Золото

Бедный парень словно обезумел. Он хотел немедленно вскочить на лошадь, чтобы опять ехать в Колому. Он умолял меня спешно собраться и скакать с ним. Я возразил, что уже стемнело и лучше переночевать в форте. Я обещал поехать с ним наутро; но он ничего не хотел слушать и поскакал во всю прыть, успев крикнуть: «Приезжайте завтра, завтра чуть свет!» Лило как из ведра, а он даже корки хлеба не захотел преломить.

Наступила ночь. Я вернулся в спальню. Нет, меня не оставила равнодушным находка золота в сточной грязи, у подножия моей лесопилки; но я отнесся к этому, как к любому хорошему ли, плохому ли повороту своей судьбы, с изрядной долей безразличия; и, однако, ночью я не смог заснуть, все представляя себе ужасные последствия и роковые отголоски, кои может иметь для меня это открытие, но все-таки и вообразить не мог, что рухнет моя Новая Швейцария! Наутро я раздал множеству своих работников подробнейшие указания и в 7 утра выехал; со мной были несколько солдат и один ковбой.

Мы поднимались по извилистой тропке, ведущей в Колому, и успели проехать лишь полпути, когда увидели лошадь без седока. Поднялись еще повыше, и из подлеска вышел Маршалл. В пути его застигла гроза, и он не смог скакать дальше в ночной тьме. Он продрог до костей и умирал от голода. Однако его вчерашнее возбуждение не прошло.

Мы продолжили подъем и приехали в это славное Эльдорадо. Небо немного прояснилось. Вечером мы кругом объехали берега канала, размытые неуправляемыми потоками дождевой воды. Я приказал открыть шлюзы, вода мгновенно сошла, и тогда мы спустились на дно в поисках золота. Мы нашли множество золотого песка, и мистер Маршалл с несколькими работниками даже вручили мне маленькие самородки. Я сказал им, что велю сделать из них перстень как можно скорее, насколько это возможно в Калифорнии, и я вправду много позже заказал этот перстень с печаткой: за неимением герба я приказал выгравировать торговый знак издательства моего отца, феникса, в огне сгорающего, а с внутренней стороны перстня была нижеследующая надпись:

ПЕРВОЕ ЗОЛОТО ОТКРЫТО В ЯНВАРЕ 1848 ГОДА

Три епископских жезла, базельский посох и мое имя: СУТЕР.

На следующий день я объехал Колому по всей протяженности, делая важные замеры и особенно придирчиво осмотрев водные протоки, после чего собрал всех работников. Я дал понять людям, что еще пять или шесть недель необходимо держать это открытие в тайне, а за это время довершить строительство лесопилки, за которую я уже заплатил 24 000 долларов. Когда я заручился их честным словом, то снова спустился в форт. Я предчувствовал несчастье и не знал, как выпутаться из этой проклятой истории с открытием золота. Мне было ясно, что такое дело не удастся хранить в секрете.

Так оно и случилось. Не прошло и двух недель, как я отправил в Колому с провиантом и инструментами одного белого, которого сопровождали еще несколько мальчуганов-индейцев. Миссис Виммер рассказала ему всю эту историю, а ее дети дали ему несколько крупинок золота. Вернувшись в форт, этот человек тут же бросился в лавки, которые располагались за оградой моих владений. Он потребовал у Смита бутылку водки. И хотел заплатить за нее этими золотыми крупицами, привезенными из Коломы. Смит спросил, с чего это он принимает его за сумасшедшего. Возчик отправил его ко мне за разъяснениями. Что мне оставалось? Я рассказал обо всем Смиту. Его компаньон, мистер Бреннен, немедленно пришел ко мне и забросал меня кучей вопросов, на которые я ответил, сказав ему все как есть. Он выбежал от меня, даже не закрыв дверь. Ночью они со Смитом погрузили все свои товары в вагонетки, украли моих лошадей и поспешно рванули в Колому.

Тогда от меня начали разбегаться работники.

Вскоре я остался совсем один в форте, не считая нескольких верных механиков и восьми инвалидов.

Тяжелее было расстаться со мною служившим у меня мормонам; но, когда золотая лихорадка сразила и их, они тоже потеряли всякое понятие о совести.

Теперь у меня под окнами было беспрестанное шествие. Все, что было способно двигаться, поднималось сюда из Сан-Франциско и других укреплений побережья. Все запирали свои лачуги, фермы, заведения и подымались в форт Сутер, чтобы потом попасть в Колому. В Монтеррее и других южных городах сперва подумали, что я пытаюсь таким образом привлечь новых колонистов. Шествие по дороге на несколько дней застопорилось, а потом пошло еще быстрее: эти города тоже шли туда. Они опустели; на мое злосчастное поместье обрушился людской потоп.

Начались мои злоключения.

Мельницы остановились. У меня украли все, вплоть до жерновов. Дубильни стояли пустые. Великое множество готовых к дублению бычьих шкур гнило в бадьях. Сыромятная кожа разлагалась. Мои индейцы и канаки разбежались вместе с детьми. Они подобрали все золото и обменяли его на водку. Пастухи бросили стада, плантаторы ушли с плантаций, работники — с рабочих мест.

Пшеница загнивала на корню, некому было собрать урожай моих фруктовых садов, самые лучшие молочные коровы в стойлах мычали в агонии. Бежала даже бригада самых верных людей. Люди приходили ко мне, они умоляли меня уйти с ними, восходить на Колому, искать золото. Боже мой, как это было невыносимо! Я ушел с ними. Мне не оставалось ничего другого.

Я погрузил товары и провиант в вагонетки и, сопровождаемый приказчиком, сотней индейцев и 50 канаками, отправился обустраивать лагерь золотоискателей в горы, у берегов горного ручья, который сегодня называют моим именем.

Поначалу все шло прекрасно. Но вскоре на нас обрушилось множество темных, неизвестно откуда взявшихся личностей. Они установили винокуренные котлы и завели знакомство с моими людьми. Я снялся с места и обустроил лагерь повыше на горе, но напрасными были мои старания, это сатанинское отродье винокуров следовало за нами по пятам, и я не мог помешать моим бедным индейцам и бедным дикарям с островов вкусить от незнакомого соблазна. Скоро они утратили способность выполнять самую простую работу, пили и играли на свое жалованье или подобранное золото и большую часть времени валялись мертвецки пьяные.

С высоты горной кручи я смотрел на всю эту необъятную страну, моими стараниями ставшую столь процветающей, а ныне преданную огню и разграблению. Мое одиночество нарушали доносившиеся до меня звуки выстрелов и гул толп, надвигающихся с запада. Я видел, как на берегу Залива строится незнакомый город, растущий прямо на глазах, а широкая гладь моря была полным — полна кораблей.

Я больше не в силах был это вынести.

Я снова спустился в форт. Я уволил всех, кто убежал и не пожелал пойти со мной. Я расторг все договора. Я уплатил по всем счетам.

Я был разорен.

Я назначил управляющего своим имуществом и, даже не взглянув на этот сброд бандитов, занимавший теперь мое место, пошел на берег реки Плюм взглянуть, поспел ли виноград в садах моих. Со мной были только индейцы, которых я же всему и научил.

Если бы я мог довести до конца свои планы, я очень скоро превратился бы в богатейшего человека в мире: открытие золота разорило меня».

ГЛАВА X

17 июня 1848 года комендант Мейсон, новоиспеченный американский губернатор, выезжает из Монтеррея, дабы лично отделить ложь от правды в тех фантастических слухах, что разносятся насчет открытия золотых копей в бассейне Сакраменто. 20-го числа он в Сан-Франциско. Большое поселение, где еще так недавно кипела жизнь, сейчас покинуто и совершенно обезлюдело; все мужское население на приисках.

«3 июля, — говорится в его рапорте, — мы приезжаем в форт Сутер. Мельницы безмолвствуют. Бесчисленные стада быков и лошадей снесли ограды и преспокойно пасутся в пшеничных и маисовых полях. Полуразвалившиеся фермы испаряют тошнотворную вонь. В самом форте царит большое оживление. Маленькие суденышки всевозможных конфигураций, паромы, шаланды выгружают горы товаров и снова загружаются. Вокруг стен лагерями стоят крытые вагонетки. Приезжают и опять отъезжают целыми обозами. Чтобы снять крохотную комнатенку, надо платить 100 долларов в месяц, а поселиться в жалкой одноэтажной хибарке обойдется помесячно в 500 долларов. Кузнец и железных дел мастер, оба все еще на службе у Сутера, зарабатывают до 50 долларов в день. На протяжении более пяти лье склоны холмов густо усеяны палатками, потрескавшимися от палящего солнца. Вся местность напоминает человеческий муравейник. Тут каждый намывает себе золота, кто в худую кастрюлю, а кто в индейские корзины плотного плетения или в отлично приспособленное "сито"».