Страница 20 из 37
Не только планеты, но и звезды-солнца находятся в постоянном движении. Речь идет, подчеркивает Кампанелла, о самостоятельном, не связанном с движением небесной сферы движении «неподвижных звезд». «Я не сомневаюсь, что звезды подвижны сами по себе, а не влекутся за собой небом». Каждая звезда, по мнению Кампанеллы, обладает воздушной средой. Весь же космос связан посредствующим телом или «телесной средой», состоящей из некоего подобия пара или воздуха (48, стр. 148–150).
Процесс изменения охватывает подвижный космос. В планетной среде и в звездном небе образуются кометы, говорит Кампанелла, вступая в полемику с Галилеем, объяснявшим происхождение комет отражением солнечных лучей в испарениях земли. И образование новых звезд он выводил не из галактической материи, как Тихо Браге, — «коль скоро телескоп показал, что галактика состоит из скоплений звезд, — а из звездной субстанции» (48, стр. 92).
В своих воззрениях относительно множественности миров и даже их населенности Кампанелла шел значительно дальше современной ему астрономии и явился едва ли не единственным в это время убежденным последователем космологических идей Джордано Бруно. Все это никак не позволяет объяснить его непоследовательность в вопросах гелиоцентризма тактическими соображениями.
Разумеется, когда в письме к папе Урбану VIII в 1628 г. Кампанелла упоминал свои четыре книги «Астрономии», написанные «против Коперника и Птолемея и других языческих, иудейских и магометанских астрономов», это можно еще объяснять стремлением оправдаться перед римским первосвященником. Но о тех же четырех книгах «О движении звезд», написанных против Птолемея и Коперника, он сообщал в 1611 г. в письме Галилею. И книги эти были написаны, как писал Кампанелла, «в большей мере физически, чем математически» (25, стр. 167).
В этом и заключалось главное расхождение Кампанеллы и Галилея. В этом непонимании значения математической модели мира, в отказе принять математико-механическое объяснение небесных движений, данное новой астрономией, заключалась решающая причина компромиссной позиции Кампанеллы по отношению к коперниканскому гелиоцентризму. И если он говорит о коперниканской схеме мира как о математической гипотезе, то не потому, что вслед за кардиналом Беллармино видел в признании реальности гелиоцентризма опасность для теологии, а потому, что в его космологии первостепенное значение придавалось не математическим расчетам астрономов и не механической картине небесных движений, а качественному объяснению мира на основе активных начал и поималитетов.
Это противопоставление «физической», т. е. принятой в натурфилософии, картины мира механико-математической его картине лежало в основе полемики Кампанеллы против Галилея. Конфликт переходил в область научной методологии. «Галилей сильнее в математике, нежели в физике», — писал он в «Физических вопросах» (16, стр. 97). По существу спор был не о физической теории мира, а о полемике между натурфилософией Кампанеллы и атомистическо-механической теорией движения. «Галилей философствует недостаточно и, полагаю, неправильно, когда считает воздух и воду сочетанием атомов, более или менее отстоящих друг от друга» (16, стр. 318). «Я удивляюсь, что Галилей… признает очевидным только движение от телесного импульса, а не от силы качеств во всех действиях огня и холода… Если следовать его учению, то придется отвергнуть и действия качеств, так что согревание свелось бы к движению остроконечных атомов, а охлаждение — к движению атомов тупых и оказалось бы, что существует только местное движение без движущих причин, и пришлось бы изгнать из философии причины, и начала, и прималитеты. Такая позиция не только опровергнута в нашей „Метафизике“, но отвергнута и платониками, и пифагорейцами, к которым он примыкает, и стоиками, и мудрецами всех народов» (16, стр. 195). И в письме к Галилею по поводу его исследований плавучих тел Кампанелла осуждал учение, согласно которому в природе существуют «только атомы и отношения» тел, и призывал тосканского математика «вооружиться совершенной математикой и оставить атомы» (24, стр. 176–177).
В переписке с Галилеем Кампанелла доказывал истинность астрологии (25, стр. 177–178). Астрологические представления Кампанеллы основывались на его понимании всеобщей связи явлений в природе. Астрология естественно вытекала из учения Кампанеллы о всеобщей способности вещей к ощущению. Старой астрологии он давал телезианское, натуралистическое истолкование. «Кометы предсказывают голод, войны и смерть… действуя исключительно своим теплом. И, добавляя свой свет в воздух, которым дышат живые существа, они возбуждают гнев, желание мести, недовольство положением вещей, стремление к новшествам и иные страсти, отчего и происходят действия, меняющие положения вещей в мире. А от засух происходит неурожай, а от него — чума…» (26, стр. 289). Астрологию Кампанелла считал точной наукой. «Это необходимо, согласно законам природы», — говорит он об астрологических занятиях соляриев, основанных на «символических соотношениях между предметами нашего мира и того, что находится вне его» (5, стр. 123–124). В астрологических своих воззрениях Кампанелла был не одинок. Среди его современников отдали дань астрологии не только натурфилософы, но и астрономы, такие крупные, как Тихо Браге и Кеплер. Но именно с Галилея начинается разрыв астрономической науки с вековой астрологической традицией. Призывы Кампанеллы обсудить астрологические проблемы не были услышаны во Флоренции.
В том же первом письме Галилею, где он говорил о своей «Астрономии», Кампанелла упомянул и другое свое сочинение, которому придавал большой и глубокий смысл: «О признаках гибели мира в огне», — «но не о полной гибели, — пояснял он, — а о некоем обновлении, о котором свидетельствуют новые явления» (25, стр. 167). Мысль эта давно занимала Кампанеллу — едва ли не с проповедей о конце света в канун калабрийского заговора. «Я предсказал смерть мира в огне, как учили Гераклит и св. Петр, — писал он еще в книге „О способности вещей к ощущению“. — Следовательно, этот организм погибнет, но бог возродит его в какой-нибудь иной, более высокой форме» (24, стр. 33). «Когда все движения неподвижных и блуждающих звезд вернутся к их исходному началу, тогда завершится превращение всех вещей и путь мировой жизни и настанет то, что вечный Разум сочтет прекрасным и благим», — пророчествовал Кампанелла в «Великом итоге» (26, стр. 218). Данные астрономических наблюдений об изменчивости неба, о появлении новых звезд Кампанелла использовал для своей теории о всеобщей изменчивости космоса. И здесь он пришел в столкновение с коперниканством. В противоположность современной ему астрономии он не признавал вечности и «раз-навсегда-данности» небесных движений: реформа календаря не может быть вечной, писал он папе Урбану VIII, «потому что небо движется не так, как думал Коперник, или Птолемей, или Аристотель, или Платон и другие, но как желает бог» (25, стр. 224).
В теологической форме Кампанелла выражал мысль об изменчивости всего мира, в том числе законов движения небесных тел. «Я вижу, что Солнце приближается к Земле и постоянно находится в движении, как на то указывают пятна, открытые Галилеем; следовательно, все вещи нашей системы должны быть обращены в огонь, как учили Гераклит и апостол Петр», — писал он в «Космологии» (48, стр. 46).
Сама по себе мысль о том, что миры-системы, в том числе и наш мир-система, не вечны и, раз возникнув, неизбежно погибнут, была глубокой диалектической догадкой, правда принявшей теологическую форму. Мысль о предстоящем конце света и предшествующем ему глубоком и радикальном изменении, обновлении мира была связана с утопическими идеями Кампанеллы-политика. В движении звезд он хотел увидеть знамения приближающихся великих перемен. Астрономия сменялась астрологией, а та в свою очередь оборачивалась эсхатологическими пророчествами. «Теперь очевидна многообразная нерегулярность в движении звезд и положении планет и полюсов… и, следовательно, мы находимся в конце века…» (48, стр. 94).