Любимая

Генри остался стоять с открытым ртом, а Тео быстро подошла к постели и отодвинула занавеску у изголовья.

Лицо графа казалось призрачным, веки набухли, меж бровей и у рта залегли глубокие складки, свидетельствовавшие о перенесенном страдании.

Рука его искала на столике стакан с водой. Тео взяла стакан и поднесла к губам графа.

— Тео? — прохрипел Сильвестр. — Что ты здесь делаешь?

— Ш-ш… Генри прав, тебе не надо волноваться.

— Но как ты здесь очутилась?

— Я влетела в окно, — объяснила Тео, прикладываясь губами к его лбу. — Мне очень хотелось утишить твою боль.

Губы графа сложились в слабое подобие улыбки, но то, что он хотел сказать, превратилось в стон.

Генри рванулся к нему, но Тео опередила его и держала тазик до тех пор, пока Сильвестр снова не упал на подушки, терзаемый возобновившейся болью.

Тео вытерла ему рот, омыла лицо и положила на лоб полотенце, пропитанное лавандой, не обращая внимания на вертевшегося рядом Генри.

— Уходи, Тео, — пробормотал Сильвестр через минуту. — Я благодарен тебе, но не хочу, чтобы ты видела меня…

— Ш-ш… — прервала она его. — Ты мой муж, и я хочу быть рядом с тобой. И ты ничего не можешь сделать.

То ли из-за слабости, то ли смирившись, Сильвестр больше не возражал и лежал тихо, лишь лицо его кривилось от боли.

Тео отошла от постели и, не обращая внимания на обиженного камердинера, сказала:

— Я должна повидать леди Джилбрайт, но я сразу же вернусь. Дверь не запирать!

Тон юной графини не допускал возражений, и Генри, почувствовав это, поклонился и пошел открывать дверь.

Тео поспешила вниз. Еще на лестнице она услышала из холла раздраженный голос свекрови:

— Просто не понимаю, как можно так себя вести! Скоро полдень, а никаких признаков ни Стоунриджа, ни его жены.

— Прошу прощения, сударыня, — сказала Тео, сбегая с последних ступенек. — Сильвестр болен.

— Болен? Что значит — болен? Он никогда в жизни ничем не болел. А вы что за соня, милочка, что так поздно принимаетесь за дела?

Последнее замечание Тео предпочла проигнорировать.

— У Сильвестра рана, которая вызывает у него ужасные головные боли, — проговорила она, изо всех сил стараясь сохранить спокойствие. — Боюсь, что сегодня не смогу уделить вам должного внимания. Мне надо быть рядом с мужем. Пожалуйста, распорядитесь обо всем, что вам необходимо. А если захотите выезжать, ландо к вашим услугам. А теперь прошу извинить меня…

— Бог мой, милочка! Если у мужчины болит голова, значит, он накануне выпил лишнего. Всего-то надо принять порошок и хорошенько проспаться. И нет нужды плясать вокруг него. Я хочу, чтобы вы сопровождали меня, так как Мери все еще хлю… все еще нездорова.

— Еще раз прошу меня извинить, но я останусь с мужем. Фостер все устроит.

Леди Джилбрайт покрылась красными пятнами и готова была взорваться, но Тео не стала дожидаться апофеоза. Она повернулась и побежала наверх.

Когда Тео вошла, Генри сердито взглянул на нее, но благоразумно отошел в сторону.

Весь день и половину ночи Тео провела у постели мужа, стараясь облегчить его страдания. Жестокие боли превратили этого сильного решительного человека в немощный кусок плоти.

Генри, поначалу весьма скептически отнесшийся к присутствию Тео, изменил свое мнение, когда проходил час за часом, а Тео не сдавалась, делала все необходимое и не стеснялась спрашивать его советов. Генри рассказал ей, как он нашел графа едва живого, с головой, перевязанной пропитанными кровью, грязными бинтами. Он в красках описал тюрьму, где они томились без медицинской помощи и лекарств почти целый год.

Тео внимательно слушала. Еще несколько кусочков в головоломке становились на место.

— Вы были в Вимьере с его светлостью? — шепотом спросила она, когда они отошли от кровати и ужинали у открытого окна.

Генри покачал головой:

— Нет, миледи. Но его светлость рассказывал о Вимьере во время своей болезни.

— И что же он говорил? — Тео пыталась скрыть свое любопытство.

— О, он большей частью был без сознания, миледи, и его подчас трудно было понять. Главное же, граф до сих пор не может вспомнить, что же произошло до того, как его ранили.

— О, — разочарованно протянула Тео. Затем она вернулась к постели больного.

— Не дать ли ему настойки опия? — тихо спросил Генри. — Прошло уже четверть часа, как его тошнило в последний раз. Может быть, лекарство успеет подействовать и он уснет.

— И тогда ему станет легче? — спросила Тео, наблюдая, как Генри отмерял лекарство и разбавлял его водой.

— Выпейте, милорд.

Генри поднял графу голову и поднес стакан к его губам. Сильвестр проглотил лекарство, не открывая глаз. Казалось, он никого не узнавал.

Генри отошел от кровати и задернул полог.

— Вам самой, миледи, не мешало бы отдохнуть. А я побуду здесь.

Тео смертельно устала. Ночь была очень тяжелой. Она прислушалась. Дыхание Сильвестра становилось более глубоким и спокойным.

— Он спит, миледи, — сказал слуга.

— Да. А когда он был в тюрьме, у него тоже были такие приступы или они появились позже?

— Нет, тогда они были еще тяжелее, — пояснил Генри. — Проклятые французы не давали ему никаких лекарств. И он все стонал… и выкрикивал чье-то имя.

— Какое имя?

Генри покачал головой:

— Я не могу вспомнить точно. — Он вытащил складную кровать. — Кажется, Джералд. Майлз… Найлз… Майлз Джералд или что-то в этом роде.

Майлз или Найлз Джералд. Тео пожала плечами и повернулась к двери.

— Спокойной ночи, Генри. Позови меня, если понадобится моя помощь.

— Спокойной ночи, миледи.

Тео прошла к себе в спальню и закрыла за собой дверь. Она слишком устала, кое-как стянула с себя одежду и упала на кровать, тотчас провалившись в глубокий сон.

На следующее утро она проснулась очень рано, выскользнула из своей комнаты и приложила ухо к двери Сильвестра. Она услышала лишь глубокое стесненное дыхание, прерываемое похрапыванием Генри. Эти сонные звуки наполнили ее чувством облегчения. Должно быть, страшно жить на свете, зная, что независимо от твоей воли ужасная боль может поразить тебя в любую минуту и ты бессилен предотвратить ее.

Вернувшись к себе, Тео позвонила Доре и, когда служанка появилась, попросила се приготовить горячую ванну. Она искупалась и неторопливо оделась, выпила шоколада и съела бисквит, обдумывая, что делать дальше. Надо бы съездить на Брук-стрит и попросить маму помочь ей занять леди Джилбрайт. Если Тео избавится от этих обязанностей, у нее будет больше времени заняться разгадкой тайны, окружавшей ее мужа. Может быть, Эдвард найдет в Лондоне кого-нибудь, кто был тогда в Вимьере вместе с Сильвестром?

Было еще рано, когда Тео спустилась вниз. Фостер доложил, что ни леди Джилбрайт, ни мисс Джилбрайт еще не вставали. Значит, у Тео в распоряжении есть не меньше двух часов.

— Прикажите подать мою двуколку, Фостер. Я поеду на Брук-стрит.

Фостер вышел, а Тео тем временем написала записку Сильвестру и побежала обратно наверх. У себя в комнате она приладила перед зеркалом шляпку, прихватила перчатки и хлыст, затем на цыпочках подошла к двери Сильвестра и тихо открыла ее. Полог кровати был все еще задернут. Генри, тихо ступая, приводил комнату в порядок.

— Он все еще спит?

— Да, миледи.

— Передайте ему эту записку, пожалуйста, когда он проснется.

— Хорошо, миледи.

Генри принял записку с почтительным поклоном.

Было прекрасное утро, и когда Тео села в свою двуколку, настроение у нее заметно улучшилось. В ней что-то переменилось за долгие часы, которые она провела у постели Сильвестра. Переменилось? Да нет же, она просто поняла, что любит своего мужа! По крайней мере это было единственным объяснением того, что она с нетерпением ожидала вновь увидеть его улыбку, холодные серые глаза, почувствовать сильные руки. Сердце ее учащенно забилось. Надо было давно прийти ему на помощь, а не выкидывать всякие фортели. В это морозное великолепное утро все казалось Тео наполненным особым волшебством: богатые краски осени, запах дымящихся каминов, розовощекие ребятишки, играющие в сквере.