Страница 15 из 67
Своим долголетием он снискал прозвище Столетнего Старца; согласно преданию, призрак покойного графа вернулся на землю и после 1572 года несколько раз являлся членам своей семьи. Бесспорно одно: при жизни второй граф Беренгельд-Скулданс последний раз посетил родовой замок в 1550 году, оставив в подарок его обитателям свой портрет. Все, кто видел его тогда, были поражены: Столетний Старец был бодр и отличался необычайной силой, несвойственной людям его возраста. С тех пор семья его не имела о нем никаких известий; легенда же гласит, что Столетний Старец еще не раз появлялся в замке, и именно его колдовская сила оберегала семейство от невзгод и разорения.
Вот в каком виде эта запутанная история дошла до командора Скулданса. Потом прошел слух, что в Испании командору было видение. Судя по донесению, направленному полицией испанским властям после некоего происшествия, случившегося с командором в Перу, этот последний отправился на поиски Столетнего Старца. Многие утверждали, что после долгих странствий командор убедился в существовании своего предка и умер именно потому, что увидел его.
Вероятнее всего, Беренгельд-Скулданс перед смертью рассказал об этой встрече племяннику Этьену, а тот, в свою очередь, своему исповеднику, бывшему иезуиту отцу Андрэ де Люнаде, отчего тот заполучил над ним огромную власть: обладая подобной тайной, священник вполне мог погубить графа, доказав, что состояние его нажито с помощью чародейства. Злоупотребляя слабостями кающегося грешника, отец Андрэ лелеял мечту завладеть имуществом Беренгельдов, отчего всеми силами старался воспрепятствовать графу иметь наследника.
Итак, в 1780 году семейство Беренгельдов медленно угасало, в то время как слухи о нем ходили невероятные. Мы сочли необходимым сделать столь подробное разъяснение, дабы в дальнейшем читатель ненароком не был бы введен в заблуждение.
Замок Беренгельд был одним из самых романтических строений, какое только можно увидеть в наши дни. Расположенный среди живописных предгорий, предварявших величественную и прекрасную Альпийскую гряду, он дерзким местоположением своим, равно как и размерами, соперничал с окружавшими его сумрачными вершинами. Он и сам казался горой. Смешение архитектурных стилей, век за веком наслаивающихся друг на друга, превратило замок в своеобразный архив зодческого искусства, немое свидетельство минувших бурных времен.
В толстых стенах замка теснилось множество построек: часовня, жилые флигели, великолепные конюшни и оранжереи, выстроенные с поистине королевским размахом; все вместе эти строения составляли великолепный ансамбль, восхищавший своим изысканным беспорядком.
С замковых башен открывался чудеснейший вид на девственно прекрасные горные долины, где безраздельно хозяйничала их владычица-природа; густые сады, плавно переходящие в альпийские луга, обрамляли величественное древнее жилище.
Решетчатые ворота преграждали путь в просторный двор замка; за воротами начинался луг, посреди которого была проложена обсаженная деревьями аллея. Возле ворот приютилась хижина, где издавна проживал замковый привратник. Не считая самого замка, дом этот долгое время был единственным жилищем во всей округе. Когда привратник получил право торговать овсом, сеном и вином, его лачугу стали называть харчевней.
В ней останавливались на ночлег путешественники, а слуги из замка и жители из ближайшего селения, невзирая на достаток и положение, заходили сюда поговорить о делах и обсудить местные новости. В этих разговорах и рождались уже упомянутые нами слухи; мы избавим нашего читателя от необходимости выслушивать их из уст Бабиш, жены привратника, прирожденной главы общества, собиравшегося в харчевне.
28 февраля 1780 года в доме привратника в очередной раз собрались местные любители поболтать, и мы полагаем, что нашему читателю небезынтересно будет послушать, о чем там говорилось, ибо событию, случившемуся в тот вечер, предстояло способствовать продолжению рода Беренгельдов.
Было девять часов вечера, северный ветер с силой сотрясал тонкую дверь харчевни: при каждом его порыве казалось, что она вот-вот сорвется с петель. Люди, собравшиеся внутри, все ближе придвигались к очагу, где потрескивали еловые дрова; они горели так ярко, что можно было не зажигать свечей.
Толстый привратник, привыкнув к монотонному журчанью голосов приятельниц своей жены Бабиш, спал в углу возле очага; в другом углу сидела деревенская повитуха, исполнявшая одновременно обязанности гадалки, ибо помимо оказания помощи роженицам она умела предсказывать судьбу, наводить порчу, поражать молодых супругов бесплодием, лечить заклинаниями и заговорами, словом, колдовать по желанию заказчика. Ей было около девяноста лет, у нее было сморщенное лицо, скрипучий голос, маленькие зеленые глазки и седые космы, выбивавшиеся из-под дешевого чепца.
Она присутствовала при рождении почти всех жителей селения, знала всю их подноготную, и не было ни одной тайны, в которую она не была бы посвящена. Ее почитали все, авторитет ее в деревне Беренгельд был непререкаем; отцы, показывая своим малолетним чадам эту древнюю седую старуху, приказывали кланяться ей.
Рядом с повитухой разместилась Бабиш, свежая и симпатичная толстушка; напротив нее восседал местный бакалейщик по имени Лансель. Три или четыре восьмидесятилетние кумушки расселись посреди комнаты.
По левую руку от толстого привратника сидел королевский лесничий, любезный образованный молодой человек, неплохой музыкант. Он недавно женился и, не имея доступа в замок, иногда приходил сюда узнать последние новости. Он пользовался доверием многих знатных дворян, проживавших в округе; его красавица жена обладала живым характером и вполне могла бы блистать в более изысканном обществе. Поэтому она редко заходила в харчевню, полагая, что появление в подобном месте скомпрометирует ее.
— Сегодня утром отец Люнаде выгнал еще одного молодого лакея, имевшего несчастье угодить графине, — говорила жена привратника. — Если так будет продолжаться, то скоро в замке не останется ни одного слуги мужского пола; мне всегда становится страшно, когда этот священник подходит к воротам и злобно сверкает глазами в сторону нашего дома. Я тут же начинаю бояться за моего бедного Люсни.
— А вот и я!.. — воскликнул привратник, разбуженный звуками своего имени: он решил, что его своенравная половина позвала его.
— И все-то из-за того, чтобы пирог, не дай Бог, не достался кому-нибудь другому, — вздохнула одна из кумушек.
— Грустно наблюдать, как угасает одно из самых благородных семейств в округе; Беренгельды всегда были покровителями нашей деревни.
— Не клевещите на святого отца, — воскликнул осторожный привратник, — как знать, не бродит ли он сейчас где-нибудь поблизости.
— Отцу Люнаде ни к чему несметные богатства Беренгельдов, — задумчиво произнес лесничий. — Наследников у него нет, а сам он и так обладает поистине безграничной властью над графом и распоряжается в его замке как у себя дома; орден его распущен[6], поэтому я не вижу в его поведении какого-либо умысла. Если у госпожи графини нет детей, это означает только, что она бесплодна.
— Если граф и его жена внезапно умрут, святому отцу вряд ли достанется крупный куш… — воскликнула Бабиш. — Конечно, сейчас он может делать все, что ему заблагорассудится, но если внезапно что-нибудь приключится, ему здесь не будет принадлежать ничего!..
При этих словах повитуха замотала головой, ее седые пряди рассыпались по черной морщинистой шее. Видя, как она воздела к небу свои высохшие руки, все умолкли, понимая, что Маргарита Лаградна собирается говорить. Слушатели придвинулись поближе друг к другу и устремили взоры на старую ведьму, чьи тусклые глаза неожиданно заблестели; казалось, в нее внезапно вселился демон красноречия: на нее, как это нередко бывает с поэтами, снизошло вдохновение. Слова вырывались из нее наружу, подобно пламени или водопаду.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
6
Орден иезуитов был распущен в 1773 г. папой Климентом XIV, восстановлен в 1814 г. в период Реставрации папой Пием VII.