул рот. Она прижала Джудекку[148] своей ладони к его щеке, впившись в скулу ногтями большого и указательного пальцев. Это было чудесно. На рю Деламбр шелковым платком разве не остановил он рвотную изморось мертвецки пьяного и вдобавок вставшего на рога от «Перно-Фис»[149] литератора? Сколько же раз он открещивался от знакомства с «Эрнани»? Несчастный Гамлет, потрясавший жиром на брюхе, вощивший фитилек в преддверии красного жилета. Вожделение к бусинкам. Ни при каких обстоятельствах он не пойдет на это предприятие, ничто не сможет поколебать его решимости. Застрявший в черном песке.
Однако оставим на время это струнное тутти и попросим, чтобы вы сказали нам честно, прикрыв глаза, как Рультабиль,[150] что вы думаете о нашем эротическом состенутино. Кремьё, не пускай слюни и ты, Курций,[151] где-то у нас сохранилась записочка об Антэросе, то есть мы, кажется, вспоминаем, что когда-то написали о нем поэму (Норс-Грэт-Джордж-стрит, трифтонг, капрал Банко, если вы будете так любезны) или же посвятили ему поэму, стибренную из Магической Оды похотливого мирского епископа,[152] и, если память не подведет нас, мы последуем правилам хорошего вкуса и втиснем куда-нибудь маленького ныряльщика в качестве эдакой контрапунктной компенсации, ну вы понимаете, уважая ваши пизанские позывы к литературным акцентам.
Нет, взаправду, несмотря на фасолину черепа и тягу использовать все излишки красок, она, так он думал, была воплощением мадонны Лукреции дель Феде. Ne suis-je point pale? Suis-je belle?[153] Ну конечно, бледная и красивая, моя belle Braut с зимней кожей, что как старый парус на ветру. Желобок между маленьким атлетичным или эстетичным кончиком птичьего носика и верхней губой был, уверяем вас, вечным источником восторга и изумления (если только одиночество фильтра не было нарушено острым насморком) для подушечи и ногтя его указательного пальца, трущего и трогающего и тыкающего в бороздку — так же как на протяжении долгих лет он полировал (экстаз истертости!) свои очки или сносил трели и мелизмы и судорожные всхлипы и вздохи безвыходной музыки Шопена или Пичона или Шопинека или Шопинетто или кто там трогал ее до глубины души, по крайней мере известно, что звали его Фред, он только и делал, что умирал (спасибо, г-н Обер), пестуя свой больничный талант (спасибо, г-н Филд)[154] и Kleinmeister's Leidenschaftsucherei[155] (спасибо, г-н Беккет) или же переходил Сену или Пегниц или Тольку или Фульду, в зависимости от обстоятельств, при этом ни разу, ни в одном из вышеупомянутых случаев, ему не пришло в голову, что во всех упомянутых и схожих случаях (к сожалению, приходится отметить, что недостаток места обязывает нас исключить их описание из этой хроники) он не только не отказывал себе, но и прямо потворствовал мерзейшим и подлейшим проявлениям своеобразной сублимации. Несчастная маленькая влажная верхняя губа, что затычкой тянулась к ноздрям в утиной или змеиной усмешке, немного (совсем немного) смягчалась красивой линией губы нижней и чуть выступающим вперед, твердым, приапическим подбородком — по крайней мере, тут присутствовало восстановление сигнала и подтверждение обещания сентиментальной горячности, которую, впрочем, с готической силой выдавала и клинообразная голова этой рослой ветреницы. Иногда казалось, что ей нужно всего лишь сбросить паллий и Папа Иоанн Поцелуй-меня-в вмиг вспомнит об Орхидеях — такой, по крайней мере, она предстала в два послушнических дня: primo, пригвожденная, иначе не скажешь, к своей лоджии сияющим гинекологом; secundo, заключенная Термидором, в интересах собственных подмышек, в ванную комнату, горящая от стыда, да, и все же — оплакивающая обреченные оливки. Что ж, мы должны сказать, пожалуйста, без обид, такое эготерминальное безукоризненное надувательство вызывает у нас тошноту, если что-то вообще способно вызвать у нас тошноту. Какой бы она ни была, но она была не такой. Думаем, можно сказать, что она выглядела как сова цвета pietra serenа, попугай в Пиете. То есть иногда выглядела. В шлеме спасения.[156]
140
Жизнь, в которой можно ездить на такси (фр.).
141
Первая строка стихотворения Бодлера из сборника «Цветы зла»: «Je t'adore a l'egal de la voute nocturne». — «Я люблю тебя так, как ночной небосвод» (фр.). Перевод В. Шора.
142
Мужчины (нем.).
143
Выход, тж. эвф. смерть (нем.).
144
Абсурдный неологизм: «Неодносторонняя дорога» (фр.).
145
Лукавство, плутни (фр.).
146
Ср.: Данте, «Чистилище», песнь IV, 127–135.
147
Смерри и Белаква едут по Касселю, среди достопримечательностей которого действительно значатся замок ландграфов и восьмиметровая статуя Геркулеса, венчающая каскад.
148
Центральный диск девятого круга Дантова ада.
149
Французская фирма, производившая абсент.
150
Герой детективных романов Гастона Леру.
151
Вероятно, Бенжамен Кремьё (1888–1944) — французский филолог, и Эрнст Роберт Курций (1886–1956) — немецкий литературовед, исследовавшие творчество Пруста.
152
Возможно, отсылка к стихотворению Ронсара «Волшебство, или Избавление от любви».
153
Я не слишком бледная? Я красивая? (фр.) Последний из двух этих вопросов задает себе Иродиада в одноименной поэме Стефана Малларме.
154
Даниэль Франсуа Эспри Обер (1782–1871) — французский композитор, знаменитый своими операми; Джон Филд (1782–1837) — ирландский композитор, чьи ноктюрны оказали влияние на творчество Шопена.
155
Прибл.: «Искания боли малого мастера» (нем.).
156
Ср.: К Ефесянам, 6:17.