Страница 4 из 10
– Поставьте ему десять, Агапит Тимофеевич.
– Хорошо, – после минутного размышления отвечал преподаватель. – Я поставлю вам десять. Садитесь.
Однажды император во время посещения школы зашел на урок русской литературы, задал юнкерам несколько вопросов, а затем в течение получаса читал наизусть отрывки из произведений русских классиков. Агапит Тимофеевич был так взволнован и восхищен, что вместо того, чтобы обращаться к императору «ваше величество», неоднократно говорил «ваше превосходительство», словно перед ним был генерал. Подобное обращение не соответствовало и военному званию императора, который был полковником. Однако император не поправлял нашего преподавателя, а только улыбался.
Предметом, который вызывал интерес всех без исключения курсантов, была гиппология[4].
На последнем экзамене по этому предмету мы, в числе прочего, должны были подготовить и подковать одно переднее и одно заднее копыто лошади.
С гораздо меньшим энтузиазмом мы изучали такой полезный предмет, как армейские средства связи: полевые телефоны, телеграф, гелиограф и азбуку Морзе. Кроме того, в рамках этого курса мы изучали использование взрывчатых веществ для подрыва вражеских железных дорог и мостов. Впоследствии, уже во время войны, мне не раз пришлось горько пожалеть, что я так мало внимания уделял этому предмету.
Со всей серьезностью мы относились только к изучению воинского устава и всевозможных инструкций, нескольких небольших сборников, каждый от 150 до 300 страниц.
1. Внутренняя служба – в казармах, конюшнях и т. п.
2. Гарнизонная служба.
3. Субординация – взаимоотношения между подчиненными и стоящими выше по званию.
4. Учения.
5. Служба в действующей армии – разведка, боевые действия.
6. Тренировка лошадей.
Строевой офицер был обязан фактически вызубрить эти брошюры, содержащие практические советы и инструкции.
Кроме того, делались попытки преподавания таких предметов, как военная история, тактика, картография, строительство фортификаций и управление тылом (самый нелюбимый нами предмет). Раз в неделю наш священник проводил уроки религии (в то время обязательный предмет во всех русских школах). И наконец, немец, профессор Брандт, обучал нас немецкому языку.
Брандт был очень старым; он уже преподавал немецкий язык, когда наш начальник школы был юнкером, и даже еще раньше. В 1911 году, когда я поступил в кавалерийскую школу, Брандт был слегка не в своем уме и уже не отличал казаков и «эскадронных» юнкеров, хотя мы носили разные формы. Наугад выбрав любого из класса для ответа, вместо того, чтобы найти по списку, Брандт какое-то время пристально всматривался в юнкера и, отчаявшись понять, кто перед ним, спрашивал:
– Вы из эскадрона, мой ангел, или казак?
Еще один старик, генерал, обучал нас управлению тылом.
– Я так давно работаю здесь, так давно, что навидался всякого. И вы уже ничем не можете меня удивить, – частенько говорил он.
Генерал не утруждал себя ведением лекций, он просто громко зачитывал учебник и, если кто-нибудь из курсантов слишком досаждал ему своим поведением, прекращал чтение и обращался к нарушителю дисциплины:
– На каком слове я остановился?
Юнкер признавался, что не слушал чтение, и генерал, к примеру, говорил:
– Последним было слово «штаб». А теперь откройте учебник на странице сорок пять, найдите слово «штаб» и повторите это слово двадцать раз.
Многие из наших преподавателей были стариками и давно оставили надежду научить нас чему-нибудь, а вот командиры подразделений были настоящими солдафонами; с ними были шутки плохи.
Эскадроном командовал полковник Ярминский, которого юнкера между собой ласково называли «папа Саша». У него было слабое место: он обожал разглагольствовать перед эскадроном, не обладая талантом оратора. Стоило ему начать говорить, как мы уже знали, что вскоре он совершит какую-нибудь бестактность.
Папа Саша с семьей жил в квартире в одном из офицерских домов, и если вечером кому-нибудь нужно было срочно повидаться с ним, то к нему всегда можно было зайти домой. У Ярминского была очень красивая горничная, и один из юнкеров завел привычку вечерами заходить к папе Саше. Однажды юнкеру не повезло: папа Саша застиг его целующимся с горничной. Юнкера тут же арестовали, и на следующий день он предстал перед эскадроном. Папа Саша долго распространялся о безнравственности вообще и безнравственном поведении данного юнкера в частности и, подводя итог выступления, заявил:
– Кроме того, юнкер Юрлов, для кого я держу эту девицу – для вас или для себя?!
Примерно через месяц после того, как я был произведен в гусары, папа Саша принял командование 3-м гусарским полком, и мы, оба гусары, случайно встретились в ресторане. Постороннему человеку вполне могло показаться, что он наблюдает за встречей двух закадычных друзей. Школьные узы были невероятно сильны. К примеру, в театре или на ипподроме какой-нибудь старый генерал мог подойти ко мне, простому юнкеру, и представиться:
– Я такой-то. В таком-то году закончил «славную школу».
Все корнеты носили памятное кольцо, серебряное, в форме лошадиной подковы, с гвардейской звездой в центре на внешней стороне кольца и с надписью «Солдат, корнет и генерал друзья навеки», выгравированной на внутренней стороне. Эта фраза была взята из школьной песни; революция с невероятной легкостью убрала из песни слово «солдат».
Самым главным человеком в жизни юнкеров был офицер, в течение двух лет учебы командовавший классом (в моем классе было восемнадцать юношей). Таким ротным офицером был капитан Зякин, прикрепленный к нашему классу. Он изучал с нами воинский устав и инструкции и занимался физической подготовкой, за исключением фехтования и гимнастики. Но в первую очередь он отвечал за наше воспитание. При всем желании не могу сказать о нем ничего хорошего. Думаю, что он был плохим учителем, и его методы воспитания были чересчур жесткими, а временами даже садистскими. Во всяком случае, теперь мне видится это так.
Он учил нас ездить верхом с помощью длинного хлыста и, оглаживая им воспитанников по спинам, с издевательской вежливостью говорил:
– Прошу прощения, я собирался подхлестнуть лошадь.
После пары ударов хлыстом каждый из нас задумывался, кого же он в действительности хотел подбодрить: лошадь или всадника? Если Зякин был в плохом настроении, то за любую ерунду, например за лошадь, затормозившую перед препятствием, запросто мог посадить под арест, оставить без увольнительной на выходные или поставить на час в полном обмундировании по стойке «смирно». Наказание называлось «под саблей», поскольку юнкер стоял по стойке «смирно» с саблей наголо. Частенько, когда капитан Зякин был недоволен классом в целом, он хватал первого подвернувшегося под руку юнкера, срывал с него фуражку, бросал на землю и топтал ее ногами, затем срывал шинель и тоже топтал ее ногами и, наконец, швырнув юнкера на землю, выкрикивал:
– Все без увольнений до Рождества! (Или до Пасхи, в зависимости от времени года.)
Его методы воспитания часто приводили к несчастным случаям. Лежащий без движения на земле юнкер был обычным явлением. В этих случаях капитан обходил вокруг пострадавшего юнкера и ехидно спрашивал:
– Никак ушибся?
– Все в порядке, – следовал стандартный ответ.
Тогда, по-видимому потеряв всякий интерес, капитан, царственно поведя рукой, бросал в пространство:
– Уберите его.
Мгновенно неизвестно откуда возникали солдаты и уносили юнкера.
Мне тоже пришлось услышать «уберите его»; тогда я сильно повредил колено. Две недели я неподвижно пролежал на спине, испытывая чудовищную боль от малейшего движения, а затем в течение месяца ходил на костылях. В это время нашу школу посетил император. Мне сказали, что, если император зайдет в лазарет, я должен неподвижно лежать на спине. Император приехал в школу, пришел в лазарет и зашел ко мне в палату. Единственное, что я помню, так это императора в форме полковника, входящего в дверь; а затем полный провал в памяти. Позже мне рассказали, что я быстро сел в постели и решительным голосом, как подобает хорошему солдату, ответил на несколько вопросов, заданных императором. Я не чувствовал боли; вот на что способен человек, когда ему девятнадцать лет.
4
Гиппология – наука о лошадях (устаревшее название). Современное название – коневодство.