Код Маннергейма

Среди разноголосого шума выделялись хриплые музыкальные аккорды, и когда мы подъехали ближе, то стало возможным узнать в них модный в прошлом году вальс «На сопках Маньчжурии». Ручку стоявшей на деревянной подпорке шарманки вращал одноногий инвалид в потрепанном мундире. На груди его зеленой драгунской куртки серебрился солдатский Георгиевский крест. Мы остановились подле уличного музыканта, я спешился. Старый вояка, как мог в своем инвалидном положении, попытался встать «во фронт». Я положил в кружку, укрепленную на верхней полке шарманки, пятирублевую ассигнацию.

— Спасибо, ваше высокоблагородие, — сказал старый драгун и отдал мне честь.

Я сел в седло и, взглянув на свою спутницу, заметил, что Екатерина Михайловна плачет. Она отвернулась, утерла платочком глаза и рассказала, что в 1905 году под Мукденом погиб ее жених — есаул Митенька Анненков. Что я мог сказать в утешение прекрасной женщине, которая так мне нравилась? Мы оба печально умолкли, вспоминая погибших на японской войне близких людей. Вращал ручку одноногий инвалид, шипела старая рассохшаяся шарманка, и над пыльной Торговой улицей Верного звучал вальс, как будто оплакивая российских солдат и офицеров, похороненных на чужбине.

Наше грустное единение разрушил стук копыт. На улице показался казачий разъезд, возвращавшийся, судя по запыленному и измученному виду, из неблизкой командировки. Меж коней шли, связанные веревкой, несколько кыргизов. Худой, высушенный безжалостным солнцем, есаул — командир отряда, — поравнявшись с нами, поклонился и отдал честь. Екатерина обратилась к нему, называя Гришей. Он рассказал, что отряд его двое суток лавой гнался за знаменитым в Семиречье разбойником Зарифом, но тот, приняв бой, вновь умудрился уйти в сторону китайской границы тайными горными тропами. Нескольких кыргизов из его шайки удалось захватить. Гриша просил Екатерину Михайловну в ближайшие дни не отправляться в горы без надежной охраны.

Отряд двинулся дальше — казаки от безмерной усталости раскачивались в седлах. Грязные и пыльные, в разодранных халатах, босые, со сбитыми в кровь ногами пленники злобно и затравленно озирались на окружившую конвой толпу. Я вдруг спиной ощутил не менее злобный, чем у кыргизов, острый и колючий взгляд. Несмотря на жару, в позвоночник мне будто впились ледяные иглы. Тронув своего верного Талисмана, я исподтишка обернулся. Неподалеку от нас остановилась пролетка. Один из седоков — европеец, в тропическом костюме и пробковом шлеме офицера британского колониального корпуса, — глядя на меня, что-то говорил сидящему рядом азиату в засаленном полосатом халате, зажавшему между коленей новенький английский карабин. Меня поразил его обритый наголо череп — казалось, жгучие солнечные лучи не причиняют кыргызу никакого беспокойства. Недоумевая, чем я мог вызвать столь сильное недовольство этой своеобразной компании, я взглянул на Екатерину и понял, что она их тоже заметила.

— До чего неприятный взгляд у этого господина, — сказала она.

Чуть коснувшись стременем лошадиного бока, она направила свою кобылу вперед и, улыбнувшись, предложила продолжить нашу экскурсию. По пути мы обсуждали странную встречу. Екатерина не знала господина с колючим взглядом, но предположила, что это очередной охотник или путешественник, жаждущий проникнуть в Китай, — в последнее время их много приезжало в Верный.

Казачий разъезд скрылся за пылью и зеленью в конце Торговой улицы, где располагался старый форт, с которого и начался пятьдесят лет назад город и где, как и прежде, находились казармы гарнизона. Улица вернулась к прежним торговым заботам…

Во дворе залаяли собаки. Анна оторвалась от любопытных записок Маннергейма о прошлом ее родной Алма-Аты, полтора века назад основанной как казачье укрепление Верный, выглянула в окно и увидела подъезжающий к обозначавшим ворота усадьбы двум фонарям джип, а за ним следом — черный БМВ. Закрыв старую тетрадь, Анна отправилась вниз.

«Да, — с грустью думала она, спускаясь по уже почти родным деревянным ступеням, — неделя прошла — пора возвращаться». В «Новостях» летом, как и везде, был сезон отпусков, и каждому из оставшихся в пыльном, жарком городе журналистов и операторов приходилось работать за двоих. Анне отпуск по графику полагался только в сентябре. Поэтому начальник службы информации Шаховцев, прежде чем отпустить ее в Финляндию, долго говорил о том, что молодым журналистам необходимо много работать, чтобы чему-нибудь научиться, а отпуска — выдумка лентяев. Он тяжело переживал привычку подчиненных много, по его мнению, отдыхать.

«Ну ничего, — утешила она себя, — главное — у меня теперь есть дед». Завтра они вместе собирались в Выборг — Хейно непременно хотел ей показать места их с бабушкой юности, а заодно — проводить и посмотреть, как она живет в Петербурге. Кстати, Мариинский театр в очередной раз гастролировал в Выборгском замке. В этом году — «Борис Годунов». Русская опера в интерьере средневековой шведской цитадели — это, должно быть, очень интересно. Спектакль завтра, и у них с дедом есть возможность на него попасть.

Попутно стащив со стола плюшку, Анна выскочила во двор. Забежала в вольер с псами, кинула им по половинке — ритуальное подношение с человеческого стола — и поспешила к воротам. Ее удивил обычно приветливый и радующийся появлению незнакомых людей добродушный черный кобель. Пес, для которого главным счастьем в жизни было получить вкусненький кусочек, даже не посмотрел на плюшку. Встав во весь свой немаленький рост и опершись передними лапами на решетку вольера, он злобно рычал на человека, приехавшего на БМВ. Рассмотрев нежданного гостя, который что-то напряженно говорил деду, Анна мельком подумала, что, пожалуй, тоже бы на него порычала. Что-то отталкивающее, таящее опасность было в заурядной внешности упитанного финна. Набриолиненные волосы, черный костюм-тройка с белой сорочкой и непроницаемые карикатурно-гангстерские очки усиливали общее впечатление криминальной личности. Время от времени «бандюк», как окрестила его про себя Анна, оглядывался на машину. Был ли в БМВ кто-то еще — не позволяли рассмотреть солнечные блики на стеклах. О чем идет разговор, Анна не слышала, да и по-фински она мало что понимала. Но последнее слово ей было знакомо — дед отрывисто бросил «бандюку»: «Эй![6]» — и направился к дому.

Анна поспешила навстречу. Неосторожно распахнув дверцу вольера, она позволила Микелю выскочить наружу. Обычно пес никогда не пропускал деда и даже после небольшой разлуки старался лизнуть его в щеку. Дед притворно сердился, Микель не менее притворно стыдился, прятал глаза и отчаянно мел хвостом, но было заметно, что эта забава доставляет им огромное удовольствие. Теперь же кобель в несколько крупных прыжков одолел расстояние до БМВ. «Бандюк», заметив приближение разъяренной собаки, успел юркнуть на водительское место и захлопнуть дверь. Он резко рванул с места, с явным намерением зацепить бампером подлетавшего Микеля. Только изумительная реакция спасла молодого пса. Машина стремительно скрылась за поворотом подъездной дороги. Дед потрепал Микеля по ушастой здоровенной башке и сказал:

— Анечка, собирайся. Тебе сегодня необходимо съездить в Миккели к моему старому приятелю Моисею Фиделю. Он адвокат, вот адрес его конторы, — и, предупреждая ее вопросы, добавил: — Он все тебе объяснит.

Анна видела, что дед, невозмутимый и мудрый Хейно Раппала, чем-то расстроен. Она неловко обняла-обхватила его руками и, дыша в плечо, спросила:

— Дед, что случилось?

Старик замер на мгновение, потом погладил ее по голове и улыбнулся:

— Все в порядке. Просто встретил неприятных людей.

— А как же рыбалка? Ты собирался научить меня сегодня ловить форель!

Дед повернулся к озеру и внимательно посмотрел вдаль, как будто пытаясь разглядеть что-то, одному ему ведомое, в потемневших водах Саймы. Погода портилась, порывистый ветер принес с северо-запада темно-серые дождевые тучи. На озере началось небольшое волнение. Так и не ответив, он повернулся и вошел в дом. Анна обхватила себя руками — от прохладных порывов ветра кожа на плечах покрылась пупырышками. Ей отчего-то стало очень тревожно, и она поспешила вернуться в дом. Внизу никого не было, и девушка вдруг ощутила неприкаянность и одиночество. Несколькими минутами позже по лестнице со второго этажа стремительно спустился дед. Таким жестким и решительным Анна его еще не видела.

6

Нет!